— Хорошо, — сказал я, — и что же вы увидели? Каково положение в стране, как ею управляют?

Ибрахим тяжело вздохнул:

— Не вам бы спрашивать и не мне отвечать. Увы, лучше бы мне никогда туда не ездить и не видеть всех этих ужасных вещей. Пусть бы мои представления о родине остались прежними!

— Я так и знал, — заметил я, — что вам не вернуться из этого путешествия довольным. А теперь уж, если расскажете обо всем, что видели, хуже не будет.

— Все, что я видел и что происходило со мной, я записывал. Завтра я принесу вам свой путевой дневник, и вы сами прочтете. А пересказать все это у меня и язык не повернется! Признаться, у меня не лежало сердце к тому, чтобы описывать все эти безобразия, но я не хотел идти наперекор последней воле отца. Он завещал мне ради будущей пользы записывать во время путешествия все происшествия и все мои наблюдения в каждой стране, где я побываю.

Так прошел вечер, мы поужинали, и я сказал Ибрахим-беку:

— Вам надо пойти отдохнуть с дороги. Да хранит вас аллах! На этом мы разошлись и легли спать.

Утром, когда, совершив намаз, мы пили чай, Ибрахим сказал:

— Юсиф Аму, приготовь белье на смену, пойдем в баню. Потом, обращаясь ко мне, добавил:

— Представьте, все эти восемь месяцев мы не видели бани.

Юсиф Аму раскрыл чемодан, чтобы достать белье, но Ибрахим велел подать себе прежде всего дневник. Взяв тетрадь, он протянул ее мне.

— Это мой дневник. Я записал в него все, что я видел, ничего не преувеличив и не преуменьшив. Если у вас есть время, почитайте его, пока мы не вернемся из бани.

Я взял дневник. Предвижу, что и читатель с нетерпением ждет подробностей путешествия, поэтому я привожу дневник полностью.

18-го числа ... месяца вместе с моим учителем Юсифом Аму, который поистине для меня и дядя, и отец родной, отправился я на поклонение святым местам в Мешхед и в путешествие по Ирану. В два часа дня мы выехали первым поездом в Египетский порт [т. е. Александрию], куда прибыли в тот же день. Там мы провели ночь, а на следующий день в четыре часа пополудни, взяв билеты первого класса на пароход «Принц Аббас», отплыли в Стамбул.

Погода стояла прекрасная, и я целый день прогуливался по палубе. Собеседника не находилось, и я был погружен в свои мысли.

На третьи сутки мы прибыли в Стамбул. В пути мы останавливались только один раз — у крепости Султания, что находится у входа в Стамбульский залив.

Эта крепость обнесена большими укреплениями, оснащенными по всем правилам военной техники. Говорят, что в ее бойницах расположено около тысячи пушек и ни один корабль не пройдет мимо без охранного разрешения. Позднее эти сведения подтвердили люди, которые видели крепость своими глазами.

Наш пароход после проверки пропусков подошел к Стамбулу. Как всегда, он остановился далеко от причала, и к таможне нас подвезла одна из многочисленных лодок, которые так и сновали вокруг парохода.

После проверки в таможне мы сразу же отправились в дом одного нашего знакомого. [Здесь Ибрахим-бек имеет в виду меня]. Хотя самого хозяина, моего хорошего друга, не было в это время в городе, его домочадцы встретили нас с большим почтением и ни на минуту не отступали от обычаев гостеприимства. Мы были даже смущены такой заботой. Хотя этот дом для меня почти свой, но отсутствие хозяина всегда несколько смущает.

На четвертый день мы подписали свои визы в иранском и русском посольствах и сели на немецкий пароход, отправлявшийся в Батум. Через несколько дней мы прибыли туда.

Пришли русские таможенные чиновники, проверили наш багаж, тут же подписали билеты, и мы сошли на берег.

На набережной мне сразу же бросилась в глаза большая толпа иранцев, и в каком виде! Глядя на них, я почувствовал изумление и жалость. Они окружили нас с криками: «Ага, к нам, к нам! У нас хорошая гостиница, и чай, и квартира!». Они уж было подхватили вещи, как вдруг один человек из толпы подал нам знак остановиться. Он отвел Юсифа Аму в сторону и сказал ему на ухо, чтобы мы не шли в кофейню с этими людьми, так как все они — проходимцы, воры, жулики. Лучше будет, если мы остановимся в отеле «Империал», неподалеку отсюда.

