Кузнецы в основном ковали холодное оружие, занимались его ремонтом и обслуживанием, работали над модификацией огнестрела, но только в другом здании. А больше всего любили выпить. Обильно.

— Кого нахер там принесло? — раздался знакомый Егерю голос.

Из-за клубов пара, вспотевший и красный, вышел бородатый сухой старик, с подтянутым, волевым лицом.

Увидев Егеря, он сразу подобрел, отложил огромный молот.

— Егерь, друг мой! Здарова, чёртов ублюдок!

Они крепко пожали руки.

— За заказом, сталбыть?

— А он готов, Клим? — спросил перевозчик, снимая медвежью шубу.

Клим хохотнув, ткнул Егеря вбок.

— Пойдем, до моего скромного угла, покажу.

Они прошли через обжигающий поток горячего воздуха, обогнули несколько печей и оказались у самой крайней. Пока шли, кузнецы вокруг также тепло здоровались с кавказцем.

— Я только вчера его закончил, — удовлетворенно сказал Клим, когда они приблизились к его углу, у которого, казалось, было жарче всего.

Старик подошёл к дубовому столу, обитому металлом. На нём расположилось произведение его искусства.

— Ого, — удивился Егерь, глядя на клинок, — вот это ты постарался, Клим!

Кузнец довольно улыбнулся, предложил перевозчику взять оружие в руки.

Это был длинный воронёный клинок из дамасской стали, оснащённый изогнутым, грубо отделанным эфесом, что направлением уходил к обуху. Сам же обух было очень широким, и постепенно расширялся к клинку, особенно у окончания, там, где обретал четыре острых и толстых зазубрины, позволяющие человеку, что не обладал особыми познаниями в искусстве меча, рубить врага, как скот. Клинок блестел темными расплывчатыми узорами, плывущими волнами по клинку.

— Дамасская сталь, — пояснил Клим, — несколько сотен прокалённых слоев, зазубренное лезвие, семьдесят сантиметров лезвие, ещё тридцать — рукоять. Двухсторонняя, очень тщательная заточка. Ей любого йети можно укокошить и на сдачу пару сотен ходаков, как бумагу порезать.

— А вес?

— Этот фальшион весит два с половиной килограмма. Почти в полтора раза больше, чем обычные, но и просьба у тебя была особенная.

Егерь быстро рассек лезвием воздух, после удовлетворенно кивнул.

— Ох, точно!

Клим быстро зашарил по шкафу, заваленному разными инструментами, спешно отыскал аккуратные деревянные, обитые кожей ножны.

Егерь вонзил клинок.

— Крепятся как обычно, на пояс. Помотал же ты меня с этим заказом, — хохотнул кузнец, — я даже этот сраный Совет пропустил.

— Слышал, ты нажрался тогда.

Клим нахмурил брови.

— Сталбыть тот, кто это брякнул, охренел. Я, конечно, пил, но в основном маялся с этим фальшионом. Три пота с меня сошло.

Кавказец улыбнулся, вынул из кармана толстый мешочек и вручил его кузнецу.

— Да что ты! — отмахнулся Клим. — Я в долгу у тебя, смекаешь? Не спас бы ты меня тогда, где б я был?

— Забудь, — спокойно сказал Егерь и насильно положил деньги старику в руки. — Это ведь не мне, а пацану.

— Ладно, проставлюсь сегодня, — хмыкнул кузнец и рухнул на рядом стоящий неотесанный стул. — И давно ты себе сына нашел? Бабу какую отпердолил?

Егерь присел рядом.

— Нет, не нашел, — грустно улыбнулся кавказец, — это Артёма племяш. А Тёма сам сгинул…

Клим протяжно охнул.

— Что ж ты раньше не сказал! Придурок ты, Егерь! Я ж… Ах, черт! Ещё одного Бог забрал. И что ты, воспитываешь пацана?

