— Слава богу, все здоровы и благополучны, молятся за вас. Мы едем из святого Мешхеда и направляемся в Тегеран.

— Прекрасно. Ваше прибытие очень меня обрадовало. Вы напомнили мне вашего отца, моего дорогого друга.

Тут он что-то сказал на ухо слуге, и тот исчез. Примерно через полчаса слуга вернулся, неся два подноса, на которых был челав-кабаб, шербет и спелые, только что снятые дыни.

Хаджи с большой сердечностью сказал:

— Во имя аллаха, давайте поужинаем.

Мы уселись вокруг расстеленной на полу скатерти, и во время еды он спросил меня, где мы остановились.

— В таком-то саду, под сетками.

Тогда он тотчас же приказал своему человеку:

— Пойди и внеси в мой дом пожитки этого господина.

Тут я возразил, уверяя его, что в городе, по словам нашего возницы, водятся ядовитые клещи, и я боюсь, как бы не занесли их сюда. Сколько ни настаивал мой хозяин, я не согласился.

После обеда купец спросил:

— Что вы делаете обычно после обеда — отдыхаете или пьете чаи.

— Днем я обычно не сплю, — ответил я, — а чай пью вечером. Беседа наша длилась еще около часа, после чего купец обратился к сыну:

— Риза, поди с гостями, погуляйте немного по городу и У берега реки. А к вечеру, пожалуйста, возвращайтесь; после ужина я доставлю вас к вашему жилищу, спите себе там под вашей сеткой.

Убедившись в том, что он не примет наших возражений, я волей-неволей согласился, и мы отправились.

— Куда же мы пойдем? — спросил я.

— Хорошо бы пойти в какую-нибудь школу или училище и посмотреть, как там поставлено дело, — предложил Юсиф Аму.

— А есть в этом городе школа? — спросил я у Ризы.

— Есть три школы. Одна довольно далеко отсюда, и в ней учатся мои дети. Другая — на базаре плотников, она поближе. Если идти в первую, как нам объяснить свой визит? Во второй меня не знают, мы можем сказать, что мы — вроде бы кредитор и должник и просим написать для нас долговую расписку. Вот вы и достигнете того, что желаете.

Меня это очень рассмешило, и я воскликнул:

— Чудесно, так и сделаем!

— Надо нам придумать имена, нельзя же назваться своими, — заметил Юсиф Аму.

— Как твоя душа пожелает, так и поступай. Писцу ведь важна только плата за услуги. Назовись, как хочешь, — никто не станет дознаваться истины.

Мы еще немного пошутили в этом духе, как вдруг услышали неподалеку от себя какие-то странные крики, вроде: «Отойти!», «Встать!», «Вперед!», «Стой!».

В большом изумлении я взглянул в ту сторону и увидел высокого юношу, который ехал верхом, покручивая усики, а тридцать или сорок человек, держа в руках длинные палки, шли рядами по обе стороны его коня. Впереди всех выступал человек, одетый в красное, с на редкость безобразным лицом; шествие замыкали около двадцати вооруженных всадников.

— Что это за толпа? — осведомился я у Ризы.

— А это правитель города едет на охоту. Стойте не двигаясь, а как будет проезжать мимо — поклонитесь и окажите такое же почтение, как и все.

Присмотревшись внимательнее, я увидел, что люди вокруг били на все лады земные поклоны, а правитель с высоты своего величия не давал себе труда даже повернуть голову и лишь накручивал усы.

— А что, если не оказать должного почтения? — поинтересовался я.

— Сюда живо направятся фарраши,[87] и тогда не избежать палочных ударов. Или может быть вам жизнь надоела?

— О нет, сердце мое живо еще для тысячи желаний!

Мы застыли в предельно почтительной позе и в тот миг, когда правитель поравнялся с нами, в полном смирении отвесили поясной поклон. «Шла беда, — как говорят, — да, к счастью, миновала».

