К сожалению, родители не часто заботились об умственном совершенствовании дочерей. М. А. Корсини приводит пример типичного, на ее взгляд, дворянского столичного семейства, в котором при найме гувернантки отец просит ее не утруждать своих девочек науками, а научить их прежде всего светскому обхождению: как умело войти в гостиную, поклониться и завести приятный разговор, например о рукоделии. Первая их учительница заставляла детей при гостях декламировать по-французски, по-немецки, танцевать польку – за то и была любима маменькой. Новую гувернантку уложили спать в детской за ширмой, чтобы наблюдение за девочками было круглосуточным[642].

Девушки часто жили в придуманном, романтизированном мире, мечтая о неземной любви и удовольствиях. Е. А. Сушкова признавалась, что с 10 до 17 лет у нее было такое развлечение: она выучивала наизусть имена иностранных принцев в календаре, помечала крестиками тех, кто по возрасту может подходить ей в мужья. Начитавшись без разбору романов и комедий, она мечтала, что какой-нибудь принц за нее посватается[643].

В повести А. В. Дружинина «Полинька Сакс» говорится о типично женском образовании того времени: «ее отгоняли в детстве от упражнений, способных укрепить душу и тело… набивали ей голову всяким вздором»[644]. Героиня сказки В. Ф. Одоевского говорит: «Я до самого моего замужества не имела понятия о том, что называется хозяйством, только и умела, что играть в куклы, одевать себя и танцевать»[645]. Часто девушки воспитывались на романах Ричардсона и мадам Жанлис. Но бывали и исключения: так, сестрам Гончаровым запрещалось читать любые книги романтиков, и потому Наталья Николаевна не была знакома даже со многими произведениями своего будущего супруга[646]. Героиня повести С. П. Победоносцева «Няня» читала «Детского Плутарха»: «С какою любовью смотрела я на эти маститые головы древних героев, философов, полководцев, ученых, на эти чистые классические профили великих женщин древнего мира. То были первые идеалы, созданные детским моим воображением»[647]. Героини рассказа Е. А. Ган «Идеал» тоже зачитывались Плутархом. Мать старалась «от нежного возраста изощрить в них до высочайшей степени чувство благородства, предметами их благоговения были деяния великих мужей», они старались выказывать самопожертвование, великодушие, сдерживать обещания и никогда не лгать, следуя при этом не столько христианским заповедям, сколько прославленным римлянам[648].

Статский советник и писатель С. П. Сушков писал о своей сестре: «Учение Евдокии Петровны соответствовало требованиям тогдашнего воспитания светских барышень, по следующей общепринятой для них программе: Закон Божий, языки русский, французский и немецкий, немного арифметики, краткие познания из истории и географии, рисование, игра на фортепиано и танцы», но сестра была очень талантлива и любознательна, потому много читала и изучила английский и итальянский языки[649]. В «Руководстве к педагогике…» утверждалось, что главное правило «в умственном образовании женского пола состоит в том, чтобы развивать ум более воображения, рассудок более памяти, из знаний и искусств сообщать более полезное, нежели только приятное», но основным считалось религиозное и нравственное воспитание[650].

Великая княжна Ольга Николаевна рассказывает о гувернантках и учителях в их семье следующее: «С некоторых пор я перешла из ведения английской няни на попечение гувернантки Шарлотты Дункер. <…> Образованная и строгая, она внушала мне уважение к работе. В пять лет я могла читать и писать на трех языках. Что же касается музыки, то тут ее строгость не повлияла на успехи»[651]. Ее старшая сестра Мэри училась очень плохо, несмотря на хорошие способности. Сестра пишет, что помимо ее детского легкомыслия это было виной мадам Барановой (Юлия Федоровна, урожденная Адлерберг, гофмейстерина. – А. Ш.), не имевшей и тени авторитета. «Очень добрая, очень боязливая, в частной жизни обремененная заботами о большой семье, на службе, кроме воспитания Мэри, еще и ответственная за наши расходы и раздачу пожертвований, она не умела следить за порядком в нашей классной. <…> Мадам Барановой не хватало чуткости, чтобы вести ее. Она только выходила из себя, держала длинные речи, которые Мэри в большинстве случаев прерывала каким-нибудь замечанием»[652].

