– Ну… я тут слышала…

– Секундочку.

Лэндсман прикрывает дверь забегаловки, затем облокачивается на стойку. У девушки перехватывает дыхание.

– Может, это ерунда…

– Да все нормально.

– На Ньюингтон живет мужчина, напротив места, где все случилось. Он, типа, выпивает, и в то самое утро пришел сюда и сказал, типа, что девочку изнасиловали и убили.

– Это во сколько?

– Где-то в девять.

– В девять утра? Точно?

Она кивает.

– И что конкретно он сказал? Сказал, как убили девочку?

Она качает головой.

– Просто сказал, что убили. Я удивилась, потому что у нас об этом еще не слышали, и вел он себя, типа, странно…

– Странно – то есть нервничал?

– Нервничал, вот да.

– И он выпивает?

– Пьет без продыху. Он уже старый. И знаете, он всегда немного, типа, странно себя вел.

– Как зовут?

Она закусывает нижнюю губу.

– Эй, никто не узнает, что это ты нам сказала.

Она шепчет имя.

– Спасибо. Мы нигде тебя не укажем.

Продавщица улыбается.

– Пожалуйста… Не хочу настраивать тут против себя народ.

Лэндсман садится обратно на пассажирское «кавалера» и только тогда записывает в блокнот имя – новое имя. А когда в тот же день имя пробивает Эджертон, он действительно находит человека с адресом на Ньюингтон-авеню. И подумать только – в его досье есть пара давних приводов за изнасилования.

Еще один коридор.

Они приезжают на двух машинах – Эджертон, Пеллегрини, Эдди Браун, Черути, Бертина Сильвер из смены Стэнтона и еще двое приписанных сотрудников; целый парад для одного старого пьянчуги, но в самый раз для осмотра квартиры без разрешения.

Для разрешения у них еще нет полномочий: причины для подозрения старика не дотягивают до достаточного основания, а без ордера за подписью судьи детективы не могут изымать вещи или проводить тщательный обыск – переворачивать матрасы и вытряхивать ящики столов. Но если старик впустит их сам, они могут осмотреться и без разрешения. И для этого чем больше глаз, тем лучше.

Берт Сильвер берет подозреваемого в оборот, как только он им открывает: обращается к нему по имени и одним ясным предложением дает понять, что о его присутствии в штабе приехало вежливо попросить полдепартамента. Другие детективы проскальзывают мимо них и медленно обходят зловонную трехкомнатную квартиру.

Старик ноет и мотает головой, потом пытается собрать возражение из бессвязных слогов. Берт Сильвер расшифровывает это только через пару минут.

– Нмоху сеня.

– Можете-можете. Нам надо с вами поговорить. Где ваши штаны? Это ваши штаны?

– Не хочу.

– Ну, а нам надо поговорить.

– Не-е… не хочу.

– Ну, хотите не хотите, а надо. Вы же не хотите, чтобы вас арестовали? Это ваши штаны?

– Щерны.

– Хотите черные?

Пока Бертина Сильвер готовит подозреваемого, остальные детективы внимательно оглядывают комнаты – ищут капли крови, ножи с серрейтором, маленькую золотую сережку в форме звездочки. Гарри Эджертон проверяет кухню на хот-доги или квашеную капусту, потом возвращается в спальню, где находит на кровати старика темно-красное пятно.

– Ого. А это что за нахрен?

Эджертон и Эдди Браун наклоняются. Цвет – лилово-красный, но с отливом. Эджертон касается края пальцем.

– Липкое, – говорит он.

– Да вино, поди, – говорит Браун и оборачивается к старику. – Слышь, ты тут бутылку разлил?

Старик бурчит и кивает.

– Это не кровь, – посмеивается Браун. – Это «Тандерберд»[21].

Эджертон соглашается, но все равно достает карманный ножик и соскребывает крошку, чтобы опустить в целлофановый пакетик. В прихожей он точно так же поступает с красно-бурым пятном, тянущимся на метр по штукатурке. Если в том или ином образце найдут кровь, они вернутся с ордером и возьмут на анализ свежие образцы, но Эджертон сомневается, что до этого дойдет. Лучше передать образцы в лабораторию и поставить на этом точку.

