— Как идет у вас торговля? Какие товары вы привезли с собой из Ирана?
— Да вот хамаданские и буруджирдские ситцы, тебризский и миланский канаус. По сравнению с прошлым годом спрос на них сильно упал. Многие годы мы привозили этот товар сюда тысячами тюков и продавали его. А нынче и сотой части того не распродашь. Уж очень много плутовства: и краски и пряжу крадут, совершают всякие подделки, употребляют искусственные красители — вот покупатели и не желают брать. Еще немного, и ткани эти вообще не станут никому нужны. Тогда нам придется закупать для Ирана московские шелка. За короткое время, которое я занимаюсь торговлей, я видел немало русских и знаю, что они за несколько лет и с небольшими капиталами сумели развернуть ткацкое дело и благодаря своей честности стали миллионерами. И наоборот, многие иранцы, прибывшие сюда со значительными средствами, после десяти и даже двадцати лет работы терпят банкротство. А все потому, что мы никогда не думаем о народной и общественной пользе. Мы портим отечественные товары ради двухдневной прибыли, а вот не ведаем того, что «плохо увязанная ноша не достигает места назначения». Ведь пройдет некоторое время, и из-за подлогов и обмана такие товары совсем выйдут из употребления, и какой вред будет тогда нанесен всему иранскому народу! Теперь в Тифлисе, как я уже говорил, многие иранские товары исчезли совершенно. Поэтому среди иранцев с трудом найдешь человека с капиталом хотя бы в десять тысяч туманов. Как говорится в пословице, «все шапки Таги переходят на голову Наги».[60] Главной причиной такого ужасного положения являются небрежение властей и привычка чиновников к взяткам. Ведь нет никакого противодействия этим двум злополучным вещам, являющимся основными причинами разорения нашей великой страны.
Я снова почувствовал, что не в силах больше выносить продолжение такого разговора, и спросил:
— Вы не знаете, когда отправляется поезд в Баку?
Купец ответил, что вечером, но ему не хотелось бы меня отпускать. Он очень уговаривал меня остаться, но я, извинившись, сказал: — Да не уменьшится ваше милосердие, надо ехать.
Мы распрощались, и я направился в гостиницу.
Хотя Тифлис большой и достойный обозрения город, но все эти разговоры так меня расстроили, что свет померк в моих глазах.
Я немного поспал, затем, поднявшись к отъезду поезда, заплатил по счету, купил билеты, и мы тронулись в путь.
Всю дорогу мысли мои были заняты лишь одним — я думал о бедственром положении этого обездоленного народа, рассеянного на чужбине и живущего там в унижении и нищете.
Под наплывом горестных чувств я то курил, то тяжело вздыхал, то горворил себе: «Нет, раз так — лучше отказаться от знакомства с родиной и положением ее народа и бросить записи своих впечатлений. Слишком уж все это горько и больно!», то снова приходил мне на ум завет покойного отца.
На следующий день поутру мы приехали в Баку и, сойдя с поезда, прямо направились в гостиницу «Кавказ», номер в которой стоил довольно дешево, примерно рубль в сутки. Хотя номера были очень грязны и прислуга неучтива, однако менять гостиницу не хотелось, так как мы должны были оставаться здесь только два дня.
Большинство обитателей гостиницы — мусульмане, многие из них сами готовили себе жаркое в комнате, другие курили терьяк.[61] Я предложил Юсифу Аму выйти на улицу прогуляться и заодно отдышаться от тяжелого запаха этого проклятого терьяка.
Когда мы выходили, один из слуг обратился к нам:
— Мешеди, если у вас есть деньги или ценные вещи, то здесь не оставляйте: украдут — мы не отвечаем.
— Но ведь ключ от комнаты у меня в кармане, — удивился я.
— Да что там ключ, ключ! Я вас предупредил, а там — дело ваше! — Не бойся, у нас ничего нет, кроме нескольких рубашек и белья. Мы ведь не купцы и не банкиры.
Поведение слуги меня и удивило и насмешило.