Одним из важнейших событий в жизни девушки был день, когда ей дарили альбом. Альбом служил символом перехода в новую, более взрослую, жизнь. «Кому не известно, что значит альбом в жизни барышни? Альбом, вещь едва известная петербургским красавицам – неотъемлемая принадлежность всякой благовоспитанной девицы, родившейся под московским или под уездным меридианом. Без альбома ни одна из этих девушек, девиц, дев, не могла бы существовать. Альбом – это альфа и омега их мечтаний и их надежд»[653].

Здесь уместно сделать замечание о распространении моды на альбомы и в купеческой среде. Барышни записывали в альбомы трогательные романтические стихотворения, рисовали милые картинки на сюжеты любви, дружбы, смерти. Качество литературных произведений, которые старательно переписывались, зависело как от образования прелестных особ, так и от общего культурного уровня их семьи и окружения. Типичным примером альбома молодой купеческой дочери является «Записная книжка» в кожаной обложке за 1816–1817 годы, принадлежащая Марии Николаевне Фуфаевой. Изначально этот блокнот рассматривался ею как интимный альбом, потому на первых страницах в нем присутствуют рисунки и стихи:

А также:

Но уже в конце альбома можно найти списки покупок (масло, рис и так далее) с указанием цен. Эти записи не были предназначены для публичного просмотра, в отличие от альбомов благородных девиц, где свои записи могли оставить гости. Романтичный флер и модные веяния не могли целиком завладеть умом практичной молодой купчихи.

В альбом могли заноситься записи о популярном тогда языке цветов – селаме. Появился он в Турции, а оттуда попал в Европу. Особенно распространенными такие словари стали в XVIII веке. В 1830 году в Санкт Петербурге вышла книга на русском языке Д. П. Ознобишина «Селам, или Язык цветов». Мужчины и женщины упоминали названия цветов в переписке, женщины украшали свои наряды и прически, получали букеты-письма. Например, ландыш означал «долго втайне я любил тебя», земляничный цвет – «милая, твое появление наполняет меня восторгом и небесными помыслами», колокольчиками договаривались о часе свидания, а колючкой разрывали связь.

Еще одним символом перехода от девочки-подростка к девушке-невесте были букли (завитые локоны). Когда девушке впервые завивали букли, тем самым обозначался переход ее от отрочества к совершеннолетию. Тогда уже, если матери не было дома, она должна была сама как хозяйка ухаживать за гостями. Одеваться ей теперь следовало в более длинные платья светлых тонов. Вообще, следует отметить, что в XIX веке дамам разных лет полагались соответствующие разные костюмы. В «Семействе Холмских» Д. Н. Бегичев изображает старую деву, одевавшуюся не по возрасту: «Евпраксия Ионовна Фрындина одета была как молоденькая девушка лет восемнадцати, хотя лицо ее и вся фигура свидетельствовали о том, что ей уже давно за сорок. Густые букли закрывали почти половину лица, но не могли скрыть всех морщин. Обнаженная красноватая грудь украшалась жемчугом. На ней еще был какой-то странный ток, с перьями, и притом розовое короткое платье, и голубые башмаки. Все это было так неприлично летам ее, что над ней все смеялись»[655]. Такие девушки встречались не только в литературных сюжетах, но и в реальности, о чем упоминает мемуаристка М. С. Николева: три сестры-старушки Николевы, Елизавета, Наталья и Елена Петровны жили в Москве в трехэтажном доме. Старшая занимала нижний этаж, младшая, считавшаяся слишком юной (хотя ей было уже за 50), – верхний. «Младшая сестра, в качестве молодой девушки, одевалась сообразно с этим, носила букли, открытый лиф и короткие рукава»[656].