— Нет, — быстро ответила она. — Богом клянусь, Берн. За все те годы, что мы знакомы, тема кошек и собак всплывала пару раз, и ты всегда говорил, что не хочешь никого заводить. Я хоть раз уговаривала тебя?

— Нет.

— Я верила тому, что ты говоришь. Порой мне приходило в голову, что тебе бы жилось легче, будь у тебя животное, которое ты мог бы любить. Но я держала рот на замке. Мне даже не приходило в голову, что ты можешь нанять кошку на работу. А потом, когда узнала, что у тебя проблемы с грызунами…

— У тебя уже было готовое решение.

— Ну да, естественно. И отличное решение, согласись! Разве у тебя не потеплело на сердце, когда сегодня утром Раффлс встретил тебя в магазине?

— Было неплохо, — признал я. — Во всяком случае, он был жив. А я уже напредставлял себе, как он лежит лапками кверху, а вокруг сужается огромное мышиное кольцо.

— Ну, вот видишь. Ты беспокоишься о нем, Берн. Оглянуться не успеешь, как полюбишь этого парнишку.

— И не надейся. Кэролин… Так как же его звали, пока он не стал Раффлсом?

— Забудь уже. Тупая кличка.

— Ну скажи.

— Это обязательно? — Она вздохнула. — Ну хорошо. Его звали Андро.

— Андре? Ну и что тут такого тупого. Андре Моруа, Андре Мальро, Андре Агасси… Все как-то выжили с этим именем.

— Не Андре, Берн. Андро.

— Андре Ситроен, Андре Ампер… не Андре? Андро?

— Ага.

— И что это? Греческий вариант имени «Андрей»?

Она потрясла головой.

— Это сокращение от «андроген».

— Ого.

— Смысл в том, что операция внесла некоторую неопределенность в половую принадлежность кота.

— Ого.

— И, мне кажется, то же самое можно сказать и про Патрика, хотя хирурги тут и ни при чем.

— Ого.

— Сама я никогда не звала его «Андро». Честно говоря, я вообще никак его не звала. Не хотела давать ему новую кличку, потому что это бы значило, что я хочу оставить его у себя, и…

— Понимаю.

— А потом, по дороге в твой магазин, меня словно осенило. Раффлс.

— Как рафты, на которых сплавляются по реке. Помню-помню.

— Не презирай меня, Берн.

— Постараюсь.

— Поверь, приятного было мало — три месяца жить во лжи.

— Думаю, теперь, когда Раффлс вышел из шкафа, всем станет легче.

— Уверена, так и будет. Берн, я не хотела обманом вынуждать тебя брать этого кота.

— Разумеется, хотела.

— Нет, неправда. Я просто хотела максимально облегчить вам первое время вместе. Я знала, что ты души в нем не будешь чаять, когда узнаешь его поближе. И мне казалось, что я готова на все, лишь бы вы преодолели первые затруднения… Готова пойти на небольшой подлог, чтобы…

— Завраться до потери пульса, ты хотела сказать.

— Ради благого дела. В душе я пеклась исключительно о твоих интересах, Берн. О твоих — и интересах кота.

— И о собственных интересах тоже.

— Ну да, — призналась она, ослепительно улыбнувшись. — Но ведь сработало же, признайся! Берн, ты должен признать, что все вышло как нельзя лучше.

— Посмотрим, — ответил я.

Лоуренс Блок неоднократно становился лауреатом премий Эдгара По, Shamus и «Мальтийский Сокол»; Гильдия детективных писателей Америки присудила ему титул Грандмастера. Франция и Великобритания посчитали его достойным награды за особый вклад в литературу. Он не мыслит себе жизни без Нью-Йорка и обожает путешествовать по миру.

Протагонист миниатюры «Взломщик обзаводится котом» — на самом деле это отрывок из романа «Взломщик, который торговал Тедом Уильямсом» («The Burglar Who Traded Ted Williams») — Берни Роденбарр — владелец книжного магазина и по совместительству взломщик. Блок написал о нем серию из десяти (пока что десяти) комических романов. У автора кошек нет.

Жил да был однажды не стесненный в средствах джентльмен, который в возрасте около пятидесяти шести лет воспылал ненавистью к белой персидской кошке, которая принадлежала его жене.