— Хотя, — добавил он, — плата там несколько велика — рубль-два за ночь, но отдохнуть там можно спокойно.

Юсиф Аму приказал носильщику:

— В отель «Империал!».

В отеле мы сняли комнату за два рубля и провели там ночь.

Поутру, встретив на улице одного из своих соотечественников, мы спросили, когда уходит поезд на Тифлис. Он сказал нам, что один отходит сейчас, а другой будет вечером. Поняв, что на утренний поезд мы уже опоздали, мы решили до вечера погулять по городу. Мы спросили, как зовут нашего собеседника и откуда он родом.

— Мое имя Али, родом я из Ленкорани, а вы откуда?

— Из Каира.

— Я тоже бывал в Каире, сказал он и осведомился при этом о некоторых лицах, живущих там.

Я заметил:

— Странно куда ни глянешь, повсюду здесь видишь иранцев, снующих без дела. И какой у них несчастный, жалкий вид! Можно подумать, что у них ни гроша нет за душой.

— Да, здесь много наших земляков. Сегодня воскресенье, вот они и столпились здесь. Завтра многие из них отправятся на работу.

— А чем они занимаются?

— Работают чернорабочими или грузчиками. Человек сорок пять, пожалуй, — это продавцы фруктов, повара или разносчики. А остальные бродяжничают, без средств на пропитание.

— И сколько же их всего?

— Да тысячи четыре-пять наберется.

Я подумал: «Боже мой, в одном маленьком городишке пять тысяч иранцев! И в каком бедственном положении!».

— Да что вы хотите, ага, — продолжал мой собеседник, — ведь все города, села и даже маленькие деревушки Кавказа переполнены иранцами. Здесь еще их мало по сравнению с другими местами.

— А как же иранское правительство? Оно разрешает им покидать родину?

— Да просветит господь вашего отца! Как говорится: «Хоть ты и слышал о дне восстания из мертвых, а руку от огня держи подальше». Что остается делать этим несчастным, если в Иране нет для них ни работы, ни защиты? Многие покидают родину из-за притеснения правителей, жестокостеи беглербеков, губернаторов и сельских старост. Как только эти негодяи разнюхают, что у кого-то завелось пять шаи, они тотчас же найдут тысячу предлогов, чтобы придраться к нему. Одному скажут, что его брат убежал с военной службы, другим, что сын его дяди пьяница или какой-нибудь его родственник шулер. Доходит до того, что человека сажают в тюрьму и облагают штрафом за мнимые проступки его соседа. А если уж ни к чему нельзя придраться, сами возводят всяческую клевету на него. Вот отчего люди покидают родину и уезжают в Турцию, Россию, Индию. Но и туда к ним дотягиваются когти послов, консулов и прочих стервятников. Этот нищий люд, который вы здесь видите, раздетый и разутый целыми днями работает, месит глину под палящими лучами солнца. Любой неверный их пожалеет, а эти консулы, послы и чиновники не знают милосердия и обирают их дочиста. Да еще с каждого ежегодно берут четыре рубля под видом платы за паспорт. Больше всего, я слышал, притесняют иранцев в Стамбуле и других городах Турции. Консульства только и занимаются добычей доходов для посольств, не знают других обязанностей. Представьте, что один из этих рабочих умер. Если у него что-нибудь есть, то первыми, кто появится у его тела, будут чиновники из консульства, которые мнят себя и по светским, и по духовным законам его наследниками. Но они и не заглянут туда, если у покойного ничего нет. Тогда этим несчастным батракам приходится собирать между собой деньги, чтобы похоронить умершего. Вот и сейчас здесь, в Батуме, около пятидесяти иранцев сидят безвинно в тюрьме, а консулу и горя мало. А если он и сделает запрос, русские не примут его во внимание. Говорят, что, только получив хорошую взятку, он похлопочет об их освобождении. Обращение этих чиновников с народом хорошо известно! Они знают, что вся их жизнь зависит от существования народа, а без него они лишаются всех благ. Те, которые призваны заботиться о благе народа, сами же его и грабят. Что же тогда требовать от чужих?