Тут даже Боумен не может не рассмеяться.

Только кажется, что это слезы; дождевая вода, скопившаяся в глазах, сбегает мелкими каплями. Темное-карие, они широко распахнуты, смотрят в сторону над сырым асфальтом; угольно-черные волосы обрамляют темно-коричневую кожу, высокие скулы и курносый носик. Губы приоткрыты, искривлены смутным недовольством. Красива даже сейчас.

Она лежит на левом боку, изогнув спину, подвернув одну ногу под другую. Правая рука – над головой, левая вытянута, тонкие изящные пальчики стремятся по асфальту к чему-то, кому-то, кого уже нет.

На ней красный виниловый дождевик. Штаны с желтым рисунком, грязные и замызганные. Блузка и нейлоновая куртка под дождевиком разорваны, пропитались красным там, где из нее вытекала жизнь. Вокруг шеи идет странгуляционная борозда – глубокий отпечаток веревки или троса, – скрещиваясь под затылком. У правой руки на асфальте стоит голубая матерчатая наплечная сумка с библиотечными книжками, газетами, дешевым фотоаппаратом и косметичкой с продуктами ярких цветов – красного, синего и лилового – преувеличенно девчачьи, больше говорят о желании развлечься, нежели привлечь внимание.

Ей одиннадцать лет.

Среди детективов и патрульных над телом Латонии Ким Уоллес нет простодушной болтовни, грубоватых полицейских шуточек или усталого безразличия. Джей Лэндсман, обходя место преступления, говорит только клинически точными описательными фразами. Том Пеллегрини молча стоит под моросящим дождем, зарисовывая окружение на промокшей странице блокнота. За ними к задней стене дома в сплошном ряду прислонился сотрудник Центрального района, одним из первых прибывший на место: одна рука – на кобуре, вторая рассеяно сжимает рацию.

– Холодно, – говорит он почти что сам себе.

С самого начала никто не сомневается, что Латония Уоллес – настоящая жертва, невинная, как редкие убитые в этом городе. Дитя, пятиклассница – ее использовали и бросили; чудовищное подношение беспримесному злу.

Вызов принял Уорден – ему сообщили не более чем о теле в переулке за кварталом 700 по Ньюингтон-авеню, жилым кварталом в районе Резервуар-Хилл в центре города. Неделю назад смена Д’Аддарио перешла на дневное дежурство, и, когда в 8:15 зазвонил телефон, детективы как раз собирались для утреннего инструктажа в 8:40.

Уорден набросал детали на тыльной стороне квитка из ломбарда, показал Лэндсману.

– Мне взять?

– Да не, все мои уже пришли, – ответил сержант. – Наверняка там какой-нибудь алкаш откинулся рядом с бутылкой.

Лэндсман закурил, нашел в комнате отдыха Пеллегрини, затем перехватил у уходящего с полуночной смены детектива ключи от «кавалера». Через десять минут он уже связывался по рации с Ньюингтон-авеню, вызывал подмогу.

Приехал Эджертон. Потом Макаллистер, Боумен и Рич Гарви – рабочие лошадки из группы Роджера Нолана. За ними Дэйв Браун из команды Макларни и Фред Черути из группы Лэндсмана.

Пеллегрини, Лэндсман и Эджертон обрабатывают место преступления. Остальные рассеиваются в стороны от тела: Браун и Боумен медленно бредут под моросящим дождем по соседним дворам и замусоренным подворотням, не отрывая глаз от земли в поисках кровавого следа, ножа, отрезка полусантиметровой веревки, совпадающей с бороздой на шее, или обрывка одежды; Черути, а следом и Эджертон поднимаются по деревянным лестницам на крытые гудроном крыши соседних одно— и двухэтажных домов, ищут то, что не видно с земли; Гарви и Макаллистер ушли узнавать последние известные передвижения девочки, начиная с сообщений о пропавших за два дня, а затем опрашивая учителей, друзей и библиотекаршу на Парк-авеню, где Латонию Уоллес в последний раз видели живой.

В доме 718 по Ньюингтон Пеллегрини в окружении детективов, патрульных и криминалистов ставит на кухонный стол промокшую сумку. Лэндсман аккуратно откидывает клапан и изучает имущество школьницы.

