По дороге сын Гореловых рассказывал какие-то удивительные вещи. Дескать, приехала эта важная монахиня не на простых санях, а на лодке с полозьями. И к тому же, лодка та из железа сделана, а не из дерева. А тянут такую необыкновенную железную повозку не лошади, а самые настоящие медведи. Да еще и девушки-наездницы на четырех медведях ее охраняют. Важная птица, судя по всему, эта сестра Алевтина. Саша предположил даже, что она городская, может быть, из самой столицы к ним в деревню пожаловала, из далекого Сибирска.
Пройдя через половину деревни, Петя и Саша успели продрогнуть от резкого ветра, который все гнал и гнал пургу, крутя снежные вихри вдоль деревенских улиц и бросая колючий снег прямо в лицо. И потому оба обрадовались, когда наконец-то оказались в тепле гостеприимного дома. Пареньки вошли не сквозь въездные ворота и не через калитку, а через дверь, ведущую с улицы прямо в дом. Потому Петя пока так и не увидел всех тех диковинок, о которых рассказывал по дороге Саша: ни могучих медведей, ни их наездниц, ни железной лодки на полозьях. Ведь все они, по словам Саши, разместились за воротами во дворе. Медведи сидели под навесом, наездницы находились в домике для дорожной прислуги, а повозка, похожая на железную лодку, осталась стоять прямо посередине двора.
В просторном гостевом зале, куда вошел Петя, следуя за Сашей, было хорошо натоплено. Помимо обычной печки, здесь для обогрева гостей в противоположном конце помещения имелся еще и немаленький камин, выложенный из кирпичей и оснащенный по бокам двумя открытыми объемными сундуками с углем. И каждый гость, сидя напротив каминной топки в кресле-качалке, всегда мог подкинуть в огонь железным угольным совком столько угля, сколько ему требовалось для собственного обогрева. Пете казалась подобная щедрость хозяев расточительством, ведь в камине топливо гораздо быстрее вылетает в трубу, чем в печке, но он понимал, что таковы законы гостеприимства. В Дружковке издавна жили добрые люди, которые умели не только дружить между собой, но и заводить дружбу с проезжими. И уютный камин для гостей был, наверное, очень важен.
Перед оранжевым потрескивающим каминным пламенем расположились три человека, двое мужчин и одна женщина. У всех в руках были глиняные пиалы с ароматным иван-чаем, а у ног каждого из них на циновках свернулись калачиками домашние коты Гореловых с пушистым мехом серой масти. Несмотря на то, что снаружи уже почти стемнело, и из окошек не лился внутрь с улицы свет, в отсветах каминного пламени Петя сразу узнал деревенского старосту Елисея Голованова и хозяина гостеприимного дома Федора Горелова, который был моложе старосты лет на десять, но выглядел, при этом, гораздо хуже. Морщинистый лицом, с темными кругами под глазами, он еще и полностью облысел, да и густой бородой не мог похвастаться.
— Вот, отец, я привел Петю Илларионова, — выпалил с порога Саша, невежливо прервав разговор взрослых. Но, никто не пожурил его. Федор лишь кивнул, внимательно взглянул на юного гостя и произнес:
— Пойди сюда, парень. Сударыня матушка Алевтина хочет расспросить тебя.
Женщина, которую увидел Петя, когда подошел к камину, мало походила на тех монашек, которых он видел до этого. Она совсем не выглядела матушкой, как, обыкновенно, величали старых монахинь. На лице ее не видно было морщин, присущих почтенному возрасту. Более того, ее можно было назвать красивой, с какой-то удивительной нездешней внешностью. Она не являлась круглолицей и русоволосой, как большинство женщин Дружковки, не была и раскосой с темными волосами, как женщины оленеводов сибирского севера, не походила и на носатых чернявых южанок с завитушками на головах, несколько которых имелись в женах у деревенских мужчин из тех, которые в молодости служили на юге и привезли оттуда себе супруг в родную деревню. Да и волосы у приезжей монахини не прятались под косынкой, как обычно это делали сестры креста, а свободно падали на плечи волнистыми рыжими локонами.
