Любопытство Трубкина было не только раздражено, а даже и уязвлено: еще не бывало случая в «сковородинском цехе», чтобы толстячок Вася не знал, «что к чему». Его «внутренняя, духовная» жизнь, как он полушутя разъяснял своим добрым знакомым, прежде всего и заключала в себе «удовлетворение любопытства и любимых привычек». Если, приметив некий случай, он не знал, «откуда это взялось», его настроение сразу портилось, он просто чувствовал себя до обидного слабосильным и даже не умеющим «влиять» на события. Его так и подмывало подойти к Пете и задать ему несколько осторожных вопросов, но вспомнилось вдруг, что Мельников — «как-никак руководитель, секретарь комсомола» и, чего доброго, еще скажет, например, тому же старику Соснину, что второй сковородинский заместитель слишком настойчиво что-то хочет разузнать, а Степан Ильич не терпит праздного любопытства.
«Ничего не поделаешь, придется обождать», — недовольно вздохнул Трубкин.
Если бы он поторопился выйти на улицу, он увидел бы, как Гриша Линев, широко улыбаясь, быстро подошел к Пете Мельникову и нетерпеливо спросил:
— Ну? Наконец-то?
Но Петя, бледный и серьезный, сказал только:
— Немедленно созови всех… соберемся у меня.
*
Часа не прошло, как все собрались, уже предчувствуя что-то неожиданное и тяжелое.
Рассказав о своих попытках добиться встречи со Сковородиным и последнем с ним телефонном разговоре, прерванном самим Петром Семеновичем, Петя показал всем листок из блокнота с двумя торопливо набросанными строчками.
— Что же это такое? — упавшим голосом проговорил Гриша. — Это же совсем не то, что мы ожидали! Я даже не знаю, как это назвать!..
Глаза его кофейного цвета мрачно сверкали из-под нахмуренных бровей, губы кривились от сдерживаемого огорчения, готового разразиться гневом.
Матвей Кувакин сидел, сложив руки на груди и плотно прижавшись спиной к стулу, и казалось, не хотел менять своей напряженной позы. Его худощавое лицо было иронически спокойно, будто он готов был сказать: «Вот уж подобного оборота мы никак не ожидали!.. Да и неизвестно, что еще нам предстоит увидеть и услышать, все бывает в жизни».
Миша Рогов стоял, прислонившись к стенке книжного шкафа, в этой позе и застигло его неожиданное известие. Безусое круглое Мишино лицо выражало растерянность и недоумение. Он смешно таращил глаза, будто был не в силах понять, как вообще могло случиться то, о чем он только что услышал.
Сева Огурешников яростно щипал свои тонкие усики, его брови и смугловатые щеки нервно подергивались, глаза безостановочно мигали, словно ему было больно смотреть.
Братья «чибисы», как всегда, повторяя один другого, сидели будто нахохлившись и тупо глядя в одну точку.
— Ну… прямо-таки все как во сне!.. — задрожавшим голосом произнес Сева. — Мы отдали в руки уважаемому человеку наше общее решение…
— Обоснованное и проверенное! — уже гневно поддержал Гриша, — С полным доверием мы отдали ему Пети» чертеж… ну, просто великолепно сделанный чертеж… и об этой работе ни слова не сказано, будто ее и вовсе не было!
— Слушаю… и тоже как дурной сон вижу… — заговорил Матвей, взмахнул руками и устремил на Петю горестно-строгий взгляд. — Как же, всамделе, это могло произойти? Все мы были начеку, про тебя и говорить нечего… А получается, что как раз ты вроде и пропустил нужный момент, Петя!.. Ну, скажи, что тебе мешало… скажем грубо… наступать на пятки Сковородину?.. Ведь ты бывал у него в доме… ну, как свой… что тебе мешало? Или ты боялся чего, или ты в своем чертеже вдруг стал сомневаться?
— Нет, у меня никаких сомнений нс было ни на минуту, — медленно, как бы взвешивая каждое свое слово, отвечал Петя.
— Но ведь ты же знал, что до отъезда Сковородина остались считанные дни? — нервно спросил Сева.
— Спрашивать-то сейчас легко! — заспорил вдруг Миша Рогов. — Ведь чертеж-то и был показа» Сковородину как раз в те считанные дни!.. Он уже в путь-дорогу собирался, а мы ему чертеж…
— Времени бы все равно ему хватило, чтобы просмотреть и написать одобрение… пусть бы так же всего в две строчки! — настаивал на своем Сева.