Я был до крайности потрясен всем этим, ибо до сих пор мне нигде не доводилось видеть ничего подобного, и тут же подумал: «Браво, Иран! Правитель такого города, как Лондон, где семь миллионов населения, ездит себе в одиночестве, не привлекая ничьего внимания, а вот у нас губернатор какой-то захудалой области ездит в таком великолепии! Вот это царство, так царство!».

— А откуда губернатор берет средства на содержание всей этой челяди? — обратился я с вопросом к Ризе.

— Они не получают никакого содержания, — отвечал он.

— Чем же они живут?

— С утра до вечера они шныряют по улицам и базарам, и стоит им уведеть двух спорящих людей, они тотчас же хватают их и волокут к фаррашбаши.[88] Если спор не из важных, то спорщики платят два тумана фаррашбаши, пять кран его заместителю, а два-три тумана перепадает этим фаррашам, после чего спорщиков отпускают. Когда из окрестных деревень приезжают жалобщики, фарраши по одному или по двое привязываются к ним. Если жалоба более значительна, то посредником становится один из слуг губернатора — конюший, или стражник, хранитель воды, или стольник. Тогда они взимают сто или пятьдесят туманов в пользу шах-заде[89] и десять-двадцать туманов забирают себе под видом штрафа или подарка.

Выслушав все это, я просто оцепенел, и все мое путешествие представилось мне отвратительным! Я подумал: «Боже мой, лучше мне ослепнуть и оглохнуть, ничего не видеть и не слышать! Столько трудностей и столько трат — и взамен одни только несчастья!».

Тем временем мы подошли к школе. Она помещалась на базаре плотников. Комната, которую занимала школа, была площадью примерно тридцать на сорок заров. В ней собралось более ста малых детей. Кто сидел прямо на земле, кто на куске войлока, кто на циновке, а несколько человек — на каком-то рваном ковре. Обучал их старый учитель в чалме.

Мы вошли и поздоровались. От ребячьего крика, стоящего в воздухе, учитель даже не расслышал нашего приветствия.

Мы прошли и сели в уголок. Тогда ахунд[90] спросил, зачем мы пожаловали.

Юсиф Аму сказал:

— Я должен этому человеку семьдесят туманов. Мне хотелось бы, чтобы вы написали за меня расписку на указанную сумму на имя этого человека.

— Хорошо. Как ваше имя?

— Абдул Гафар.

— А имя господина?

— Ибрахим-бек.

— И после определенного срока вексель может быть продан? — Да.

— Где вы живете?

— В Ардебиле.

— Какой процент вы назначаете?

— Один туман в месяц, сроком на шесть месяцев. Тогда ахунд написал документ, а затем прочел нам его. Я достал полкрана, дал ему и взял обязательство. Учитель, я заметил, остался очень доволен.

— У вас, слава богу, немало учеников, — заметил я.

— Да, есть еще несколько человек, сегодня они не пришли.

— Что это они читают?

— Одни — азбуку, другие — молитвы, а некоторые — святой Коран. Те, что постарше, вот в этом ряду, они читают «Гулистан», «Бустан»,[91] Хафиза[92] и еще кое-что.

— Господин учитель, но какое отношение к урокам имеет Хафиз?

— А почему бы Хафизу Ширази не иметь отношения к урокам?

— Ведь известно, что «Диван» Хафиза наполнен стихами суфийского содержания,[93] поэтому вряд ли кто из читающих его здесь способен что- нибудь понять. На пользу ли детям такое чтение, где на каждом шагу говорится о вине, страсти, влюбленных и о кокетстве?

— Скажите, а что читают в школах детям в вашем Ардебиле?

— Я не из Ардебиля. — Откуда же вы?

— Совсем с другого конца земного шара.

— По вашим словам выходит, что вы или из Шираза, или из Багдада?

— Ни то, ни другое, я из Африки.

— Африка? Это, кажется, возле Сальмаса?[94] «Вот так учитель!» — подумал я, а вслух сказал:

— Да. Но скажите мне, географией и геометрией вы тоже занимаетесь с детьми?

— Геометрия? Это еще что такое?

— А счет вы знаете? — спросил я.