Выйдя из гостиницы, мы направились к берегу моря, и я начал осматриваться. В одном месте я увидел такую же картину, как и в Батуме: несколько наших земляков, сидя прямо на земле, под лучами палящего солнца занимались охотой на насекомых, которых они выискивали у себя в воротах и в поясах шаровар.
В другом месте я заметил какую-то шумную толпу, все вместе они били одного человека и кричали: «Бейте этого проклятого иранца!», и всякий, кто подходил, накидывался на него.
— За какое прегрешение бьют этого несчастного? — спросил я. — Кто он и что сделал?
— Этот иранец работает по найму матросом на корабле, хозяин которого мусульманин, житель Баку, — объяснили мне, — а те, кто бьют, — жители этого города и тоже работают на этом корабле.
— Что же это за мусульмане, которые, собравшись чуть ли не в пятьдесят человек, бьют одного безвинного чужестранца?
— Жители Баку очень жестоки к иранцам, — заметил отвечавший мне человек.
Я хотел было вмешаться в драку, но мой собеседник, показавшийся мне человеком благородным, удержал меня.
— Не ходите туда, — сказал он, — вас постигнет его участь. Сразу видно, что вы недавно приехали в наш город. И наши сердца тоже при виде этого обливаются кровью. Да не помилует бог того, кто явился причиной всех наших бед, унижений и несчастий!
Это была для меня как новая соль, посыпанная на старые раны моего сердца.
Прошептав «на все воля божия», мы пошли вдоль набережной, чтобы узнать о времени отправления парохода в Узунада.[62]
Нам сказали, что есть один пароход, который отходит на следующий день, но совершает каботажное плавание и часто причаливает, чтобы взять на борт грузы и пассажиров. Но есть и другой пароход, идущий прямо в Узунада, он отходит на четыре дня позже первого.
Я подумал, что лучше четыре дня плыть в открытом море, чем оставаться в этом городе и видеть лица этих жалких и жестоких людей.
Мы поспешно вернулись в гостиницу и, поручив слуге приготовить счет и купить билеты на завтрашний день, снова вышли на улицу.
В этом городе почти нет зелени: ни садов, ни огородов, ни цветников, но зато здания очень красивы и нарядны и много торговых солидных фирм, принадлежащих мусульманам и армянам. Черная густая нефть — одно из таинственных ископаемых богатств земли, увеличивает богатства этого города. Говорят, что некоторые из здешних торговцев-мусульман владеют состоянием в несколько миллионов рублей. Особенно выделяется хаджи Зайн ал-Абидин Тагиев, религиозностью и щедростью завоевавший всеобщее уважение. Говорят, что он поборник просвещения мусульман, широко занимается благотворительностью и является одним из горячих патриотов и ярых приверженцев Ислама. Да ниспошлет аллах нам побольше таких мусульман!
Здесь также проживают несколько достойных купцов из Ирана. Но поскольку я не был с ними знаком, встретиться нам не пришлось.
— Итак, теперь мы отправляемся в Иран, — сказал я Юсифу Аму. — Надо купить сахара, чаю, масла и риса.
Мы купили в дорогу пуд риса высшего сорта, он стоил очень дорого. Я осведомился о причине такой дороговизны и вот что узнал: из-за засушливого года иранское правительство строжайше запретило вывозить рис за границу. Поэтому вот уже два месяца, как цены на рис сильно возросли.
К вечеру мы вернулись в гостиницу и хотели отдохнуть, но поспать не пришлось из-за большого нашествия блох и клопов. Мы так и не сомкнули глаз до утра, считая звезды на небе; исполнив два риката[63] утреннего намаза единому богу, поспешили на пароход и пили чай там.
Пароход отошел в девять часов утра и на следующий день в этот же час бросил якорь в порту Энзели.
Погода была прекрасная. Я сошел на берег и заметил, что на пароходе одновременно идет и погрузка, и выгрузка и что весь груз — это рис.
Я спросил у какого-то ширванца:[64]
— В Баку мне говорили, что вывоз риса из Ирана за границу строжайше запрещен. А вот ведь грузят такую массу риса?
