«Ну, ясно… с закадычным дружком своим наш секретарь комсомола что-то обсуждает», — с улыбкой подумал Степан Ильич, услышав мягкий тенорок Гриши Линева, одного из лучших слесарей механического цеха.

— Что-то сложно получается… и как-то необычно, — сомневающимся тоном говорил, Гриша.

— Сложность эта, уверяю тебя, кажущаяся, — возразил Петя упрямо. — А если взглянуть на это с точки зрения нашей современности…

«О чем они спорят?», — подумал Степан Ильич и вдруг сразу увидел обоих на повороте.

Гриша, широкоплечий, выше среднего роста юноша спортсменской выправки, выйдя на главную аллею, приостановился. Потирая загорелой рукой круглую остриженную голову, похожую на коричневый плюшевый шар, Гриша произнес:

— И все-таки почему именно мы должны заниматься этим очень ответственным делом?

— Потому что именно мы об этой проблеме задумались.

— Н-ну, все-таки, Петька, как-то необычно… а то и рискованно.

— Да неужели? — иронически усмехнулся Петя. — Не остановить ли нам сейчас кого-нибудь вот здесь же, на главной аллее? Мы, знаете ли, кое-что надумали, но… боимся рисковать… гм… так не примете ли вы наш замысел?..

— Ну, уж только не это!.. — сердито фыркнул Гриша. — Еще поговорим, ладно.

Гриша пошел к себе в механический цех, а Петя с той же загадочной улыбкой посмотрел ему вслед. Удивительно, думалось Степану Ильичу, до чего он походил на отца: будто оживший Николаша Мельников! Медленно, так же, как отец, слегка запинаясь от раздумья, шагал он по асфальту. Такая же, что у отца в молодости, тонкая высокая фигура и худощавое лицо хрупкого овала, те же густые темно-русые брови, будто отяжеляющие собой чистый покатый лоб, та же манера сжимать губы. Только взгляд его серых с синевой глаз более смелый, пристальный, чем у отца. Николаша в молодости был поначалу робковат и нескладен. Не было у него к тому же высшего образования, как у сына, не было и раннего опыта с юных лет включиться в жизнь большого, хорошо оснащенного завода.

Шагая навстречу Соснину, Петя Мельников еще раз смешно запнулся и, подняв голову, увидел Степана Ильича, ласково улыбнулся ему, как привык с детства.

— О чем-то это ты с Гришей спорил? — спросил Степан Ильич. — Мне даже интересно стало.

— Да… действительно, вопрос очень интересный, — с серьезной улыбкой сказал Петя.

Он с минуту посмотрел вверх на цветущие ветки липы.

— Вам, Степан Ильич, конечно, все скоро будет известно, а сейчас разрешите вас спросить: когда у нас на заводе начнется конструирование нашей первой автоматической линии?

— Да как тебе сказать… — задумчиво помедлив, отвечал Степан Ильич. — Разработка первоначальных планов уже начата, но… сам понимаешь, дело чрезвычайно ответственное, зрелого решения требует.

— А я не о том хочу спросить, Степан Ильич, долго или скоро дело это будет продвигаться вперед. У меня, если можно так выразиться, возникло встречное предложение… и касается оно работы нашей будущей линии… прямо-таки с первых же ее шагов.

— Поясни конкретно, пожалуйста, Петя. Кстати, у нас еще есть несколько минут… Так в чем же заключается твое встречное предложение?

— Оно касается самого предмета нашей будущей автоматической — узла «Д», как он обозначается всегда в машине В-С, «ворсовальная Сковородина».

— А что? — несколько иронически спросил Соснин. — По-твоему, мы, руководство завода, не тот предмет для автоматики выбрали?

— Абсолютно верно выбрали, — ответил Петя. — Но обязательно ли следует отсюда, что узел «Д» должен пройти свое второе рождение именно в том виде, как он есть сейчас?

— Хм, вопрос несколько неожиданный, уважаемый секретарь комсомола. Откуда, скажи, у тебя самого появилась эта мысль?

— Под влиянием нашей заводской общественности и… наших трех спутников. — И лицо Пети Мельникова вдруг озарилось такой мечтательно-счастливой улыбкой, что Степан Ильич даже засмеялся.

— Ну, секретарь комсомола, ты умеешь, вижу я, раздразнить любопытство даже и у нас, бывалых и старых людей. Но сейчас разговор, похоже, у нас с тобой прерывается на самом интересном месте. Заходи-ка ты ко мне в партком после работы… а?

— С удовольствием, Степан Ильич! — просиял Петя.

Смена уже кончилась, когда кто-то с улицы дробно постучал в раму окна. Степан Ильич удивленно поднялся из-за стола. Зная точность Пети, парторг именно для него зашел в партком, но зачем Мельникову понадобилось стучать в окно с улицы?

