— Дорогой ага, вы сначала найдите снадобье, которое смягчило бы ваши сердца! Может быть, вам тогда придет в голову хоть немного призадуматься о прогрессе своей отчизны и о защите ее прав. О близорукие люди, вы живете в критическом и опасном месте и не ведаете, что время выдвигает свои требования! Извне, из других стран, к вам уже тянется рука вражды, а какие-нибудь пятьсот-шестьсот курдских всадников в любой день могут камня на камне не оставить от вашего города. Вы не готовы к защите родины и самих себя. В этом городе, расположенном вблизи от границы, нет ни крепостных стен, ни военных сооружений, которые могли бы защитить от нашествия свирепых врагов. Увы, нет никакого оружия, ни винтовок, ни пушек. И события вас ничему не научили! Только вчера злобный и коварный шейх Убайдуллах перевернул вверх дном весь город и его окрестности, превратив их в груды пепла, а сегодня вы занимаетесь тем, что холите и смягчаете притираниями свои руки и ноги и проводите полдня в бане за занятием, которое пристало разве лишь женщине!

— Сдается мне, ты — араб! — ответил мне мой собеседник. — Удачное место ты выбрал, чтобы покрасоваться! Недаром говорят: «Одинаково неуместно кичиться что в бане, что на чужбине». Эй, человечишко, скажи-ка, какой ты нации? Если в диком пустынном месте тебя застигнет судьба, кто разыщет твой труп? Какую ты исповедуешь веру? По какому обычаю одевать тебя в саван и хоронить? Да во всем твоем существе нет ничего мусульманского! Если бы я был на месте банщика, я не пустил бы тебя и в баню.

Вижу, дело оборачивается худо. Отвечаю:

— Я-то имею все признаки мусульманина.

— Такие, какие имеет каждый еврей! — заорал он.

На этом я прервал разговор и вернулся на свое место. Сердце мое сильно билось. Я крикнул банщика, услышал в ответ «Слушаюсь!» и через мгновение увидел рядом с собой какого-то дьявола — при входе в баню из-за клубов пара я не смог как следует разглядеть его.

— Мастер, принесите мне немного мыла, я помоюсь сам, — попросил я. — Мыло и рукавицу я вам верну в сохранности и уплачу все, что вам причитается.

Он пошел и принес мне мыло. Я намылился два раза и облился холодной водой из бассейна. Принесли было кальян, но я отказался от него. К этому времени вернулся и Юсиф Аму, мывшийся в другом бассейне. Итак, пробыв в бане большую часть дня, мы, наконец, вышли оттуда.

На следующий день мы решили осмотреть городской базар.

Увидев рядом с караван-сараем лавку чулочника, Юсиф Аму сказал:

— У меня нет носков, надо купить пару или две.

С этими словами Юсиф Аму занялся выбором носков, а я присел на каменную скамью возле лавки. Напротив этой лавки через небольшой переулок помещалась лавка торговца аптечными товарами; в ней я заметил красивого юношу лет семнадцати-восемнадцати. Покупатели вились вокруг него словно мухи — не успевал отойти один, как на место его являлись двое, однако никто почему-то не покупал ничего значительного, вся торговля сводилась к покупкам на один или один-два шаи.

Было ясно, что все это вздыхатели. Юноша как-то особенно любезно прислуживал им, торговал весело и обходительно, и в его лавке не переводилась толпа. Я подумал, что, воистину, «торговля сластями не знает отбоя от покупателей».

Неподалеку от лавки чулочника я увидел человека, который сидел, держа в руках перо и бумагу. Он поглядывал на юношу и что-то писал.

Я подумал было, что это художник, который рисует портрет юноши. Когда я был в Европе, мне случалось там слышать, что многие знаменитые художники пишут портреты красивых девушек и затем продают их за большие деньги. Я подумал, что и здесь развито портретное искусство, и меня это очень порадовало.

Указывая на человека с пером и бумагой, я спросил у старика-чулочника:

— Скажи-ка, дядюшка, как зовут этого художника?

— Молодой человек, где ты видишь художника? — удивился он.

— Да вот человек, который рисует юношу-аптекаря. Он засмеялся и сказал:

— Дорогой сынок, человек, которого ты принял за художника, вовсе не портретист, а поэт. Он сочиняет юноше стихи. Как уж мне докучают наглые поэты! Ходят здесь то и дело то один, то другой, и все для того, чтобы пококетничать с этим юнцом! Скамейка возле моей лавки ни минуты не пустует от этих бездельников и нахалов. Так уж надоели, что терпение подходит к концу, даже работа меня не радует. Нет у них никакого стыда!

