Тогда нам ответили:

— Другого помещения у нас нет, мы сами вынуждены здесь жить.

Тем временем возница вскипятил немного воды в. кувшине, мы приготовили чай и поужинали вареной курицей.

Снегопад продолжался до самого утра, и снег покрыл землю больше чем на ползара. В Египте мне никогда не случалось видеть снег, да и здесь я встретился с ним впервые, и зрелище это меня потрясло. Все дороги были занесены, и мы решили переждать еще день. А ночью пришло известие, что неподалеку от перевала сбился с пути из-за снегопада какой-то караван и остановился, побросав свои товары. Два человека и двадцать вьючных животных были заметены снегом и погибли.

Итак, в ожидании, пока перевал снова станет доступным, мы целых четырнадцать дней оставались жильцами и соседями животных в маленькой конюшне.

У меня нет слов, чтобы описать всю силу тоски, которая охватила меня тогда. Уважаемым читателям не потребуется большого воображения, чтобы представить себе, каково было мое состояние. Человек, который никогда в жизни не видел снега, не испытывал холода и во все время путешествия на пароходах и поездах занимал места первого класса, жил в лучших отелях цивилизованного мира, и вдруг вынужден пребывать четырнадцать дней в подобном месте! Если бы между Ардебилем и Марагой была выстроена железная дорога, то путешествие это заняло бы не более шести-семи часов и было бы спокойным и удобным. Дороги, увы, нет и не предвидится!

В конце концов после нашего четырнадцатидневного собеседования с животными из-за перевала прибыл караван и принес известие, что дорога очистилась и можно переходить перевал. Мы быстро собрались и тронулись в путь.

Оставляю на ваше воображение те трудности, которые мы испытали, карабкаясь вверх и сползая вниз. Несчастные иранцы привычны к таким трудным путешествиям, но всякий иностранец, познавший эти пути, не может надивиться выносливости иранцев и полнейшему нерадению властей к этим вопросам. Кто не знает того, что нынче весь земной шар опоясали железные дороги? Негры Абиссинии и Судана, дикари Африки пользуются этим благом, и только горемычные иранцы по-прежнему его лишены.

Если уж государство и власти сами не в состоянии это сделать, то почему же они не предоставят это дело честным иностранным компаниям и не оградят рабов божьих от опасностей, связанных с передвижением по труднодоступным дорогам, почему не защитят членов своего общества от смертельного риска таких путешествий? Клянусь творцом, на всем земном шаре нет ни одного уголка, где бы жизнь маленьких людей была сейчас столь униженной и нищей.

К примеру, поступает сообщение: «Вчера на такой-то вершине или в таком-то ущелье караван был засыпан снегом, десять человек и двадцать вьючных животных погибло». И никто не подумает, что у каждого из этих десяти человек пятеро-шестеро детей и другие родные. И всем о них горя мало, кроме обездоленной семьи. Да и гибель вьючного скота тоже, естественно, наносит ущерб благосостоянию страны.

Кроме того, ведь этот раз снег выпал раньше времени, так как зима еще не наступила, и то мы были задержаны на четырнадцать дней. Храни нас господь от путешествия в зимнее время!

Итак, за шесть часов, претерпев тысячи мучений, мы в конце концов дотащились до вершины перевала Саин, а затем целых пять часов таким же образом, то пешком, то верхом, спускались в низину, пока не добрались до жилья. Это местечко относится к селениям, входящим в округ города Сараба. Все эти селения большие и плодородные, но в том месте, где мы остановились, климатические условия очень плохи.

После небольшого отдыха мы снова тронулись в путь и на третий день прибыли в деревню под названием Саригийе. Возница сказал нам, что в этой деревне находятся таможенники, взимающие пошлину с едущих в Марагу; здесь мы сможем накормить лошадей и, отдохнув часа два, следовать дальше.

Мы спешились у ручья и расположились на земле. Вижу, из небольшой хижины, находящейся поблизости, выходят три человека и направляются к нам. Мне стало ясно, что это и есть таможенники.

Но в это же самое мгновение появился караван, прибывший из Мараги. Таможенники окликнули проводника:

— Эй, предъяви бумагу!