— И все-таки мне еще не совсем ясно, — продолжал Матвей. — Да, времени было мало, но тем больше требовалось от тебя, Петя, наступать, напоминать чуть ли не ежечасно! Признайся, ты, видно, побаивался Сковородина?
— Как можно бояться человека, которому я многим обязан! — все так же неторопливо отвечал Петя. — Я просто доверяю ему, верю в его справедливость и постоянное внимание ко мне. И мне все это время казалось: если я уж слишком настойчиво буду ему напоминать о себе, он может принять это как недоверие к себе. Я мучился душой… и ждал.
— Да… конечно… — сумрачно согласился Гриша. — Я могу это понять.
Все согласились: да, из сложного положения не сразу найдешь выход, а время летит.
— А вот сейчас, когда вместо ожидаемого одобрения мы смотрим на эти невыразительные строчки… Как ты сейчас представляешь, Петя, каким образом рука Сковородина могла их написать? — И Матвей с тем же горестно-строгим видом посмотрел на Петю.
— Я представляю себе, что Сковородин тоже был в еще более сложном положении. В делегацию вошли ученые, конструкторы и экономисты из разных городов Советского Союза. Надо же, думал я, людям познакомиться друг с другом, обсудить план работы. Да ведь и всем же нам было известно, что Сковородин будет главой делегации… и, значит, ответственным за все…
— Да… понять все это можно, — шумно вздохнул Гриша и с силой потер ладонью свой плюшевый ежик. — А все-таки обидно и тяжело: мы-то воображали, что уже выходим на дорогу, а получается…
— Что же, не всегда сразу на дорогу выходят, — в тон ему ответил Матвей. — Недаром пословица есть: нет дороги без тревоги.
— Об этом раньше надо было говорить! — вдруг выкрикнул Сева и тут же разразился довольно путаными
рассуждениями, что каждое новое дело надо во всех подробностях себе обрисовать, а также взвесить все предполагаемые трудности и преграды, чтобы обезопасить задуманное и только потом, потом начинать…
Матвей тут же высмеял «эту схему нарочитого благополучия», а Гриша признался, что огорчен куцым воображением молодого человека, «к тому же пишущего стихи». Миша Рогов возмущенно привел несколько примеров из опыта своей, еще недавней пионерской жизни, когда «ребята 14–15 лет разговаривали, ей-ей, разумнее и взрослее, чем некоторые взрослые, но слишком нетерпеливые и капризные дяденьки». Разнервничавшийся Сева вдруг предложил послать вдогонку телеграмму Сковородину. Братья-близнецы наконец подали голос: да, да, надо скорей дело разъяснить — или это, или то. Миша Рогов, перекрывая шум, закричал, что предложение Севы — несусветная чушь и ерунда. Сева обиделся на него, как и на всех остальных, а братья «чибисы» загудели о своей обиде и еще упрекнули всех, что они из-за этой бригады не однажды жертвовали тренировками по боксу. Гриша, вспылив, неуважительно отозвался о боксе, и снова все так заспорили и зашумели, что не сразу услышали новый телефонный звонок.
— Петя? Что случилось? — прозвенел в трубке встревоженный голос Галины. — Почему ты не пришел к нам? Мы ждали тебя к чаю… Мама испекла сегодня яблочный пирог… Почему у тебя так шумно?
— Извини… — глухо, стесняясь, что его все слышат, ответил Петя, — я очень занят сегодня.
— Что случилось?
— Разбираем один очень важный вопрос… Прости, Галина, я не смогу сегодня…
«Ух, вот не вовремя ворвалась она со своими расспросами! — испугался про себя Гриша, — Этак все разойдутся!»
Он быстро вытянул от Пети трубку и заговорил необычным, вкрадчивым голосом:
— Добрый вечер, наша чудесная Галина Петровна! Простите великодушно, что вторгаюсь… но я хочу подтвердить, Петя действительно занят чрезвычайно важным общественным делом!.. И все мы, извините, его никуда, решительно никуда отпустить не можем!.. Будьте здоровы, желаю вам всяческих благ! — И Гриша быстро, без стука положив трубку, отвернулся, чтобы Петя не заметил его довольной улыбки. Но Пете было не до того: на какие-то мгновения знакомая с детства комната, лицо матери и взгляды товарищей, устремленные на него, вдруг скрылись из глаз — невыносимая, тяжелая усталость навалилась на плечи. Петя не видел, кто поднес к его губам стакан холодной воды, и очнулся.