Старик озирается, вдруг осознав, кто его окружает.

– Че они делают?

– Вас ждут. Куртка нужна? Где ваша куртка?

Он указывает на черную лыжную куртку в углу чулана. Сильвер ее достает, поднимает перед стариком, который с трудом попадает руками в рукава.

Браун качает головой.

– Это не он, – тихо говорит детектив. – Мимо.

Через пятнадцать минут, стоя перед допросной на шестом этаже, к тому же выводу приходит и Джей Лэндсман. Он смотрит через маленькое оконце двери в большую комнату. Окно из проволочного стекла – одностороннее: лица Лэндсмана изнутри кабинки два на три метра не видно; и само окно кажется почти металлическим – нечто среднее между сталью и непрозрачным стеклом.

В его обрамлении сидит старик с южной стороны Ньюингтон – предположительно, узнавший об убийстве раньше всех в квартале. Вот он, их новый подозреваемый, во всей красе – прожженный алкоголик, застигнутый где-то на протоптанной дорожке между «Тандербердом» и «Кольтом 45», ширинка расстегнута, пуговицы замызганной рабочей рубашки продеты не в те петли. Берт Сильвер не тратила время на презентабельный вид.

Сержант смотрит, как старикан потирает глаза и разваливается на металлическом стуле, потом наклоняется вперед, чтобы почесаться в тайных запретных местах, о которых даже Лэндсману думать не хочется. Хоть его выдернули из ступора и бардака меньше часа назад, он уже проснулся, терпеливо ждет в пустой кабинке, размеренно и хрипло дышит.

А это само по себе плохой знак, явно противоречащий Четвертому правилу в руководстве убойного, которое гласит: невинный человек, оставшись один в допросной комнате, будет бодрствовать, потирать глаза, таращиться в тонкие стены и чесаться в темных запретных местах. Виновный, оставшись один в допросной, засыпает.

Как и большинство теорий о допросной, правило о спящем подозреваемом не универсальное. Некоторые новички, еще не привычные к неизбежному стрессу преступления и наказания, склонны болтать без умолку, потеть и вообще доводить себя до тошноты до и во время допроса. Но Лэндсман точно не видит поводов радоваться тому, что старик с Ньюингтон-авеню, пьяный, растрепанный и выдернутый посреди ночи из постели, все равно не желает считать свое нынешнее состояние анестетиком. Сержант качает головой и возвращается в офис.

– Блин, Том, он выглядел лучше, когда мы его еще не привезли, – говорит Лэндсман. – Мне сложно представить его кем-то страшнее обычного забулдыги.

Пеллегрини согласен. Появление старика в убойном и почти немедленный отказ Лэндсмана считать его за подозреваемого – это финальная стадия в превращении из стареющего алкоголика в подозреваемого по делу о детоубийстве и обратно в безобидного синяка. Это лихорадочная трехдневная метаморфоза, о которой сам старик остается в блаженном неведении.

С момента, когда хозяйка забегаловки на Уайтлок-стрит впервые назвала его имя Лэндсману и Брауну, все выглядело неплохо.

Во-первых, он сказал ей про убийство ребенка в девять утра в четверг – раньше, чем детективы освободили место преступления, – и при этом странно себя вел. Откуда он мог об этом знать? Да, престарелая чета из дома 718 рассказала соседям о находке перед тем, как вызвать полицию, но ничего не указывает на то, что они разговаривали с соседом через улицу. К тому же детективы почти сразу разогнали зевак из переулка за Ньюингтон – раз старик жил на южной стороне улицы, он вообще не должен был видеть тело.

Потом еще обвинения в изнасилованиях без записи о судимости или приговоре – давние, но все же. Подняв материалы в Центральном архивном управлении, детективы обнаружили, что одной из жертв была маленькая девочка. А еще старик жил один, и его квартира находилась в одноэтажном доме в квартале 700 по Ньюингтон – в двух шагах от места, где оставили труп.

Может, и натяжка. Но Лэндсман и Пеллегрини знали, что с момента обнаружения тела прошло уже четыре дня, и других зацепок у них не осталось. Первого и лучшего подозреваемого – Рыбника – уже привозили в центр два дня назад, но его допрос ничего не дал.