Проводник вынул из-за пазухи клочок бумаги шириной в три пальца и длиной в пять пальцев и протянул одному из таможенников.

Внимательно наблюдая, я заметил, что этот жалкий таможенник не читал бумагу, а заглянув на оборотную сторону, пересчитал рисунки, которые там были. Сначала я очень удивился, но потом мне на память пришла поговорка о неграмотных людях: «Он читает белизну бумаги, а не ее черноту».

— Земляк, разреши я взгляну, что написано в этом паспорте, — сказал я.

— Это не паспорт, это — «бумага», — возразил он.

— Ладно, не все ли равно, пусть будет «бумага», — ответил я, — и прочел следующее: «Груз, состоящий из сорока трех вьюков сушеных фруктов, принадлежащий такому-то, пропустить и не задерживать». На обороте документа были изображены сорок три кружочка. Тогда мне стало совершенно ясно, что ни один из этих трех таможенных чиновников не владеет грамотой. Это еще более увеличило степень моего изумления. Я хотел было кое-что сказать, но Юсиф Аму подавал мне знаки, заклиная молчать. Бедняга боялся, что одно мое неодобрительное слово вызовет ответную грубость и послужит причиной скандала и неуважительного отношения ко мне.

Исполняя его желание, я прикусил язык, и мы поехали дальше. Уже по дороге я спросил у нашего возницы:

— Почему же начальник таможни принимает на службу неграмотных людей? Как это власти мирятся с таким ненормальным положением?

— А таможня никакого отношения к властям и не имеет. Начальник берет ее в аренду и назначает чиновников по собственному усмотрению. В нашем государстве много всяких учреждений, которые, как и таможни, отдаются в аренду, — например, областные полицейские управления и прочие. Нередко случается, что тот, кто берет в наем и становится начальником, не знает грамоты. Тогда он нанимает себе для ведения всех дел писца. А сами начальники прекрасно распоряжаются палками да плетками. Они сами себе хозяева в деле наказания народа, а отвечают перед властями только за аренду — и все.

— Баба, да в своем ли ты уме? — возмутился я. — Ужели полиция тоже сдается в аренду?

— Клянусь твоей бесценной душой! — воскликнул он. — Если кто- нибудь в Ардебиле сегодня наберет немногим более сотни туманов как плату за наем, то завтра же он владеет полицейским управлением. Но вот как назначается начальник полиции — чего не знаю, того не знаю.

— Очень хорошо, — сказал я, — откуда же берут они деньги для уплаты аренды?

— С каждой лавки ежемесячно взимается по одному крану под видом сбора на содержание ночной стражи, однако этого, конечно, недостаточно. Основной доход идет с жалобщиков да с купеческих сынков: каждый вечер кого-нибудь клеветнически обвиняют в разврате и пьянстве и взимают с каждого по сорок-пятьдесят туманов под видом штрафа. Полицейское управление располагает для этого колодками и цепями, а иной раз — и орудиями пыток...

Тут Юсиф Аму не мог больше сдерживаться и закричал:

— Аму-джан,[165] довольно! Направьте свой разговор в другую сторону! — и, обращаясь ко мне, прибавил:

— Господин бек, хоть мне и хотелось бы помолчать, но я больше не в силах терпеть! Свет моих очей, ради бога, не веди ты разговоров на такие темы со всяким встречным и поперечным в этих диких местах! Боюсь, не вышла бы тебе какая-нибудь неприятность от этого неотесанного люда. Кто тогда за нас заступится?! Кого звать на помощь?! Поистине, в этой стране достаточно всяких Назим ал-Мулков, Назим ас- Салтане, Назим ад-Дауле,[166] это на их обязанности лежит устройство государственных дел. Какое нам дело до всего этого?! Что пользы от твоих протестов и споров?

— Твоя правда, Юсиф Аму, — вздохнул я, — я и сам это хорошо понимаю, но что делать? Не могу я спокойно смотреть на все эти безобразия. Ты хочешь, чтобы язык мой онемел, а уста замкнулись, что ж, пусть будет так.