Потом она пошла в гостиную и включила телевизор, а я остался на кухне готовить кофе и мыть посуду. Движения мои были безжизненны, словно у меня онемели руки. Слушая, как из телевизора доносится чепуха, столь дорогая сердцу Нэнси, я оглянулся в поисках мешка для мусора, куда можно было бы свалить остатки моего ужина, но, очевидно, Нэнси взяла последний. Апатично вздохнув, я открыл заднюю дверь и пошел вниз, чтобы выбросить объедки прямо в мусорку.

Рядом с ведром стояли два мешка, завязанные фирменным узлом Нэнси. Я развязал тот, что стоял ближе ко мне, и чуть приоткрыл его. Но за секунду перед тем, как я свалил туда кости с моей тарелки, что-то внутри привлекло мой взгляд: клочок тьмы среди броских упаковок от высококалорийной вкуснятины. Кусок плотной ткани странной формы, возможно? Я потянул за уголок мешка, чтобы разглядеть получше, и свет из кухонного окна озарил содержимое пакета.

Тьма превратилась в густой каштановый цвет, забрызганный алым. Я понял, что это была вовсе не ткань.

Мы переехали через полгода, сразу после помолвки. Я был рад покинуть квартиру, которая перестала быть мне домом. Порой я возвращаюсь и стою на улице, вспоминая те времена, когда подолгу глядел из окна, бесцельно созерцая дорогу. Через пару дней я позвонил в курьерскую службу. Я ожидал наткнуться на сопротивление и знал, что мне вряд ли дадут ее адрес. Но на том конце сказали, что такая девушка у них никогда не работала.

Через два года у нас с Нэнси родился первенец. Скоро нашей девочке исполнится восемь. Теперь у нее есть сестра. Иногда я оставляю их с матерью и иду прогуляться. Со спокойным и тяжелым сердцем брожу по темным улицам, вдоль безликих домов, и иногда спускаюсь к каналу. Я сажусь на скамейку и закрываю глаза, и порой мне кажется, что я вижу. Порой мне кажется, что я чувствую, как тут было раньше, когда на месте равнины стоял холм, на котором проводились собрания.

Но потом я медленно встаю и иду домой. Холм исчез, все изменилось. Того, что было, не вернуть. Не важно, сколько я сижу и жду. Кошки не приходят.

Майкл Маршалл Смит — автор нашумевших романов и сценариев к целому ряду кинохитов. Он творит под несколькими псевдонимами, включая «Майкл Маршалл». Его первый роман «Только вперед» («Only Forward») получил премии Августа Дерлета и Филиппа К. Дика. Компании DreamWorks и Warner Brothers выбрали для экранизации его произведения «Запчасти» («Spares») и «Один из нас» («One of Us»). Трилогия «Соломенные люди» («The Straw Men»), «Одинокие мертвецы» («The Lonely Dead») и «Кровь ангелов» («Blood of Angels») стали бестселлерами во многих странах. В данный момент компания BBC готовит к выпуску сериал по роману Маршалла «Лазутчики» («The Intruders»), уже заслужившему номинацию на премию «Стальной кинжал».

Также, благодаря своим рассказам (собранным в два тома: «What you make it» и «More Tomorrow and Other Stories», причем второй выиграл премию Международной гильдии ужасов), Смит стал трехкратным лауреатом Британской премии фэнтези. Среди его последних работ следует назвать роман «Плохое» («Bad Things») и повесть «Слуги» («The Servants»).

«Не помахав на прощанье» — это история о любви, чувстве вины и о том, как мы порой оказываемся пленниками собственных решений. По поводу одного из самых неожиданных — и самых болезненных — аспектов рассказа Смит говорит следующее: «Я написал о булимии, потому что одна из моих подруг страдала этим заболеванием. Хочу подчеркнуть, однако, что к героине рассказанной истории она не имеет совершенно никакого отношения. Наверное, мне хотелось просто передать это странное сочетание силы и слабости, которые этот недуг придает людям, но при этом не делать его центром рассказа — во многом потому, что это сочетание силы и слабости есть в каждом из нас. А еще потому, что в этом состоянии можно запутаться. Как и в отношениях, что и случилось с рассказчиком».

