– А че мост-то, разведен что ли был? Меняют расписание как хотят, черти полосатые.
– Нет, кажется. Ведь еще не поздно.
– Ну и что ты тогда приперлась дура, ежели не разведен? Ой беда-беда с вами, девками.
Дед закряхтел, подцепил еще одну прядь и сунул в холщовый мешок. – Ты пойми, глупая, если мост сведен, значит, круг замкнется. Сильно болит?
Нинка только теперь заметила кровавое пятно на платье, чуть ниже груди. Оно было совсем маленьким и засохшим.
– Не получилось тебе горе сбросить на других. Только хуже себе сделала, голова твоя бедовая. Горе оно не просто так людям дается. Когда же вы, наконец, это поймете? А теперь что? -продолжал ворчать дед. – Придется мне этот мешок на другую сторону тащить. Но толку никакого. Потому как, коли мост сведен был, по нему вся дрянь ветром обратно и прогонится. Да еще и чужого нацепляет. Ох, дурное ты, баба, дело затеяла. Нехорошее. Может, заберешь мусор свой? Сама дотащишь?
Нинка посмотрела на увесистый мешок и покачала головой. Она вдруг почувствовала сильную слабость и села на песок. Из дырки в груди сочилась черная кровь.
– Как знаешь. Я тебя предупредил.
Дед снял с метлы прутья, взвалил тяжелый мешок на спину и, кряхтя, пошел вдоль моря, по пути накалывая палкой мусор, цепляя его как рыбак острогой больших рыбин.
Это было как неизлечимая болезнь, вроде СПИДа, о существовании которой ты, разумеется, знаешь из телевизора и газет, но даже помыслить не можешь о том, что подобное случится с тобой. Нинку не удивляло, что вокруг все рушилось, летели обломки чужих судеб, подруги регулярно звонили, рыдая в телефонную трубку, а в судах шли безостановочные процессы разводов. Суд такого-то района постановил, что вы – больше не жилец. По крайней мере с этим человеком. Ну и что с того, все это не про нас. Мы – зрители, что бок о бок сидят на мягком диване и, лузгая семечки, смотрят бесконечный телесериал о жизни других. Нинке казалось, что Семенов был всегда, она с трудом помнила жизнь до него. Они столько вместе пережили, что срослись мозгами и душой похлеще, чем иные сиамские близнецы. Ей казалось, что они смотрели на жизнь глазами единого существа, и невозможно было даже представить, что твой второй глаз вдруг переползет на затылок и станет заглядываться на особи другого пола.
Нинка верила своему мужу больше, чем себе и это, как объяснил ей психолог, было большой ошибкой. От доктора она узнала, что, оказывается, мужчины меняются каждые семь лет. Вот так у них, согласно теории, обновляется суть. Психолог заливал что-то на тему, как у человека регулярно меняется все – кожа, волосы, молекулы. С чего вы решили, что ваш партнер останется навсегда таким, как в день свадьбы. К сожалению, это физически невозможно.
Нинка помнит, как сидела у врача в тихом шоке. Почему мама не рассказала ей про ЭТО? Про то, что, проснувшись однажды утром ее дочь найдет у себя под боком незнакомого бородатого хмыря. При этом Хмырь находится в состоянии полной амнезии, словно вернулся контуженным с войны. Муж не помнит ничего хорошего или хотя бы просто интересного о былых супружеских годах. Более того, этот человек искренне недоумевает, что он тут делает и для чего ему семья. Вроде бы все как обычно – Семенов уходит на работу, целует дочь перед сном, пылесосит по воскресеньям ковер, но при этом «чужой» внутри него растет и ширится. Он нашептывает ему волшебные сказки об иных мирах, где волоокие нимфы ждут его в свои объятия. Где все ярче, острее, волшебнее. Где его любят и хотят.
