Главарь этой группы, замышляя, как известно, возродить еретическое учение «Аламута»,[174] использует в своих целях притеснения правителей и невежество народа, задавленного предрассудками. Он с самого начала жалкими подачками обещаний, на которые падок народ, обманывал его, а после того как полетели головы с плеч и были разрушены дома, он бесстыдно поднялся еще выше, чем прежде, и завопил: «Я твой бог, а не Али!».

Ради удовлетворения своего мятежного духа, движимый враждой к некоторым тиранам, этот злосчастный закрыл глаза на интересы родины и права своих сограждан и бросил огромный камень раздора. Исступленно жаждая власти, он воспользовался как предлогом для создания своего общества тяжелым положением государства, которое является его родиной и хранит прах его предков. Он в полной мере проявил свой страшный нрав и возрадовался тому огню, который зажег. Страдая постыдной болезнью, причиняющей ему тяжкие муки, отчаявшись излечиться, он поднялся на спор с самим господом богом. А имея такое лицо, при взгляде на которое и стена содрогнется от отвращения, он принял на себя титул «Благословенное совершенство».

Удивительнее же всего то, что он, как довелось слышать от верных людей, похвалялся в припадке тщеславия перед своими приближенными: «Я, используя в Иране свое могущество, затею крупную игру и так или иначе выиграю ее, потому что Наср ад-Дин шах, уничтожая людей за принадлежность к бабизму,[175] полагает, что искореняет бабизм, но в действительности-то уничтожает иранцев, а это нам только на руку».

Господи правый! Посмотрите только на черствость этого сердца! Можно подумать, что он сам из Америки или Африки, что его не осилит и огонь, а остальные иранцы — прах, пепел, и он может спокойно отправлять соотечественников на смерть и еще похваляться своей бесчеловечной жестокостью!

Если внимательно вчитаться в его религиозные книги, то по сути дела нельзя увидеть в них ничего, кроме напыщенных и громких арабских и персидских слов, вроде: «великое дело», «славное перо», «совершенство поступи», «священные лица», «великие ветви» и прочее, и прочее.

Он внес свои изменения и в предписания святого шариата, и выведенные им законы, как теперь очевидно, смешаны из священных книг зороастризма,[176] христианства, маздакизма,[177] исмаилизма[178] и даже с приместью язычества, но выражают они одну сущность — властолюбие и безверие.

В Италии во многих городах поставлены бронзовые статуи Колумба, первооткрывателя Америки, и надпись на их основании гласит о том, что люди считают его великим «патриотом» и всемерно почитают. Так вот и этот господин, т. е. глава бабидов,[179] разрушающий свою родину и льющий кровь своих соотечественников, тоже присвоил себе высокое имя патриота, а сам отсиживается в чужих краях.

В каждый религиозный праздник он, выманив разными хитростями у своих простодушных сограждан большие суммы под видом сборов и богоугодных пожертвований, одаривает ими чиновников иностранных государств, чтобы самому жить спокойно. И эта милая личность, научившись сплетать по-арабски рифмованную прозу, выдает свои словеса за божественную книгу откровения, а себя за божьего наместника! Бедняга не ведает о том, что:

Короче говоря, все это — лишнее доказательство бедственности Ирана и иранцев. В Египте мне каждый день доводилось слышать о положении бабидов. Эти несчастные, живя в сирийском городе Акка, ни одного часа не проводят со спокойным сердцем. Всякий раз, когда происходят какие-нибудь перемены в тамошнем правительстве или же назначают нового губернатора, они до тех пор не могут быть спокойны, пока различными подарками и подношениями не расположат его к себе. Если же они замешкаются с подношениями и взятками, то власти так или иначе вынудят их к этому.

Хотя вслух иностранные чиновники величают их руководителя «Шейх персов», но про себя они отлично знают, какой ему уготовлен конец. Однако поскольку чиновники эти получают большой доход от подношений бабидов — они их не трогают.

Тема эта выходит за пределы моих путевых заметок, и я не слишком вникаю в дела религий и толков — сокровенное божье дело, ибо считаю:

Однако мой неисцелимый недуг — любовь к родине заставляет меня недоумевать, как же мои соотечественники из высших кругов смогли допустить такую смуту внутри своей нации, как позволили обмануть себя кучке честолюбимых невежд, не отличающих правой руки от левой? Мне совершенно ясно, что главная причина и этой напасти заключена в нерадивости правителей и улемов государства.

Итак, сердце мое пресытилось пребыванием в Мараге. Жалкое положение города еще более усилило мои переживания.

Жители города, как я уже говорил, в своей жизни довольствуются лишь хлебом насущным, они не стремятся сделать ни шага вперед, лень и легкомыслие впитались в их плоть и кровь. В то время как один из братьев, изгнанный, скитается, пораженный страшным бичом — проказой, другой брат беспечно веселится на берегу реки. Многие предаются курению опиума — неизлечимому пороку, который страшнее всякой проказы. И никто не ведает о том, что «любовь к родине — превыше жизни», а некоторые, хотя что-то об этом и слышали, сидят по углам и, отвергая великие заповеди истинной веры, которая была принесена народу ради его прозрения, обучения и устройства всех дел, предпочитают этим заповедям суфийские толки, которые и составляют суть всех жизненных неурядиц. Они говорят: «Понятие любви к родине не подразумевает какой-то реальной родины, это не Египет, Ирак или Сирия. Родина — это безымянный край». Истинное значение слова «родина» в их ошибочном понимании — это потусторонняя жизнь.

Однако наш великий пророк — да будет над ним мир! — надевал на свое тело кольчугу и опоясывал себя мечом не ради любви к потусторонней родине и не для ее защиты. В дни своего появления в Мекке он произнес священную речь, смысл которой суть: «Любовь к родине — превыше жизни», имея в виду, конечно, не загробную родину. Клянусь единым богом, что он подразумевал именно Мекку, ее стены и жилища, ту Мекку, которая была отечеством и родиной святого пророка, где он провозглашал свои вдохновенные откровения, указуя мусульманам праведный путь.

Посему всем благочестивым и ревностным мусульманам надлежит глубоко восприять идею любви к родине из этого источника божественной благодати. Им надобно понять, что родина, которую мы призваны любить, — это и есть та святая земля, где мы появились на свет, где живет наша семья, наши дети, где находятся могилы наших предков. И любить родину — значит встать на защиту всего этого. Вот священный наш долг!

После полудня мы тронулись из Мараги в Банаб.[180] Прибыв туда вечером, мы наняли худжру в караван-сарае, предназначенном специально для путешественников.