— Ты, Петя? — спросил парторг, но нежный голосок шаловливо ответил с улицы:

— Нет, это я… Галина Сковородина!

Девичье лицо заглянуло в комнату. Все в этом лице улыбалось и сверкало — от пушистой прядки темно-каштановых волос над черными жгутиками бровей и до блеска белых зубов, прелестно закругленных, будто по заказу, как отметил про себя Соснин.

— Здравствуйте, Степан Ильич! — прозвенел голосок. — Простите, я только на секунду… Петя Мельников уже был у вас?

— Еще нет… вот ожидаю.

— Ах! Мне он очень-очень нужен!.. Я вас умоляю, скажите Пете, что я буду ждать его… н-ну, где же… ах, лучше всего на диване в заводской аллее! — И Галина Сковородина, еще просительно прощебетав что-то, отошла от окна.

Степан Ильич видел, как она легкими движениями рук все оправляла на — себе: то широкую, как абажур, юбку, то. блузку с открытым воротом, то лакированную сумочку, которую она то прижимала к себе, то, как бы совсем забыв о ней, оставляла висеть на руке. Казалось, особенное значение придавала Галина своей довольно длинной и красивой косе, перевязанной маленьким красным бантиком, который алел, как крошечная гвоздичка. Галина то перебрасывала косу с одного плеча на другое, то опять свободно оставляла ее на спине. При этом Галина все время смотрела в зеркальце, качая головой и улыбаясь своему отражению.

«Ну, девка с красотой своей совсем замучилась!»— с иронией и досадой подумал Степан Ильич и вдруг вспомнил свою Варю, когда она была его невестой. Как ей, кареглазой, миловидной, хотелось в свободный свой вечер выглядеть понарядней, а вот негде было взять!..

«И пошла она, моя родная, со мной в загс в старых, латаных полуботинках и перелицованном из материнского пальтеце… А лицо, а глаза были у ней такие, что обо всем другом мы оба совсем забыли. Нам радость душевная была всего дороже!.. Да ведь и потом — нам с Варей все доставалось заботами, трудом, умением да терпением, и мы считали, что именно такая жизнь настоящая и достойная честного, разумного человека… А вот какая забота вот у этой красавицы?»

Видя перед собой человека, Степан Ильич уже не мог не думать о нем. Чем раздражала его эта хорошенькая девушка, дочь главного конструктора завода Петра Семеновича Сковородина? Конечно же, не тем, что она изящна, свежа, одета по последней моде, — нет, главное не в этом. А чем же все-таки Галина Сковородина раздражает его, старого, многоопытного человека? Такие вот, как она, раздражают своей бездумной уверенностью, что все блага, которыми они пользуются, созданы прежде всего для них и прежде всего потому, что они молоды, красивы, здоровы. Нет, погодите, сама по себе. молодость и цветущее здоровье еще не первооснова деятельности, а только благоприятное условие для нее: когда и работать в полную силу и радость, как не в молодости? Нет, вы нам, старшему поколению, покажите, что вы знаете и умеете, с чем вы, наша смена и надежда, выходите на дорогу строительства коммунизма? Какие заветные планы, мечты и знания внесете вы в жизнь нашего общества?

Степану Ильичу вдруг вспомнилось, что лаборантку Галину Сковородину не раз «прохватывали» в многотиражке за небрежность в работе и нетоварищеское отношение к людям. За два года своей лаборантской практики на заводе «для связи с жизнью» Галина Сковородина перебывала у нескольких начальников: ее работой мало дорожили. Но, уважая отца, главного заводского конструктора Петра Семеновича, каждый начальник находил благовидный предлог для перевода ее в другой отдел. Однажды сам Сковородин в разговоре накоротке с Сосниным несколько обиженным тоном заметил, что к его дочери, кажется, относятся чрезмерно строго. Правда, за последние месяцы своей «связи с жизнью» у Галины неприятностей уже не было — возможно, отец сделал ей серьезное внушение, — но, как и прежде, никто ни разу не отметил ее работы добрым словом. «Впрочем, тебя, красавица, данное обстоятельство ничуть не беспокоит!.. Уважают ли, ценят ли тебя люди, — эка важность! — ценила бы ты себя сама… А этим качеством вы, сверхмодная девица, обладаете в полной мере!.. Ведь, пожалуй, такая куколка еще и воображает, что ее широкая юбка-абажур и остроносые туфельки на шпильках и есть самая доподлинная современность, и ей самой просто не о чем и беспокоиться: она просто исключительно, она чертовски современна, ей и стремиться дальше некуда, если она уже сейчас некое совершенство… черт побери!..»