Насколько я тут разобрался, я снова стою на обрыве. Правило Проводника номер три гласит: «Не вмешиваться в отношения клиента с его окружением», — и я уже почти не падаю с этого обрыва, держась за трескающийся камешек по имени Жак. Я притворяюсь им, мне верят, проблем вроде никаких, но подвох всегда и везде поджидает, чтобы ударить тебя в спину. Мне стоит поскорее поворачиваться назад, чтобы предотвратить нежелательный удар меж лопатками или в поясницу, или в спинной мозг… Разницы никакой, но вот сам удар — свод — пугает меня.

Альберт и раньше думал так о Шарлотт, но не решался признаться вслух; Банжамин я успокоил, но открыл ей глаза; другого окружения я не нашёл.

Однако если бы я был обвинён в неисполнении правил, то кара пришла бы мгновенно.

У меня есть шанс всё исправить. Или исправиться, если повезёт.

— Я сам уже не помню себя, Альберт, — выдохнул я. Мне придётся смириться с этими гадкими людьми и играть по их правилам, чего бы мне это ни стоило. Как повелось, я буду собой, но лишь отчасти. Такой крохотной части… — Я не в духе, — схватился за виски, снова встав перед Банжамин.

— Я сразу понял, что что-то здесь не чисто, — спохватился Альберт. — Я принесу воды.

— Не стоит, — подытожил я. — Не хочу пить.

— Тогда пойдём, отдохнём, — она взяла меня за руку. Мне противна эта женщина.

Я непринуждённо отвёл её руку в воздухе и сделал вид, словно скоро вынесу приговор, что и было моим намерением. Мой облик Жака заставил её испытать чувство вины, и это очень хорошо: в ней теплится крупица здравого смысла. Голубые глаза хотели показать мне искренность, но Шарлотт была ни капли не чистой, как и радужки. Голубой смешался с грязью и пометил этим свою хозяйку. Шарлотт не любила Альберта так сильно, как Жака, потому-то не переставала хватать меня, пока я не сказал:

— Ты ответила мне на вопрос. С этих пор я знаю, что о тебе думать, — холодно до дрожи.

— На какой вопрос…

— Мы можем разводиться. Ты пойдёшь к Альберту, а Банжамин… — я нежно похлопал её по головке — и она сама вышла вперёд. Шарлотт резко закрыла рот двумя руками. Хм, выходит, матери было не до дочери: всё-таки не замечала. Изменить я ничего не смогу. — Банжамин я заберу.

— Ты не уйдёшь. Нет… — Шарлотт быстро-быстро помогала головой, протягивая руки к Банжамин.

Та отошла на безопасное расстояние с решительным выражением лица. Эта девочка сильнее, чем кажется на первый взгляд.

Тотчас ко мне вернулась вера — мир вовсе не так уж плох.

— Отойди, — пролепетала девочка, обращаясь к матери, и крепче сжала ткань моих брюк.

— Я тебе отдала годы своей молодости… — растерянно выпалила в своё оправдание Шарлотт. Угомониться она точно не собирается.

Бывало у вас такое, что вам становилось стыдно за взрослого (любого: знакомого или чужого), но вы не в силах были изменить ситуацию, взрослого, своё смущение. С третьим пунктом и без того не справиться, потому что в вас есть чувство достоинства и желание выйти сухим из воды, а также неловкость.

Поздравляю, с вами всё прекрасно, а у меня давным-давно пропала неловкость.

Со всем прочим некий разлад, поэтому не буду утверждать наперёд.

— И? — выжидающе надавил я, но после вернул себе прежний тон. — Какой родитель будет таким образом шантажировать своего ребёнка? Позволила же себе. Кстати, я думал, ты мне́ годы отдавала.

Глаза чешутся — как я хочу подмигнуть!

— Я же вас обоих люблю, — ретироваться её не удастся.

— Это тоже случается, но у тебя не вышло разрываться на трёх человек, — я присел на корточки и взглянул прямо ей в глаза. — Альберт, уходи, сейчас не время для воссоединения. И спасибо за то, что пришёл на похороны.

Не попрощавшись, Альберт исчез в ту же минуту. Фух, хотя бы от кого-то избавился. Балаган какой-то. Людей было слишком много.

— Но я так старалась, — Шарлотт положила ладонь на мою щеку. Я почувствовал дискомфорт, но тактично промолчал. — Всё разрушилось, и я тому виной.

— Не говори так, — я помог ей встать. — Тебе был нужен я, и я буду с тобой.