Его отвращение к кошке было тем загадочней (и ироничней), что он сам подарил ее жене еще котенком. Это случилось много лет назад, когда они только поженились. И он сам дал кошке имя: Миранда. В честь его любимой шекспировской героини.

Особая ирония была еще и в другом: он не был из породы людей, подверженных нелогичным эмоциональным порывам. За исключением собственной супруги (на которой он женился поздно; для него это был первый брак, для нее — второй), он никого особенно не любил, а ненависть и вовсе посчитал бы чувством ниже собственного достоинства. Разве есть люди, к которым нужно относиться столь серьезно? Свобода в средствах также обеспечивала ему и свободу духа, неизвестную большей части человечества.

Джулиус Мьюр был человеком хрупкого телосложения с глубоко посаженными печальными глазами неопределенного цвета; волосы его редели, седели и становились похожими на младенческий пушок. Его длинное лицо в морщинах, по словам одного знакомого, словно вырезали из камня (причем знакомый этот отнюдь не желал банально польстить). Слепленный по старому американскому рецепту, он не был подвержен колебаниям и порывам так называемого «своего я»: он знал, кем был; знал, кем были его предки, и считал эти вопросы не особенно интересными. Учился он, что в Америке, что за океаном, с удовольствием, присущим скорее любителю, нежели ученому, но он и не хотел носиться со своим образованием. В конце концов, лучшая школа — это сама жизнь.

Мистер Мьюр бегло говорил на нескольких языках и строил фразы с излишней педантичностью, словно переводя свои мысли на некое всеобщее наречие. Он держался сдержанно и застенчиво, и в этом не было никакого тщеславия или гордости, но и бессмысленного самоуничижения тоже. Он был коллекционером (интересовался преимущественно редкими книгами и монетами); к фанатизму некоторых из товарищей по увлечению он относился с изумленным презрением. Поэтому неожиданная ненависть, которую он стал испытывать к жениной кошке, удивляла его и поначалу даже забавляла. А может, пугала? Он определенно не знал, что и подумать!

На ранней стадии неприязнь походила на безобидное раздражение из-за домашних неурядиц. Полуосознанно он чувствовал, что такое уважение в обществе — а его несомненно ценили как человека влиятельного и знатного, каковым он и являлся, — должно являться залогом подобного же отношения и у себя дома. Не то чтобы он пребывал в наивном заблуждении и не знал, что кошки выражают свои предпочтения, не обременяя себя чувством такта и деликатностью, этими измышлениями человеческого разума. Но кошка росла, становилась все более привередливой и избалованной, и стало ясно, что в качестве объекта ее привязанности он избран не был. Конечно, любимицей ее была Алисса; за нею следовала пара слуг. Но зачастую случалось, что даже какой-нибудь незнакомец, впервые забредший в дом Мьюров, завоевывал капризное сердце Миранды — или, во всяком случае, казалось, что завоевывал. «Миранда! Иди сюда!» — порой звал ее мистер Мьюр. Голос его звучал мягко, но властно; обращался он с кошкой, по правде сказать, со смехотворным почтением — и в такие моменты Миранда чаще всего окидывала его долгим равнодушным взглядом и оставалась сидеть на месте. «Что за глупец, — казалось, думала она. — Ухаживать за той, что ценит его так мало!»

Если он пытался взять ее на руки — если пытался, словно в порыве шутливости, подчинить ее себе, — она вырывалась с такой силой, словно ее схватил чужак. Как-то, извиваясь в его руках, она случайно оцарапала ему тыльную сторону ладони; на рукаве смокинга осталось бледное кровавое пятнышко.

— Джулиус, ты порезался? — спросила Алисса.

— Нет-нет, все в порядке, — отозвался он, прикладывая носовой платок к царапинам.

— Я думаю, Миранду взволновало общество, — сказала Алисса. — Ты же знаешь, какая она чувствительная.

— Да уж, это мне известно, — мягко ответил мистер Мьюр и подмигнул гостям. Но кровь стучала у него в висках, и он думал, что задушил бы кошку своими собственными руками, — если был бы человеком, способным на такие поступки.