Своими планами Олег щедро делился с Машей и ожидал от нее того же, но видел, что иногда она будто выпадает из разговора. Однажды Олегу пришлось хорошенько потрясти ее за руку, чтобы она вышла из такого оцепенения и отреагировала на него. Она жутко злилась на себя в такие моменты: красивая обеспеченная девушка, учится на бюджете на отлично, путешествует, живет в отдельной квартире в Москве. Сиди себе и радуйся, как Катя – вот уж кто всегда находится в моменте, максимально заземленный человек, радующийся жизни и открытый всему новому. Катя не строила далеко идущих планов, но и не сильно беспокоилась о дальнем будущем. Казалось, она ничего особенного от жизни не ждет, но при этом готова радоваться любому ее проявлению. Жизнь будто сама несла ее от момента к моменту, преподнося новых людей и возможности. Маша раздражалась на себя: она же не сильно отличается от нее, разве что Катя живет с семьей в Москве, но в остальном все совпадает. Почему она всегда довольна, а Машу куда-то уносит. Если бы Маша пережила психологическую травму, смерть близкого человека или стала участником автокатастрофы, то смогла бы хоть чем-то оправдать свое неумение наслаждаться жизнью и строить планы. Но оправдания она себе не находила, а потому в тайне считала себя меланхоличной инфантильной душнилой, и сильно опасалась, что об этой ее черте узнают окружающие. Поэтому, когда Олег предложил отдохнуть друг от друга, первой же мыслью Маша было, что он наконец-то ее раскусил. Именно поэтому она сомневалась, стоит ли ей идти на потенциальную встречу с тем, кто знает про нее всю подноготную. Сами же отношения же Олега с Мариной ее мало волновали, хотя со стороны казалось обратное.

– Нет, ты слышала? В Нью-Йорке опять землетрясение! Пятое за этот месяц, – восклицание Кати вернуло Машу к реальности. Девушки, сидевшие перед ними, обернулись и раздраженно шикнули.

– Что? Тут мир рушится, а они про какую-то литературу слушают, – в недоумении произнесла Катя, взглядом ища поддержку у Маши. Та в ответ лишь понимающе улыбнулась.

Право и возможность распоряжаться кем-либо.

Способность подчинять своей воле.

Женственность и духовная сила.

Скоро гадающий узнает свою судьбу.

Пусть все идет своим чередом.

Маша бездумно смотрела из окна вдаль на трассу и щурила от серого зимнего солнца еще не разлипшиеся после ночи глаза. Из отворенной форточки в комнату ворвался морозный воздух. Его будящий порыв позволил Маше сконцентрироваться на мамином голосе в телефонной трубке.

– Может, поменяешь билет? Проведем на пару дней больше вместе, раз тебе автоматы проставили.

Маша замешкалась. Она и сама думала, что раз на вечеринку она все равно не собирается, то можно выехать к семье пораньше. И даже открыла приложение, чтобы купить новые билеты, как только выяснила, что повода появляться на факультете до праздников у нее нет. Но, найдя то, что искала, тут же закрыла его. Прямой вопрос мамы поставило ее в тупик, заставив признаться самой себе, что она не понимает, чего сама хочет.

– Я посмотрю билеты. Но может, еще придется зайти на факультет… – проговорила она неуверенно, – Как узнаю точно – сообщу.

Маша и сама точно не знала, почему начала врать. Отчего-то ей не хотелось рассказывать про вечеринку, хотя головой понимала, что этот факт ни на что не повлияет: никто не обидится, просто вопрос о переносе приезда будет снят. Но Маше почему-то иногда было проще соврать, чем рассказать абсолютно безобидную правду. Как будто это позволяло ей сохранить свободу. В такие моменты она вспоминала Холдена Колфилда, который признавался в том, что он жуткий врун, способный, отправившись за журналом, сообщить, что идет в оперу.