«Твое лицо, Люси, сегодня похоже на дикого зверя, — говорю я. — Хорошо, что он заперт в клетке». Сердитая гримаса словно приросла к ней; мне странно и подумать, что она умеет не хмуриться. Над проволочной маской волосы ее топорщатся, словно старомодный нимб. И мое замечание совсем ее не веселит.

Я знаю, что сделал. Но не знаю, почему это так ее взбесило, и раз я не знаю, то такому бесчувственному ублюдку она ничего рассказывать и не собирается.

Она поднимает кота над головой и швыряет мне. Прямо метнула в меня. Я поймал его и кинул обратно. У кота серая спина и белоснежное брюшко. Он весь обмяк, глаза закатились, из уголка рта свисает обложенный налетом язык. Я по опыту знаю, что скоро животное умрет, после чего на его ошейнике сработает датчик, и один из нас кинет кота в желоб, по разные стороны которого мы сейчас стоим. Свежий разъяренный клубок когтей и зубов свалится из люка в потолке, и мы примемся перекидываться им, пока не наступит время перерыва и кто-нибудь другой не встанет на наши места. Смысл в том, чтобы животное круглые сутки находилось в движении.

На работе мы носим брезентовые рубашки и варежки, а лица наши защищены проволочными масками. Иногда мне снится, что мы с Люси потеряли наши места. Кошмарный сон. Мы же больше ничего не умеем.

Сменщик появляется в блоке для бросков и встает за моей спиной. Он берет метлу, смачивает ее в воде, что бежит по желобу. Он счищает прилипшие к полу и стенам экскременты, смывает потеки мочи. Через секунду раздается гудок, и он ставит метлу обратно в угол. Я отступаю на шаг, Люси кидает кота моему сменщику. Я смываюсь из блока и брожу по подземелью, а через пятнадцать минут вхожу в следующий блок.

Мы с Люси весь день работаем в режиме «час работы — пятнадцать минут отдыха». Мы двигаемся от одного блока к другому, и порой наши пути пересекаются. На этот раз мы не встретимся еще полтора часа; возможно, за это время она как раз успеет как следует разъяриться.

Катакомбы представляют собой сеть широких переходов от одного блока к другому. В каждом блоке с потолка на пол спускается металлический желоб. Комнаты расположены на равном расстоянии друг от друга, и каждый блок должна освещать электрическая лампочка, но некоторые перегорели, и поэтому между пятнами резкого света то тут, то там зияют провалы тьмы. Блоки представляют собой крошечные комнатки; на двух противоположных стенах находится по деревянной двери, чтобы ловцы могли сменять один другого, не прерывая рабочий процесс. Бетонные стены в туннелях, как и в блоках, окрашены в черно-белые полосы и сочатся влагой. Полы тоже из бетона, довольно грубого. Все пропахло сырым камнем и мертвечиной.

Так что же я сделал неправильно?

Пока Люси собиралась утром на работу, я играл с нашей крошкой Меган, подкидывал ее в воздух и ловил, дул ей в живот, а она дергала меня за волосы и хохотала до икоты.

Когда Люси вошла, я кинул ей девочку. Та описала красивую дугу, одновременно сделав сальто назад. Люси побледнела как полотно. Она подхватила Меган и крепко прижала к груди.

— Отлично поймала! — сказал я.

— Только попробуй еще хоть раз… — Люси словно осипла. В ее голосе звучала угроза. — Еще раз сделаешь так, Десмонд, и…

Она рванула из комнаты с Меган на руках.

Да какого черта? Я же знал, что Люси обязательно поймает ребенка. Она же профессионал. Мне-то казалось, что ей должно польстить, что я доверил ей жизнь моей драгоценной крошки, света очей моих, папиной любимой дочурки. Но Люси как-то не прониклась. Она даже объяснить мне ничего не дала, сказала: «Заткнись, Десмонд, давай ты просто заткнешься», и вот мы побрели на работу — молча, кипя от гнева, и обида стояла между нами, как целый мешок сломанных игрушек.

Говорить со мной она отказывается. M-да, ну и денек мне предстоит.

Звучит гудок, и я иду к следующему блоку. Орудую веником, а потом, когда снова раздается сигнал, сменяю другого ловца. На этот раз кот оказывается просто чудовищем — рыжий, все время вопит, — и хлопот с ним у меня полон рот. Когда животное только поступает в обработку, кидать его — это словно в волейбол играть. Спешишь как можно быстрей отделаться от мяча.