Существовала также должность кучера. Кучера были выездные и ямские, иногда и собственные – возившие только барина.

По возможности слуги облачались в особые ливреи с гербами их владельцев. Разумеется, качество одежды прислуги создавало у окружающих то или иное представление о финансовом положении господ.

Считалось, что хорошо вышколенные слуги в доме – это заслуга хозяина, показатель того, насколько он справляется со своими обязанностями, и это высоко ценилось аристократией. Хотя случалось вместе с тем, как отмечал неуказанный автор в «Московском наблюдателе», и «в лучших домах лакеи заставляют вас ждать по три минуты за соусом, который необходим к спарже, а между тем спаржа стынет и теряет вкус свой. Случается часто, что обнося кушанье, они задевают вас рукавами по лицу. Но что сказать о частом похищении тарелок с кушаньем еще недокушанным, о необходимости тянуться со стаканом к слуге, который между тем глядит в потолок или на сидящую против вас даму»[360]. Потому в слугах так ценились усердие в службе и честность: «Ванюшка мой, хоть глуп, и часто мелет вздор, зато послушен и не вор, – а это редкость здесь»[361].

Словом, качество службы напрямую зависело от устоев дома, от характера хозяина. Любопытный пример препирательства нерадивых слуг в передней изображает Н. В. Гоголь в «Лакейской». Ни один из них не хочет идти на зов барина; когда тот начинает их стыдить, притворяются, будто и не слышно колокольчика, а когда барин уходит, один вздыхает: «Уж служба такая! Как ни старайся – все выбранят»[362].

Власть над крепостными негативно воздействовала на многих дворян, развращала их. Характерная деталь: после холеры 1831 года уехавшие аристократы сперва направляли в город своих слуг и только по получении от них известий, что болезни и опасности больше нет, сами возвращались в столицу[363].

Особенно показателен в этом смысле обычай держать в доме шутов и находить их выходки – а также свои жестокие шутки над ними – забавными.

Среди московского дворянства считалось модным иметь при себе шута или дурака. У князей Орловских жила шутиха Матрешка, у барыни Хитрово – карлик и карлица, у князя Хованского – дурак Иван Савельевич. Он был известен всему городу: выезжал в шутовском наряде на гулянья в собственном экипаже и, распевая песни, потешал публику. После смерти хозяев он был «на посылках» еще у нескольких московских бар.

Своеобразный, порой непристойный юмор шутов и дураков не знал сословных границ. Любой гость, оказавшийся в доме хозяина, мог быть выставлен ими на посмешище. Сами хозяева также постоянно потешались над дураками и шутами – привязывали, например, шута к качелям, поднимали вверх и палили в него из ружья холостыми патронами. Шут крестился и орал благим матом, а господа покатывались со смеху. Однако шут не оставался в долгу и, спустившись на землю, награждал хозяев такими эпитетами, которые потом повторяла вся Москва. Обижаться на дурака было не принято.

В своих воспоминаниях Д. Н. Свербеев отмечает, что в Москве в начале XIX века (и до 1820-х годов) в домах сохранялись такие забавы для шутов: «Их дразнили до бешенства, их заставляли пить отвратительную микстуру из разных кушаний, приказывали из чаши с помоями доставать языком пятачок или гривенники, хохотали, когда они, рассерженные, ругали всех и каждого непристойными словами, и все это делалось в присутствии девушек, только что окончивших свое образование; иногда призывали их по два, по три, и доводили до драки, которую, во избежание серьезного увечья, приходилось разливать водой тут же в комнате». При первой встрече дураку обыкновенно задавался вопрос: «Что от меня родится?», на который тот выдумывал смешной ответ[364].

