Вдруг на помощь ей пришла маленькая девочка. Реми подняла Эстер на ноги и, подталкивая к выходу со словами: «Уходи, уходи, уходи», довела ее до входной двери. Выставила ее на веранду и тут же юркнула обратно в дом. Как если бы иммунная система избавлялась от болезнетворной бактерии.

Эстер услышала тяжелые шаги вверх по лестнице. Прижала ладонь к горячей, пульсирующей шишке на щеке, куда пришелся удар Холланда.

Джона вышел к ней через минуту. Его губа уже порядком распухла. Эстер вытерла рукавом остатки крови с его лица, а потом крепко сжала его в объятиях. Он держал руки опущенными по бокам, пока она продолжала стискивать его – казалось, надави она достаточно сильно, и он превратится в граненый алмаз.

Джона выглядел опустошенным. И никак не реагировал на ее прикосновения.

– Я больше этого не вынесу, Эстер, – наконец произнес Джона. – Я больше не могу быть храбрым за нас двоих. – А после, не выдержав, рухнул на нее, и тяжелые рыдания сотрясли все его тело. Горячие слезы текли по щекам Эстер, пока она гладила его шею и шептала: «Мне жаль, мне очень жаль, очень-очень жаль». А что еще она могла сказать? Что еще тут можно было сделать? Они – всего лишь подростки, а потому бессильны, и пока не станут взрослыми, им остается только одно: позволять внешним силам ломать и коверкать их судьбы.

Этого мгновения Эстер ждала долгие месяцы. Оно было неизбежно. Мгновения, когда Джона осознает, что с ней не оберешься проблем и она того не стоит.

Люди относятся к психическому заболеванию другого человека с пониманием лишь до определенного момента. Дальше их терпение иссякает. Она это знала, потому что нечто подобное порой испытывала сама – к Юджину. К своей матери. К своему отцу. Желание взять их за плечи, как следует встряхнуть и сказать: «Стань лучше! Будь лучше! Возьми себя в руки, ради бога!»

Эстер давно знала, что этот день однажды настанет. Так оно и произошло. Но она нисколько не винила Джону, потому что на его долю выпали испытания куда хуже. Боль, которую они приносили, была невыносимой. Причинять боль себе довольно легко, однако, раня другого человека, ты разрушаешь себя.

– Ясно, – сказала Эстер, отстранившись от Джоны. – Ладно.

– Эй, эй, погоди. Ты куда? – окликнул ее парень и, догнав на лужайке, провел большим пальцем по синяку, наливавшемуся на ее скуле. Коснувшись щеки, он стиснул челюсти, выдвинув подбородок вперед; Эстер никогда не видел его таким злым.

– Просто ты сказал… что больше этого не вынесешь.

Джона покачал головой и нежно поцеловал ее опухшую щеку.

– Не тебя. Я имел в виду не тебя.

От этих слов Эстер разрыдалась и уткнулась ему в грудь. Что она сделала с собой? Как позволила такому случиться? Как парень, ограбивший ее на автобусной остановке, стал тем, из-за кого она слетела с катушек?

– Прости, я такая сумасшедшая, – всхлипывала она. – Прости, что втянула тебя во все это. Прости, что ничего не могу исправить для тебя.

– Эй, ты не сумасшедшая. И ни во что меня не втягивала. Мы вместе это начали, – сказал он, – и вместе закончим.

Ребята вошли в заросли длинной травы за домом Джоны. Они шли до тех пор, пока единственным источником света не остались садовые фонари на солнечных батарейках, которые они стащили с соседского двора. Джона установил огни на земле в виде кольца, подобно мифическому волшебному кругу. Небо над ними было тяжелым, целиком пронизанным магией, а в пространстве вокруг Эстер чувствовала невидимую опасность. Эта древняя опасность была из тех прошлых времен, когда электричество, машины и Интернет еще не вынудили людей позабыть о том, что может таиться в темноте. Их окружал клубящийся сгусток неизвестной угрозы. И от этого ощущения по рукам Эстер бежали мурашки. Ей приходилось часто и прерывисто хватать ртом воздух. Глаза слезились, потому что она не могла заставить себя моргнуть.

– Я никогда не избавлюсь от этого страха, – сказала Эстер, когда Джона установил последний фонарь на земле. – Было глупо считать, будто я смогу разрушить проклятие.

