Отношения детей и кормилиц были не всегда простыми, ведь ребенок фактически являлся хозяином своих крепостных нянек и кормилиц. Нередко семейный быт противоречил тем высоким принципам морали, которые проповедовались ребенку гувернерами, что искривляло в понимании маленького дворянина представления о норме, о добре, о зле. И, хотя родители порой старались что-то скрывать от ребенка, рано или поздно он узнавал все тайное и выносил из своего учения сомнительные выводы о существовании разных правд: одной – из книг, другой – из повседневной действительности. Отсюда, по мнению К. Д. Ушинского, может быть, и «проистекала та бесправность отношений, та игра произвола, случая и прихоти, хитрости и силы, раболепства и угодливости, взяток, непотизма и всякого рода окольных путей, которыми так богата летопись нашей служебной деятельности на всех возможных поприщах»[612].
Нравы крепостных людей не могли быть совершенно скрыты от подрастающего поколения. Матушки запрещали своим отпрыскам посещать девичью и кухню, но при всем желании они не могли проследить за каждым их шагом[613]. Князь И. М. Долгоруков пишет, что в пору его взросления с ними вместе жил мальчик того же возраста, обучивший его мастурбации. Узнав о том, родители выгнали мальчика со двора, а молодого князя высекли и отучили. Однако до конца своей жизни Иван Михайлович сожалел о том опыте и советовал поберечь от него детей.
С. М. Загоскин вспоминал, что няня и приживалки немало способствовали к развитию в нем предрассудков и значительной доли трусости: «Я боялся темной комнаты, боялся лошадей, боялся ружья»[614]. Такому настроению Сергея Михайловича способствовало и отсутствие совместных игр со сверстниками.
* * *
Образование всегда считалось престижным у знатных людей, и дворянский ребенок никак не мог без него обойтись. В домашнем образовании юных дворян участвовали и отечественные, и иностранные гувернеры. Первые могли быть из действительных студентов – выпускников и учащихся высших учебных заведений, духовных академий либо – из числа выпускников и выпускниц средних учебных заведений (пансионов). Вторые – из французов (преимущественно в первой четверти XIX века), англичан, немцев, шведов (во второй четверти XIX века)[615]. Возникла целая иерархия наставников: сперва выше всех котировались французы, на втором месте были немцы; затем мода поменялась, стали особо цениться англичанки и швейцарцы. Причем англичанки ценились много выше англичан-мужчин, а швейцарцы – выше женщин-швейцарок (те, в свою очередь, считались хуже француженок, но лучше немок)[616].
Даже ссыльные дворяне, находившиеся в Сибири, сохраняли столичный уровень культуры. Своих детей они обучали по тем же правилам, по которым когда-то учили их самих. Например, маленький Николай, сын декабриста Ивана Петровича Коновницына, писал своей тете, Е. П. Нарышкиной, жене Михаила Михайловича, также сосланного декабриста: «Милая тетя Лиза. Как мы рады что вы с дяденькой, мы желаем вас видеть вместе, и надеемся что это скоро забудица благодарю вас милая тетя Лиза что вы озаботились выбором учителя для нас. Я постараюсь хорошо учиться. Прощайте милая тетя Лиза и дядя Миша, Петруша и я целуем ваши ручки. Душой ваш любящий Коля. Анисье и Ули мой поклон». Его письмо ничем не отличается от таких же писем детей столичных дворян[617].
П. И. Сумароков, сравнивая быт XVIII – начала XIX века с 1840-ми годами писал, что русские дядьки и мамки больше старались для воспитания порученных им детей, нежели иностранцы. Они искренне стремились привить им правила благочестия. Наемные же гувернеры «превозносят все свое, толкуют, что у них в сутках по 40 часов, вода розового цвета, что мы варвары и что всякий их крестьянин умнее, ученее нашего генерала»[618].
Такие случаи, безусловно, бывали, но, как правило, гувернер всегда согласовывал выбор методов воспитания детей с их родителями. Ведь гувернеры влияли на характер и склонности своих воспитанников, могли привить им взгляды, противоположные родительским, если те не заботились о проверке качества образования. Порой влияние гувернера могло стать даже сильнее родительского, о чем свидетельствует и художественная литература. Так, в повести «Мария» В. Т. Нарежного республиканец Бертольд внушал воспитанникам идеи равенства и братства, что противоречило самодержавному укладу: значит, повзрослев, дети не смогли вписаться в рамки социума. Между родителями и детьми возник конфликт из-за несовпадения представлений об устройстве мира и счастье человека[619].
Князь П. А. Вяземский считал, что «вспыльчивый, заносчивый, раздражительный, несправедливый учитель и наставник могут, и не вооруженные розгами, пагубно действовать на учеников, вверенных заботливости их. Могут они оскорблять их и зарождать в них чувства непокорства и злобы одним обидным словом, одним суровым и беспощадным обращением с этим чутким, впечатлительным и часто злопамятным возрастом»[620].
В архиве семьи Воеводских частично сохранилось предписание гувернанткам за подписью Хондзынской. Надо полагать, что эти наставления относились к тем женщинам, которые обучали детей в этой семье. В документе сказано, что гувернантка должна быть «терпелива; приходится иногда воспитывать детей упорных, непослушных, и тогда, без терпения и твердости характера не легко достичь желаемого результата». Провозглашалось соблюдение строго иерархических отношений; детям надлежало прививать не только знания, но и мораль, потому что учительнице предстоит дать отчет в своих действиях и перед родителями, вверившими ей своих чад, и перед Богом[621].
Гувернерам надлежало придерживаться также некоторых правил, касающихся и культуры общения: «Веселое расположение духа, если оно соединено с творческим характером и подчинено строгим правилам благопристойности, научает также находить настоящий тон обращения с детьми, от которого весьма многое зависит в воспитании. Сей тон должен быть чужд плоскостей, фамильярности или лести, унижения и потворства, равно как взыскательности и кропотливости, педантства, повелительности. Он должен всегда соответствовать сану воспитателя и быть всегда одинаков; должен быть исполнен приличия и благородства в словах и поступках, кротости и живейшего участия во всем, что дети говорят и делают. Впрочем, он изменяется по возрасту. В зрелых летах питомцев он приближается к дружескому тону»[622].
С. Д. Шереметев описывает англичанку, которая воспитывала его, – Шарлотту Ивановну Рутланд, «прекрасную женщину, но с характером несколько тяжелым и взыскательным». Она ревностно относилась ко всяким вмешательствам в детскую, даже пререкалась с матерью Сергея Дмитриевича. Отец мальчика часто с ней спорил и восставал против англомании[623].
Нанять хорошего гувернера было настоящей удачей. Такие наставники оставляли яркий след в душе ребенка. «Амалья Ивановна была истинное сокровище: нянька и гувернантка, друг семейства», – вспоминала Александра Осиповна Смирнова-Россет[624]. По словам А. П. Араповой, «самыми лучшими, беззаботными часами (для ее матери, Н. Н. Пушкиной-Ланской. – А. Ш.) были те, которые проводились в обществе гувернанток, из которых miss Tomson оставила в ней самое теплое воспоминание»[625].