— А кто этот юноша? — поинтересовался я.

— Его зовут Гулам Али-бек. Из-за своей смазливости он стал известен всему городу, и каждый, и простой и знатный, толкует о нем. Можно подумать, что все поголовно очарованы его красотой и без меры влюблены в него.

Очень удивившись этому, я спросил:

— А как сам юноша? Он тоже плохого поведения?

— Что вы, ни в коем случае! Это старательный и трудолюбивый парень. У него порядочный капиталец, и он ни в чем не нуждается.

— Так ради чего же тогда вся эта суета?

— Да все одна праздность и бесстыдство! — сказал он. — Походи вот день-другой по городу, только и услышишь, что разговор об этом юноше. Часто по вечерам то там, то сям собираются люди, сидят за беседой вкруг свечи, и вся тема их беседы — достоинства этого паренька. Однако он сам никуда не ходит и сидит себе потихоньку дома.

— Дорогой дядюшка, — обратился я к нему снова, — мы — иностранцы и впервые приехали в ваш город. Скажите, что в этом городе достойно обозрения, куда можно пойти погулять?

— Сын мой, город весь таков, каким ты его сам видишь, — объяснил он. — А за городскими воротами есть цветущие зеленые сады, — вот это и есть прекрасные места для прогулок и развлечений. Весной, когда распускаются красные розы, окрестностям нашего города могут позавидовать сады Ирема[194], они напоминают рай. А сейчас, право, нет ничего красивого, атаки войск бахмана и дея[195] опустошили своим холодным дыханием сады и цветники, даже мы промерзли до костей. Впрочем, на некоторых улицах и на чайном базаре есть кое-какие постройки, интересные для обозрения.

— А как пройти на чайный базар?

— Сейчас выйдите отсюда и сверните направо, увидите источник. Вот и идите вверх по его течению. Он кончается в армянском квартале. Те места тоже не лишены привлекательности.

На этом я прервал нить разговора со стариком-чулочником, а Юсиф Аму тем временем расплатился с ним за чулки. Мы пошли по указанному направлению.

Перед нами открылась большая улица, затем показалось кладбище, мы миновали его, читая молитву, и вступили на другую улицу. Я услышал, что говорят здесь по-армянски, и понял, что мы находимся в армянском квартале.

Пройдя еще немного, я заметил, что под крышей одного небольшого здания висит маленькая вывеска, где написано по-английски «Типография».

Увидев эту вывеску и прочтя название «Типография», я потонул в море радостного изумления. «Как? — подумал я. — Типография! Это невероятно!». Я зажмурился, затем протер глаза и снова открыл их. Действительно, это была типография, слава аллаху!

Я подошел поближе и, заметив возле дверей типографии какого-то армянина, спросил у него:

— Что здесь делают? Вместо ответа он спросил меня:

— Бумагу принесли?

Вижу, он спутал меня с кем-то другим. Отвечаю:

— Да, принес.

— Хозяин ушел и скоро вернется, но слуга его находится здесь. Я позову его, и он принесет ключ от двери.

Он ушел и вскоре вернулся с другим армянином, который тоже спросил у меня, принес ли я бумагу. Я ответил утвердительно. Потом выяснилось, что они приняли нас за купцов из Тебриза, которые должны были привезти им бумагу на продажу. В бумаге у них была большая нужда.

Как бы то ни было, двери типографии отворились, и мы вошли внутрь. Вижу, в одном углу сложены стопки переплетенных книг, в другом лежат непереплетенные.

Армянин, конечно, не мог подозревать, что мусульманин знает английский язык, поэтому я, взяв в руки несколько книг и притворившись несведущим в этом деле, просматривал их, вертя и так и этак. Я обнаружил, что в основном это были протестантские книги, направленные против религии вообще И особенно против чистого ислама, святое слово которого они осмелились толковать по своему неразумению, критикуя и другие мусульманские сочинения. Ясно, что цель таких книг — вводить людей в заблуждение. И хотя такими бессмысленными деяниями невозможно мусульман, наделенных божьей милостью, столкнуть с прямой стези чистого шариата, однако все равно непонятно, зачем иранское правительство допускает в свою страну эти еретические сочинения — источники порчи и зла? Зачем правительство, предавая интересы страны, дает полную свободу приехавшим из Америки и Англии мусульманам и христианам, а они засевают плевелами ереси чистую ниву сердец простого народа и, обосновавшись в мусульманских странах, сочиняют книги, направленные против чистой религии ислама?