Она отключила трубку, не отрывая взгляда от медленно плетущихся машин на трассе. Со стороны могло показаться, что она медитирует, но на самом деле внутри нее шли ожесточенные споры о собственных желаниях: хочет ли она видеть всех этих людей завтра или ей только это кажется. Спор затруднялся тем, что она еще не до конца проснулась и ее мысли будто увязали в песке, то и дело теряя кислород и смысл. В голове образовывался туман, похожий на зимние серый тяжелые облака. Чтобы стряхнуть с себя это давящее чувство, Маша налила себе крепкий кофе и не скупясь намазала на подсушенный хлеб толстый слой масла и малинового варенья. От сладости немного свело челюсть, но зато мозг взбодрился, и ей в очередной раз стало стыдно за собственную заторможенность. Стараясь не упустить момент бодрости, Маша понеслась под прохладный душ и долго умывала лицо ледяной водой, чтобы смыть последние остатки сна и почувствовать себя живой. Маша уже стояла в дверях, полностью собранная на пробежку и слегка сожалеющая о слишком сладком завтраке, когда телефон вновь задребезжал.

– Машка! Ты идешь завтра? – как всегда громко и жизнерадостно прокричала Катя. – Ты мне напиши лучше, а то на улице холод собачий – пальцы мерзнут телефон держать. И давай уже сообщи, кем ты оденешься.

И на этом Катя бросила трубку – в общем-то от Маши много реакции и не требовалось. Но этот звонок заставил Машу вспомнить, что решение она еще так и не приняла. На комоде у двери лежала листовка, приглашающая на вечеринку, в телефоне – открыто приложение с билетами. Но Маша решила не портить себе пробежку принятием решения и оттянуть момент. Чтобы отодвинуть необходимость как-то реагировать на реальность, она забросила телефон и листовку в комнату на диван и решительно вышла из квартиры. И затем вернулась, вспомнив, что без телефона нет музыки.

Улица шумела, порядочные бегуны уже давно разошлись по офисам и на улице прогуливались редкие собачники, многочисленные мамы с колясками и играющими малышами и перекрикивались дворники. Маша подумала, что выглядит как проспавший, отставший от команды одинокий спортсмен, вдела наушники в уши и разминочным быстрым шагом направилась в Воронцовский парк.

Пока Маша шла, тяжелые облака прорезали солнечные лучи и даже показался кусочек почти по-весеннему голубого небо. Маша непроизвольно улыбнулась, предвкушая приятную пробежку и начала ускоряться. Добежав в спокойном темпе до середины парка, она замешкалась, пытаясь выбрать направление. К этому моменту солнце полностью захватило власть над небом и радостно освещало брусчатые извилистые дорожки парка. Снег красиво переливался на свету, заставляя Машу сожалеть о забытых солнцезащитных очках. С другой стороны, природа была настолько яркая и контрастная, что жаль было приглушать такой вид очками.

– Налево пойдешь – до церкви добредешь, направо пойдешь – к пруду придешь, прямо пойдешь – в забор упрешься. Пожалуй, мне налево, – подумала она и повернула на широкую дорогу, вдоль которой росли высокие деревья, бегали белки и дети, шумела большая деревянная детская площадка, а вдалеке виднелась старинная церковь из красного камня. Маша даже отключила музыку в наушниках, чтобы насладиться моментом. Где-то в ветвях деревьях слышались переговоры зимних птиц и создавалась иллюзия приближающегося возрождения природы. Продолжая движение, Маша блаженно прикрыла глаза и, ощущая всеми открытыми участками кожи покалывание морозного воздуха, подставила нос солнышку.

Внезапная абсолютно глухая тишина и накатывающийся шум деревьев позади испугал ее. Звук напомнил ей фильмы-катастрофы, в которых главный герой безмятежно гуляет где-нибудь по улицам Нью-Йорка, погруженный в свои душевные переживания, и вдруг на него бежит истеричная толпа, раздается странный шум – и вот уже из-за небоскреба показывается огромная волна.

Маша резко обернулась, ожидая увидеть нечто подобное. Волны не было, но сверху накатывали разбеленно-черничные тучи, верхушки деревьев сталкивались друг с другом и с веток сваливались сугробы снега, потемневшего вслед за небом. Движение ветра от центра парка к тому месту, где стояла Маша, было не только слышно – звук усиливался, словно стремительно приближалось невидимое стадо лошадей, – но и видно, деревья поочередно нагибались к земле, словно делающая волну толпа на стадионе. Резко пошел снег, мешающий разобрать дорогу.