Как только Ибрахим кончил читать, мулла сказал:

— Говорить стихи — большой грех! Я не хочу и слушать подобные слова.

— Раз вы не слушаете эти стихи и по вашему мнению стихи — грех, я прочту вам другое стихотворение. Автор посвятил его невеждам, рядившимся перед всеми в одежды ученых, а также тем, кто, будучи образован, не употребляет свои знания в дело.

Услышав это, мулла вознегодовал пуще прежнего:

— Еще не хватало, чтобы ты распустил свой язык об улемах!

— Уважаемый господин, — успокоил его Ибрахим, — я знаю таких улемов, которые сознают обязанности, связанные с их высоким саном, и заботятся о сохранении собственного достоинства. Я постоянно молю бога продлить им жизнь за счет уменьшения моей ничтожной жизни. Если бы не было сих святых людей, то мы пропали бы — вся наша жизнь связана с их существованием. Но я сейчас говорю о бездеятельных ученых, о тех обманщиках и мошенниках, которые пятнают доброе имя истинных улемов.

— Что это за речи такие, — воскликнул мулла. — Все улемы одинаковы, какая может быть меж ними разница? А сам ты вероотступник, раз говоришь об улемах без должного уважения, и поэтому врата спасения перед тобой закрыты.

— Вероотступник тот, кто невежественен, а выставляет себя перед людьми в обличье ученого, — возразил Ибрахим. — Эти-то негодяи и есть главная причина всех бед, свалившихся на голову иранцев.

Вижу, при слове «вероотступник» Ибрахим-бек побледнел, весь задрожал, глаза его широко раскрылись и он закричал:

— Вот именно такие слова, как ваши, разрушили огромную страну, повергли в прах древний народ, заставили людей забыть о пользе науки и дали разгул невежеству: это из-за них люди впали в нищету, совершенно отказавшись от овладения знаниями и образованием, подлинную науку подменили вызубриванием нелепых арабских фраз, вроде: «Зайд бьет Амра».[228] Вот тогда и обнаглели повсеместно стяжатели и честолюбцы, которые без зазрения совести начали толковать на всякий лад святые постановления чистейшего шариата и пробрались на высокие посты. Один сказал: «Я — шейх», а другой, набравшись дерзости, взлетел еще выше и заявил, что он пророк. И по одному лишь мановению их руки темные люди стали стекаться к ним со всех сторон...

При этих словах Ибрахим совсем перестал владеть собой. Он вскочил с подушки, на которой сидел, поджав под себя ноги, и, подбежав к мулле, крикнул ему прямо в лицо:

— Вы принадлежите к сорту людей, которые научные диспуты по своему недомыслию сводят к тому, что бьют друг друга книгами по голове и поносят друг друга хулительными словами. Всякие ссоры и распри не относятся к науке, корень их — темнота и тупость. Именно такие внешне ученые люди по сути — круглые невежды и повинны в разобщении между народом и правительством. Увлечение каллиграфией и алхимией, пристрастие к терьяку — все это из-за отсутствия просвещения!..

Голос Ибрахима звучал все громче, рот начал подергиваться, как у верблюда, одержимого падучей, пот лил с него градом. В полной растерянности наблюдал я эту сцену.

— Мне больно, мне горько оттого, — закричал он снова, — что этот человек, претендующий на звание ученого, проклял меня за несколько слов правды, которые я сказал!..

Тут он поднял руки, сорвал с головы шапку и ударил ею об пол, как безумный. Шапка, подскочив, сбила стоявшую рядом лампу, лампа упала и разбилась, керосин разлился по полу. Пламя от фитиля взвилось язычками и в мгновение охватило все, стоявшее рядом.

Тут, наконец, я сбросил с себя оцепенение и увидел, что Ибрахим лежит без сознания, а пламя подбирается к нему, пожирая большой ковер.

— На помощь! Сюда! Горим! — закричал я.

Вбежал Юсиф Аму со слугами. Я сказал ему, чтобы он, не обращая ни на что внимания, вынес бы поскорей Ибрахима и спас его, а комната пусть проваливается хоть в преисподнюю!

Вдвоем мы вынесли из комнаты бездыханного Ибрахима. В это время мулла носился по комнате, спасаясь от огня, но пламя уже коснулось краев его одежды. Он кричал во весь голос:

— Горю! Спасите! Воды! Воды!

— Пожар! — подхватил я.

Сбежались соседи и начали заливать огонь водой. Пламя, между тем, охватило занавеси и перекинулось на оконные рамы и потолок.

— Сдирайте занавеси, ломайте рамы, — отдал приказ я. Люди уцепились за занавеси и с криками: «Йа, Али! Йа, Хасан! Йа, Хусайн![229] Йа, Али ибн ал-Хусайн!» — сорвали их. Огонь утих.

Хвала господу, всесильному и щедрому, что он даровал мне, рабу его, возможность напечатать этот дневник путешествия и позволил мне оставить на память всему миру славное имя достойного уважения и несчастного путешественника, претерпевшего из-за своей любви к родине столько бедствий и столько невероятных трудностей.

Как уже сказано в предисловии, опубликование этого дневника, потребовавшее больших затрат и преодоления многих затруднений, не имело в виду каких-либо корыстных расчетов. Напротив того, будучи твердо уверен, что к этому обязывают меня моя преданность родине, народу и правительству, я по доброй воле принял на себя все труды и все издержки. Льщу себя надеждой, что уважаемые читатели, взглянув беспристрастно на эти страницы, загорятся благородным стремлением уничтожить все недостатки, порочащие их родину, и тогда благодаря их счастливой звезде и высоким помыслам выправятся постепенно все эти недостойные и неблаговидные дела.

Тогда не место отчаянию, ибо никакие трудности не устоят против объединенных усилий целой нации. Ведь говорят: «Воля человека сворачивает горы». Нужно только дружно и сообща взяться за исправление дел, и все преграды будут сметены.

Я твердо верю, что и предводители нации не захотят далее терпеть эти унижения, выпавшие на долю их самих и всего народа. Взяв за образец дела правителей далекого прошлого, они предпримут, наконец, необходимые меры для полного искоренения распространенных пороков и возвеличения нации. Наша родина должна освещаться лучами истинной цивилизации в совокупности с чистейшими законами ислама и гуманности. Пусть мрачные тучи невежества и лености будут рассеяны свежим ветром науки и просвещения, справедливости и равенства, дабы горизонт нашей страны — благословеннейшего края планеты, очистился бы от дыма бесправия и жестокости, а плевелы насилия и смут сгнили бы на корню.