– Почему бы тебе не свалить, гигантская стерва?! – выкрикнул Джона. На мгновение Эстер показалось, что он обращается к ней, но нет – тот сложил ладони рупором у рта и кричал в сторону теней. – Да, ты, невоспитанный смердящий забулдыга! Я тебя вижу, ублюдок. Давай чеши отсюда!

– Ты собираешься выкрикивать шекспировские ругательства в темноту?

– Есть идеи лучше?

Эстер повернулась к окутанному тьмой пространству.

– Проваливай, – слабо выдавила она.

– Ну же, Солар, ты можешь гораздо лучше. Ты гнусный истребитель божьих созданий! – пророкотал Джона. – Плаксивый толстозадый тупица! Отсоси у меня, пустоголовая трусливая судомойка!

– Да! – добавила Эстер. – Иди к черту, кусок дерьма! Ты… э-э-э… ведро с членами!

– Ты тупой унылый козел!

– Насадка клизмы!

– Ты жалкая яйцеголовая язва! Силой Христа изгоняю тебя, тварь! Тебе пристало быть только в аду! – Джона обернулся к Эстер, его опухшие губы изогнулись в кривоватой ухмылке. – Ну что, лучше?

Эстер улыбнулась.

– Лучше. – Затем сделала глубокий вдох. Собралась с силами и задала трудный для нее вопрос: – Почему ты остаешься? Каждый раз, когда я думаю, что уже надоела тебе… ты берешь и возвращаешься.

– Ты правда не понимаешь? – Джона отступил на шаг. Потер глаза. – Потому что я… я вроде как люблю тебя, Эстер.

– Почему?

– Почему? Потому что… ты гораздо смелее, чем думаешь. Послушай, я действительно соврал, что не помню, как мы познакомились в детстве. Я прекрасно помню, как над тобой издевались. Помню, как ты стискивала зубы, вскидывала подбородок и продолжала гнуть свою линию, даже когда тебя травили. Знаешь, многие дети расплакались бы, но ты… Ты смелая, Солар. И всегда такой была.

– Я тебе нравлюсь только потому, что ты не видишь меня настоящую.

– Я вижу.

– Тогда покажи мне портрет. Позволь убедиться.

– Никакая краска на холсте ничего не изменит, если ты до сих пор этого не поняла. Я знал, что для тебя это будет тяжело, но… думал, ты чувствуешь то же самое.

– Юджин периодически выпадает из реальности, иногда даже на несколько часов. Мой отец превращается в камень. Мать пожирают термиты. Я даже не уверена, существует ли Хефциба по-настоящему. Ты единственный небезразличный мне человек, кто действительно прочен и осязаем, и я не хочу… тебя погубить.

Однако Эстер не сказала, не добавила, что помимо прочего не хочет давать Джоне возможность погубить и ее. Любовь – это ловушка, липкая патока, призванная связать двух людей вместе. От нее невозможно спастись; люди сами привязывают этот груз к ногам, а потом, бросаясь с ним в воду, удивляются, почему идут ко дну. Эстер видела подобное уже не раз. Видела то чувство, которое люди называют любовью, о котором снимают романтические фильмы, и оно пугало ее до чертиков.

Дедушка любил бабушку, но после ее смерти сошел с ума. Мама любила папу, но его потеря уничтожила ее, превратив в изъеденное термитами дерево.

Несмотря на то, что Джона представлял для нее явную и непосредственную угрозу, Эстер все же позволила ему заправить прядь ее волос за ухо. Позволила наклониться ближе и прижаться к ней опухшими губами. Она дернулась назад, боясь причинить ему боль, но Джону это ничуть не смутило. Погрузив руку в ее волосы, он с силой притянул Эстер к себе, крепко впившись в нее ртом. Он целовал ее так, будто отправлялся на войну и это был его последний в жизни поцелуй.

А потом он прервался. Их лбы соприкоснулись.

– Пожалуйста, докажи, что я не права, – тихо попросила Эстер, касаясь губами кожи его руки.

– Боже мой, ты не права в очень многом, я даже не знаю, с чего начать. В чем именно я должен доказать твою неправоту?

– В основном относительно смерти. И любви.

– Я никак не смогу доказать твою неправоту относительно любви, пока ты тоже не полюбишь меня.

Стоит только признаться человеку в своих чувствах, как внезапно появляется угроза многое потерять. Ты добровольно предоставляешь ему возможность причинить тебе боль.