Произнося это, я был недоволен, но что поделаешь, если моему клиенту не подойдёт психологическая борьба. Я — Проводник, и в мои обязанности входит облегчить смерть клиента, в то же время оказать помощь клиенту разобраться в своих ошибках, чтобы душа его чуть-чуть успокоилась. И, разумеется, есть сложные экземпляры.

Но этой женщине я уже не верю…

— Не уходи с ней!

Я помнил о Банжамин, хотел сначала закончить с ней, но она решила не терпеть и высказаться прямо на месте.

— Ты что такое говоришь, — строго заметила Шарлотт, изменившись в лице. — Замолчи, — она опешила, нахмурив брови.

О нет…

Банжамин была вся в слезах, они всё ещё текли из уголков глаз. Но девочка не разжимала кулачки и уверенно упёрлась ножками в пол, как бы кидая маме вызов.

— Он не пойдёт с тобой!

За меня что, борются две девушки? Ну что ж, продолжим.

— Отпусти его! Он сказал, что не любит ломать кровати! Он не захочет с тобой идти!

Проговорила она очень чётко. Не зная точного определения моим словам, ей удалось правильно употребить это выражение. Я поражён, насколько всё может быть хуже и смешнее с каждой речью.

— А может, и захочет, — подкинула дров в костёр Шарлотт и соблазнительно взглянула на меня.

Мне это уже напоминает детский сад. К тому же Шарлотт определённо не выросла, привыкла разрешать недомолвки провокациями, которые не действуют. Ведёт себя как дитё малое и думает, что проблемы уйдут сами по себе.

Банжамин понеслась на неё, но я успел ухватить девчушку поудобнее и посадить её на руку. Она мгновенно успокоилась, и слёзы перестали течь. Какая удача. Я «бипнул» её по носику и погладил по дрожащей ручке.

— Я считаю, что Банжамин не хватало внимания, пока я был в отъезде. И да, эти два месяца врачи боролись за мою жизнь. Хотелось бы, чтобы ты поняла это. А пока я побуду с дочкой. С тобой у меня будет куча времени, а она растёт.

Я подождал, когда она нехотя кивнёт и отвернулся, проходя в детскую. Напоследок не могло произойти адекватного, и жёнушка моя это доказала, шепча, когда я уже находился внутри спальни.

— Значит, с медсестрой.

— А ты не страшный, — разворошила меня Банжамин, когда вошёл в детскую.

— С чего бы это? — теперь надо сконцентрироваться на девочке.

— Ну, с маской ходишь. Высокий очень, — искала она во мне «пугающие» моменты.

— Чего нынче дети боятся.

— А ты меня удочерил? — увидела моё непонимание. — Ты назвал меня дочкой. Или ты имел в виду другую? — поникла она.

— Нет у меня никого, — спокойно поправил её суждения обо мне. Грустно, что это было настоящими реалиями. — Если хочешь, будешь мне дочкой, но предупреждаю… потом я покину этот дом, — натужно сглотнул я.

— Да, я согласна, мне здесь не нравится. Темно и пыльно. Буду жить с тобой в другом месте. Алистер, я не понимаю, что тут делаю. Живу? Живу. Но это не мой дом. Больше меня пугаешь не ты, а моя мама. Если я ужилась с ней, то с тобой точно получится. Я подожду, пока ты меня отсюда не заберёшь. Я терпеливая. Буду ждать вечность!

— Постой же, вечность ты моя, — я вытер её слёзки об одеяло и посмотрел в окно — ночь. — Поздно, ты должна ложиться спать. Не хочу показаться грозным отцом, но надо.

— Ещё поговорим, — подобно командиру, бросила Банжамин.

— О чём?

— Какой твой любимый цвет?

— Тебя не интересует, кто я? Зачем вообще пришёл? Чужой ли я? Нет? — она отрицала все мои предложения, но алиби я уже подготовил на крайний случай. — Ладно, серый, — подкинул ей рандомный цвет для размышлений, но её не удивил мой ответ, однако Банжамин не расстраивалась. — Иди чисть зубы и спать. Давай-давай.

Банжамин вышла, и я без сил повалился на кровать, наблюдая, как за окном постепенно становится всё больше звёзд. Звёзды везде красивые, но тут так всё обыденно, что даже странно во всей этой обычности находиться. Я не про интерьер, а про атмосферу — она прогнившая. Как у любого простого живого. Я не вдыхаю, но при первом шаге догадался, что здесь нечем дышать. Обстановка пропитана старостью людского бытия. Может, и физической старостью, но не тем в общем понимании. Сама душа человека прогнила и сдохла. И всё.