— А как же!

— Вы можете определить площадь поверхности шара?

— Я учу детей считать динары.[95] Сам-то я, конечно, знаю геометрию, но детей этому не учу.

— Напишите-ка какой-нибудь пример на сложение или деление по первым правилам счета.

— А что написать?

— Напишите: одна тысяча двести тридцать четыре. Тогда он старательно написал таким образом: 100020034.

— Господин учитель, да ведь эта цифра перевалила за миллиард!

Я хотел спросить кое-что у детей, но подумал, что расстрою себя еще больше, и отступился от этого. Мы покинули школу и, не спеша, направились к дому хаджи Исмаила. Совершив омовение, мы предстали перед хаджи, который уже ждал нас с чаем.

— Ну как, хорошо прогулялись? — спросил он.

Я увидел, что Риза, сын хаджи, еле удерживается от смеха.

— Чему ты смеешься? — удивился хаджи.

— Ага, наши уважаемые гости — странные люди! Они увидели правителя области с его фаррашами и свитой и очень дивились на все эти крики: «Назад! Дальше! Стой!». Не зная, что это наследник и губернатор области, они, как на диковинку, смотрели на всю эту суматоху.

Хаджи тяжело вздохнул:

— Да, сын мой, наши гости не привычны к таким зрелищам. Это бедствие — неотъемлемая собственность только Ирана и иранцев. Ни в одной точке земного шара правители не требуют такого раболепия. Повсюду обязанности властей и права подчиненных хорошо известны и строго определены. И только мы, забытые богом иранцы, должны быть жертвой всяческих прихотей и личных желаний жалкой горстки этих фараонов и нимвродов;[96] что им придет в голову, то они и делают с нашей честью, совестью и имуществом. Нет на них никакой управы, они ни перед кем не держат ответа, и требуй не требуй правосудия — ничего не выйдет. Нынче даже негры — эфиопы и суданцы свободны от такой неволи и пользуются разными человеческими правами, а у нас, горемычных, цепи рабства с каждым днем все крепнут и все сильнее попираются наши человеческие права!

Мне стало ясно, что сердце бедного хаджи истерзано всем этим еще более, чем мое.

Так мы поговорили около часу, отужинали, и затем слуга, зажегши фонарь, проводил нас на нашу квартиру.

На другой день хаджи явился проведать нас. После чая и кальяна он снова стал уговаривать нас переночевать у него, но наш отъезд был назначен на полночь, и поэтому мы, извинившись, отказались.

В полночь мы выехали и, сделав один перегон, прибыли в Хатунабад, что находился в двух фарсангах от Тегерана.

Мысленно я занялся подсчетами: вот уже тридцать шесть дней, как мы выехали из святого Мешхеда, а по железной дороге все это расстояние можно было покрыть максимум за трое суток[97] с гораздо меньшими затратами и несравненно большими удобствами. Увы, иранцы лишены и этого великого блага, да сжалится господь над их положением!

Ранним утром мы прибыли в Тегеран. Я спросил у нашего возницы хаджи Хусайна:

— Где мы остановимся?

— У меня здесь есть друг, смотритель караван-сарая хаджи Мухаммад Хасан. К нему я вас и отведу. Это хороший человек, и я уверен, что он постарается обслужить вас как следует.

Короче говоря, мы пошли туда, нам отвели комнату. Хаджи Хусайн представил нас и ушел. Мы смыли с лица и рук дорожную пыль, смотритель принес самовар, выпили чаю. Юсиф Аму предложил сходить в баню. Я возразил:

— После посещения бани в святом Мешхеде я дал себе клятву никогда больше не ходить в баню в Иране.

— Но ведь это Тегеран — величайшая столица мусульманского мира, — возразил Юсиф Аму. — Может быть, здесь бани не такие, как в Мешхеде.

— Ну что ж, ступай сегодня один, и если вода в бане чистая — завтра пойдем вместе.

Юсиф Аму взял полотенце и футе[98] и пошел в баню, дорогу к которой указал ему смотритель.