Тут Нинке, скрипя сердцем, пришлось признаться психологу, что Семенов никогда не ассоциировался у нее с сексом. Может советские родители подали пример бесстрастных и целомудренных отношений. А может темп жизни в мегаполисе оказался быстрее, чем их пара гнедых могла осилить. Один черт уже разберет теперь почему их упряжка так и не выгребла на финишную прямую – спокойную и беззаботную старость. Ближе к ночи Нинка и Семенова, как правило, были вымотаны до предела, и любовь в постели у них случалась крайне редко, в большинстве случаев так, для здоровья. И Нинка, по наивности думала, что это в порядке вещей. Что так после свадьбы у всех. Ведь человеком, как известно, руководит сексуальная энергия, и если ее направить в другое, более полезное русло, то она принесет неплохие плоды. Нинка была уверена, что ее взгляды разделял и сам Семенов. Работа занимала весь его мужской потенциал, в кровати регулярно ночевали мобильный телефон с ноутбуком, а для Нинки, со временем, там практически не осталось места. Задумываться над этим процессом вытеснения у нее особенно времени не было, потому что вскоре после свадьбы родилась Сашка, и первые три года с момента появления этого маленького чудовища, прошли будто в коме. Сашка была тем ребенком, от которого любой человек начинал сходить с ума. Когда ей был всего лишь год, они с Семеновым насмерть разругались, споря, кто будет мыть полы, а кто сидеть с ребенком. Оба безумно хотели мыть полы, потому что лишние пол часа с дочерью означали полное физическое и эмоциональное истощение на весь оставшийся день. Каким образом грудной младенец умудрялся заставить весь мир вертеться вокруг него, до сих пор остается для Нинки загадкой. В четыре года Сашка доводила всех до умопомрачения своим песнопением. Время от времени ребенок начинал орать странные песни, в жутком звучании которых даже сам Пельш не угадал бы ни одной мелодии. Это происходило в тот момент, когда Нинка обращала свое внимание на кого-нибудь, кроме дочки. Даже если это была соседка, с которой Нинка, спускаясь вниз по лестнице, на секунду зацеплялась языками – Сашка начинала свою «волчью песнь», и все сразу разбегались от них как от чумных. Чего, впрочем, девочка, и добивалась. Еще будучи несознательным младенцем, Сашка свила у Нинки на голове гнездо, основательно туда заселилась и теперь не собиралась без боя сдавать захваченные территории. Самый кошмарный случай произошел, когда Нинка впервые выехала за границу в Турцию. Первый раз в жизни она смогла ощутить, что такое настоящий курорт с рекламной картинки. Вылизанные пляжи, чистое как вода в стакане, Средиземное море, шикарный номер и еда в любых количествах за шведским столом. И хотя Нинка сама выросла на море, их городок, ни шел ни в какое сравнение с заграничным отдыхом. Тем более, что Нинка была южанкой. Для них, жителей побережья, туристический сезон был чем-то вроде страды, тяжелой работой в индустрии отдыха и развлечений. За те четыре месяца, что остальное население страны находилось в отпуске, местным надо было любой ценой заработать деньги на весь оставшийся год. После распада СССР город так и не оправился от безработицы. В то время закрыли копировальную фабрику и рыбзавод, и теперь всем приходилось как-то выживать. Поэтому практически каждая семья сдавала летом отдыхающим комнаты и квартиры, любые свободные халупы и курятники, по возможности переезжая на лето к родителям или ютясь в одной комнате со стариками и животными.
В первый день в Турции, Нинка шла к морю вдоль зеленого газона, покрытого цветущими кустами олеандра. Летали стрекозы, в траве мелькали ярко зеленые спинки ящериц. Разве могла эта сказочная тропа вести к воде? У них, в Феодосии, ближе к сезону, дорога к морю покрывалась уродливыми палатками, как подросток в период полового созревания прыщами. Там продавали шашлыки, хачапури и чурчхелу. Сами местные их не ели, прекрасно зная, как и из чего это сделано. Когда Нинка была еще ребенком, мать заставляла их с сестрой ходить по пляжу и продавать пиво и раков. До сих пор по ночам у нее в голове иногда кричит слегка хриплый голос Ляльки, сестры. Она тогда уже покуривала.
– Свежие раки, холодное пиво. Пиво-раки. Пиво-рыба.
Иногда раки были такие старые, что их красные тушки разваливались прямо в руках, но люди на пляже все равно их покупали. Они приезжали отдыхать, и им было все равно. Туристы надолго не задерживались, поэтому претензии к продукции предъявляли редко. Только один раз произошел случай, после которого мама перестала заставлять их торговать на пляже. Один мужик купил у Нинки раков, но уйти далеко она не успела – он сразу попробовал этот морской полусгнивший труп.