Да и одета приезжая была не так, как деревенские монахини. Никакой белой простыни на ней Петя не увидел. А разглядел меховой жилет, высокие унты с меховой оторочкой на ногах, да выбеленное шерстяное платье. К тому же, имелись у нее и украшения. И не только крупный золотой крест необычного вида на шее, но и ожерелье из самоцветов, разные кольца на пальцах обеих рук, а также массивный браслет с драгоценными камнями на запястье левой руки, который выглядывал из рукава платья. И Петя сделал вывод, что на этой женщине навешано целое богатство, даже подумав про себя: «Ну, какая же она монахиня? Непохожа. Скорее, купчиха какая-нибудь». Ведь его родители с малолетства учили, что монахи и монахини — это очень скромные люди, которые стараются избегать излишеств.
Петя уставился на приезжую во все глаза и даже забыл, что его позвали не рассматривать гостью, а рассказывать о том, что видел возле леса.
— Расскажи мне, что ты видел, мальчик, — велела, между тем, монахиня.
И Петя пересказал все, не утаив ничего, что касалось появления рогатого морока. Алевтина выслушала рассказ Пети очень внимательно. Потом сказала, обратившись к мужчинам:
— Мальчик говорит правду. Он видел рогатого, ибо тьма близко.
И в ее голосе звучала властность, выдающая привычку повелевать и то, что возражений эта особа не терпела, считая любое из собственных высказываний непререкаемой истиной. В этот момент из двери, ведущей на кухню, появилась Настя, одна из старших дочерей хозяина гостеприимного дома. Она поставила на маленький столик перед гостьей корзинку с теплыми пряниками и тут же удалилась обратно.
— Вот, возьми. Спасибо тебе за правдивый рассказ, — неожиданно проговорила Алевтина, протянув Пете только что испеченную ароматную сладость. Он взял пряник и тут же начал его жевать, хоть это и было, наверное, не совсем прилично. Но, уж очень на него подействовали вкусные запахи теплой сахарной глазури и пряничного теста, рецепт которого передавали в семье Гореловых из поколения в поколение. Глядя на него, жующего пряник, женщина улыбнулась, сказав загадочно:
— Я думаю, что мы еще встретимся. А сейчас иди домой, мальчик, а то уже почти совсем стемнело на улице.
Всю обратную дорогу Петя думал о том, что женщина почему-то называла его мальчиком. Хотя, у них в Дружковке так, обычно, обращались только к малышне, которой нельзя было самостоятельно выходить за засеку. Только детей до двенадцати лет в деревне называли мальчиками и девочками. А ребят постарше уже называли пареньками и девчушками или даже уже совсем по-взрослому, парнями и девушками. Даже уменьшительных имен по отношению к подросткам взрослые старались не произносить. Относились старшие уважительно, чтобы привыкали поскорее ребята к взрослой жизни.
Приезжая женщина произвела на Петю и еще одно непонятное ему самому впечатление. Он почему-то почувствовал, что она не кичится своим положением или властью. А то властное достоинство, с которым она держится и разговаривает, исходит не от ее пренебрежения к людям и не от желания казаться значительнее. Просто она на самом деле знает и умеет много всего такого, о чем простые люди даже и не догадываются. Петя почему-то сразу же понял это для самого себя. Вот только пока не мог объяснить сам себе, откуда мог узнать такое? Но точно знал, что все именно так, потому что почувствовал каким-то особым чутьем.
И еще он ловил себя на мысли, что хотел бы поговорить с этой женщиной, чтобы рассказать ей о своей собственной жизни. Ведь он же может исповедоваться монахине, разве не так? Думая о том, что завтра обязательно пойдет в часовню, подгадав, когда приезжая монахиня придет туда к настоятельнице, Петя повеселел. Он почему-то даже не сомневался, что приезжая обязательно будет в часовне служить какую-нибудь молельную службу вместе с бабкой Ксенией.
После ужина Петя почти сразу же заснул, улегшись в своем углу на довольно узкую деревянную кровать-лавку с матрасом и подушкой, набитыми соломой, и укрывшись теплым меховым одеялом. Но, спать пришлось в ту ночь недолго. Все в деревне проснулись от шума и криков. Мужчины быстро одевались и хватали оружие, выбегая в ночь. И Петя тоже, едва продрав глаза, выскочил в темноту следом за отцом, схватив свой лук и колчан со стрелами.