Я же, подложив под голову аба,[99] задремал. Разбудил меня Юсиф Аму.

— Ну, как баня?

— Вода и здесь имеет неприятный запах, но есть маленький бассейн, куда пускают не всех. Если желаете, можно брать воду из него и хорошо помыться.

— Хорошо, завтра пойдем.

Я позвал смотрителя и спросил, как его зовут.

— Мешеди Абдаллах, — ответил он.

— Укажите мне лавку, Мешеди Абдаллах, где продают челав-кабаб. — От базара свернете направо, немного спуститесь вниз и там увидите две лавки, одну напротив другой. Та, что направо, — хорошая и чистая лавка.

Мне подумалось, что в этой стране надо постоянно иметь при себе или путеводитель, или знающего проводника. Но что делать, где его взять?

Размышляя, я шел не спеша, как вдруг увидел, что на дороге повстречались какие-то двое — один европеец, другой иранец — и здороваются по-английски. Иранец говорил по-английски так, что можно было подумать, что он англичанин. Я крайне удивился и, сделав вид, будто что-то рассматриваю, стал прислушиваться к их разговору. Иранец спросил:

— Ну, так как?

— Все улажено, — ответил англичанин, — тридцать тысяч туманов уже передано садр-азаму.

Он назвал и другую сумму, которую дали еще какому-то государственному лицу, но я не расслышал.

— Завтра его величество шах изволит поставить подпись.

На этом они расстались. Англичанин ушел. Я очень внимательно смотрел на иранца и спрашивал себя, где это он мог так хорошо овладеть английским языком. Заметив мой взгляд, он спросил:

— Земляк, что ты на меня уставился с таким удивлением?

— Мое удивление вызвано вашим разговором. Мне очень понравилось, как хорошо вы говорите по-английски.

— Разве вы знаете европейские языки?

— Да, немного.

Тогда он спросил меня по-английски, я ответил. Он в свою очередь подивился моему знанию языка и спросил:

— Куда изволите идти?

— Мы идем обедать в лавку, где торгуют челавом.

— В таком случае прошу вас — будьте моим гостем.

— Очень благодарен, но лучше сделайте любезность — укажите мне хорошую лавку и сами отобедайте со мной, я вам буду крайне признателен.

Мой новый знакомый привел меня в лавку, которая действительно была чище и опрятнее тех, что мне довелось видеть в Тифлисе. Между нами завязалась беседа, и я спросил:

— Скажите, что это был за англичанин и о чем он говорил?

— Это агент одной английской компании.[100] Он приехал в Тегеран получить концессии и подряды на производство горнодобывающих работ. Теперь он говорит, что дело вышло и он получил концессии. Он сказал, что дал господину садр-азаму «для подмазки» тридцать тысяч туманов. Доля шаха мне неизвестна.

— Где вы научились английскому языку? — полюбопытствовал я.

— Одно время я жил в Бомбее, там я выучил язык.

После обеда по долгу вежливости я предложил ему пойти ко мне побеседовать. Он согласился, и мы отправились на мою квартиру.

Во время разговора он поинтересовался, как меня зовут, откуда я родом и с какой целью путешествую.

— Я иранец по происхождению, — ответил я, — родился в Каире, зовут меня Ибрахим. Я выехал из Каира с целью посетить святой Мешхед, а уж оттуда, просто путешествуя, прибыл в этот город. А как вас зовут и откуда вы?

— Меня зовут Хасан Кермани, но более я известен под именем Мешеди Хасан.

— Надеюсь, что вы не оставите меня в эти несколько дней моего пребывания здесь и не лишите вашего гостеприимства?

— Разумеется, с удовольствием. Но скажите, какие у вас дела в Тегеране?

— Определенного дела у меня нет. Все сводится к тому, что я хочу добиться аудиенции у нескольких министров и представить им мои соображения. Однако не знаю, в чьих руках ключ от этой запертой двери, и недоумеваю, где найти посредника, чтобы добиться цели.

— Вы хотите подать какое-нибудь прошение?

— Нет. Я хочу лично с ним встретиться и побеседовать.