По словам В. В. Селиванова, у Александра Матвеевича Нестерова в доме жил дурак, имевший право ругать своего барина в глаза и обращаться к нему без малейшего стеснения. Иногда, рассердившись на дурака взаправду или в шутку, он приказывал его сечь. И хотя делалось это деликатно, дурак отменно кричал и ругал барина. А однажды шута обливали во дворе колодезною водой; он неистово ругал барина, а тот смеялся (дурак впоследствии умер от горячки). Иногда А. М. Нестеров приказывал за обедом своему дураку петь, а дочери, Варваре Александровне, подтягивать, что она всегда выполняла, но при гостях даже слезы наворачивались у нее на глаза от стыда[365].

Подобные развлечения и эксцентричные поступки шута в его простонародном дурачестве приезжие иностранцы находили варварским обычаем[366].

Дворовых называли «людьми» и обращались к ним по имени: Федька, Параша, Наташка, Акулька, Анисья, Иван… Стариков (особенно нянек, кормилиц) звали по отчеству: Гавриловна, Григорьевна, Семеновна. Своих господ слуги всегда должны были звать по имени-отчеству, говорили об одном человеке во множественном числе, чтобы подчеркнуть его значимость. У крестьян и крепостных имена были простонародные, которых не встретишь в модной гостиной. Дворяне же специально звали друг друга на французский манер (Александрина вместо Александры, Поль вместо Павла, Жорж вместо Георгия…), чтобы подчеркнуть отличие между благородным сословием и простолюдинами.

Высшая категория слуг в своих манерах и одежде пыталась подражать господам. В праздничные дни они являлись ревностными посетителями театра[367]. Однако, при всем стремлении скопировать внешний лоск господ, слугам недоставало внутренней культуры, должного образования. Зачастую при таком стремлении к внешнему благородству и одновременной невозможности сблизиться с высшим сословием получались лишь карикатуры на элиту.

В руководстве по светскому поведению середины XIX века находим следующую рекомендацию: дворяне в отношении слуг должны быть «добры и строги, внимательны и ласковы, разумеется так, как можно быть со своим человеком, и, по возможности, вознаграждайте их услуги»; не допускается никакой фамильярности: «исполняйте обязанности свои, будьте честны и благородны с ними и этого уже достаточно, чтобы приобресть их расположение»[368].

В. П. Бурнашев, помогая женщинам стать эталонными хозяйками, писал, что пища для слуг должна быть сытной и вкусной: «Хорошая похлебка с куском свежего или соленого мяса, вареные овощи, каша или кисель, притом квас и хлеб вдоволь; по праздникам же пироги с мясом, капустою, яйцами, кашею или творогом, кой-когда хорошая жареная часть говядины, свинины или баранины – и люди ваши будут довольны. Если же вы по воскресным дням, или в именины кого-нибудь из членов вашего семейства, дадите старикам по чарке вина, а молодым по стакану домашнего пива или меду, то поверьте, что слуги ваши никогда не будут иметь повода жаловаться на дурное содержание»[369].

В «Журнале для удовольствия» рекомендовалось почаще хвалить и благодарить слуг: «Я примечал всегда, что гораздо более действует на слугу, если похвалить его хотя за одно доброе дело, нежели бранить его за дурные поступки; а чтобы возбудить в нем охоту делать вам угодное, то должно показать, что и вы им довольны; ибо самым лучшим поощрением будет для слуг, если вы покажете ему, что он точно так поступает, как вам было угодно»[370].

Примером терпения, милосердия и выдержки может служить поведение князя Дмитрия Владимировича Голицына. У него был пожилой камердинер, который часто напивался мертвецки пьяным. Однажды князь вернулся поздно домой, его никто не встретил; он прошел в соседнюю комнату и обнаружил там лежащего на полу пьяного камердинера. Он его разул, раздел и уложил в постель. Наутро камердинер раскаялся, просил прощения и обещал больше не пить; с тех пор он действительно не напивался[371]. А. Д. Блудова писала, что у ее отца со времен его юности был слугою Гаврила, однако он «был так уважаем им, что нас, детей, приучил вставать перед Гаврилой, когда он приходил к нам в детскую, а бабушка писала ему „Гаврило Никитич“, по имени и отчеству»[372].