– В основном книжки, – объявляет он через пару секунд. – Пусть в лаборатории посмотрят. Здесь нам это ни к чему.

Пеллегрини аккуратно передает синюю сумку Фасио – криминалисту. Потом возвращается к блокноту и заново читает голые факты с места преступления – время вызова, номера патрульных, время прибытия, – после чего выходит в заднюю дверь и снова недолго смотрит на мертвую девочку.

В конце переулка уже стоит черный фургон «додж» из морга, и Пеллегрини наблюдает, как во двор заходит Первис из бюро судмедэкспертизы. Первис бросает короткий взгляд на тело, после чего находит Лэндсмана на кухне.

– Мы готовы ехать?

Лэндсман косится на Пеллегрини, и тот сначала колеблется. Там, на пороге дома на Ньюингтон-авеню, его охватывает мимолетное желание попросить подождать, оставить тело на месте – замедлить процедуру и взять под контроль место преступления, будто испарявшееся на глазах. Все-таки это его убийство. Они с Лэндсманом приехали первыми; это он теперь старший детектив. И, хотя сейчас район прочесывается половиной его смены, ответственность лежит только на одном Пеллегрини.

Много месяцев спустя детектив будет вспоминать то утро в Резервуар-Хилле с сожалением и досадой. Будет ловить себя на мысли, как было бы хорошо разогнать со двора за домом 718 всех детективов, патрульных, криминалистов и помощников судмедэксперта. Будет сидеть за столом в дополнительном офисе и воображать неподвижный немой пейзаж, где он сидит в кресле или, может, на стуле на краю двора, изучает тело Латонии Уоллес и окрестности с вдумчивой и рациональной точностью. Будет он вспоминать и то, что в первые моменты уступил решение ветеранам, Лэндсману с Эджертоном, передал свою власть тем, кто проходил подобное уже не раз. И это понятно, но впоследствии Пеллегрини будет кусать локти из-за того, что с самого начала не контролировал собственное дело по-настоящему.

Но тем утром в многолюдной кухне, когда Первис заглядывал к ним в дверь, дискомфорт Пеллегрини – не более чем смутное чувство без голоса и оснований. Он уже набросал в блокноте место преступления и вместе с Лэндсманом и Эджертоном обошел каждый дюйм двора и большую часть переулка. Фасио сделал фотографии и теперь измеряет ключевые расстояния. А главное, время уже к девяти. Район просыпается, и в блеклом свете февральского утра детское тело, распластанное на мокром асфальте под моросью, с каждым мигом выглядит все непристойнее. Даже детективы убойного подчиняются естественному невыраженному желанию забрать Латонию Ким Уоллес с непогоды.

– Да, думаю, мы готовы, – говорит Лэндсман. – Что скажешь, Том?

Пеллегрини молчит.

– Том?

– Да. Готовы.

– Погнали.

Лэндсман с Пеллегрини едут за фургоном в центр, чтобы послушать заключение о вскрытии, а Эджертон и Черути отправляются на разных машинах к мрачной коробке жилого многоквартирника на Друид-Лейк-драйв, в трех с половиной кварталах от места происшествия. Перед подъездом оба бросают окурки и быстро поднимаются на лестничную площадку второго этажа. Перед тем как постучать, Эджертон смотрит на Черути.

– Давай говорить буду я.

– Да пожалуйста, Гарри.

– А ты тогда отвезешь ее к медэксперту, идет?

Черути кивает.

Эджертон стучит. Достает значок и глубоко вдыхает, услышав шаги в квартире 739А. Дверь медленно открывается, и они видят мужчину тридцати лет в джинсах и футболке. Он впускает детективов с легким кивком раньше, чем Эджертон успевает представиться. Молодой человек идет в квартиру, детективы следуют за ним. В столовой сидит маленький мальчик, ест холодные хлопья и листает раскраску. Из спальни доносится звук открываемой двери, потом шаги. Голос Эджертона опускается до шепота.

– Мать Латонии дома?

Ему не успевают ответить. В дверях столовой стоят женщина в халате и девочка-подросток с тем же безупречным лицом, что и у девочки на Ньюингтон-авеню. Глаза женщины, испуганные и невыспавшиеся, прикованы к лицу Гарри Эджертона.

– Моя дочь. Вы ее нашли?