— Да, — вздохнул перевозчик, — клятву Тёме дал, что пристрою его, от смерти сберегу.

— А это на кой? — кузнец потянулся за деревянным стаканом с пивом. — Подарочек?

Егерь взглянул на фальшион.

— Типо того. Память хоть обо мне будет.

Клим поперхнулся пивом.

— Ты-то помирать не собирайся, сукин сын! Мы с тобой ещё выпить напоследок должны!

— Завтра и выпьем, — предложил перевозчик. — Как на это смотришь?

Клим радостно привстал, развел руками:

— Сугубо положительно! Я всё ждал, пока меня, благочестивого кузнеца, пригласят нажраться на Новый год.

Они дружно рассмеялись. После Егерь поднялся и, замотав фальшион в ткань, ещё раз поблагодарил кузнеца.

— Завтра как следует отметим, — сказал Егерь, прощаясь с кузнецом.

— О! Это еще мягко сказано!

6

Тридцать первого декабря бар был полон под завязку. Столы ломились от изобилия еды и выпивки. Было всё: пиво, водка, вино, коньяк, самогон, абсент, сидр, виски, мартини, ром, даже чертов ирландский скотч. Еда была представлена скромнее, в основном мясо: жареное, тушёное пареное и запечённое. Но были и копчёные колбасы, сало, рыба. Ко всему этому бардаку шли и овощные гарниры: картофель во всех его представлениях, салаты из солений, сами соленья — помидоры и огурцы и их всевозможные сочетания. Меж столиков юлили официантки, одетые в очень короткие обтягивающие юбки и блузки с глубоким декольте. Сталкеры, на удивление, сидели спокойно, даже не прикасаясь к выпивке. Они ждали.

Барная стойка пустовала. Не было ни Живика, ни дорого алкоголя на ней, ни трофейного черепа йети. Зато огнями блестела гирлянда пёстрой зелёной ёлки, что укромно стояла в углу. Она была увешана самодельными, простецкими игрушками: лампочками, разноцветными тряпками и треснувшими новогодними шариками. Но, несмотря на простоту, от неё веяло новогодним настроением и теплом.

— И где он? — буркнул Булат, крутя в руках граненый советский стакан. — Я уже выпить хочу.

— Потерпи, — сказал Крюк, одетый в очень старую, но все же молодящую его измученную кожу, — сейчас выступит.

Даня, Егерь и Корсар сидели за тем же столиком и ждали, как все остальные.

— Обычно я не люблю пустой бубнеж, — Корсар поправил воротник своего военного кителя, — но Беркут попусту никогда не трындит.

Все вдруг замолкли. Сталкеры перестали шушукаться, а официантки с ними кутить. Даже Зевс, что опять рвал зубами какую-то тряпку, умолк.

Все взгляды сосредоточились у барной стойки. Не спеша, размеренно шагая, Беркут приблизился к центру стойки. Он был одет в том же стиле, что и два дня тому назад. Честно говоря, почти все сталкеры примерили на себя официальный стиль, хотя многим могло показаться, что одеваться со вкусом — совсем не для бывалых охотников. Даже анархист Корсар одел праздничную военную форму.

Беркут посмотрел на своих бойцов. Набрал воздуха в легкие.

— Не буду официальничать, — начал он, — знаете, не терплю формальностей. Сегодня у всех нас, охотников, ланцетов и рейдеров, а также немногочисленных кузнецов, что сели там, где побольше выпивки, — Беркут слегка ухмыльнулся. — Сегодня у нас праздник. Новый год. И каждый год мы с вами дружно собираемся, пьем и, извините за выражение, сношаемся до самого утра. А после Живик рвёт волосы у себя на голове и жопе, пытаясь добиться страховых выплат.

По бару поползли лёгкие смешки.

— И сегодня точно такой же день. Но… — Беркут посмотрел на небольшой советский автоматический счетчик, что стоял на стойке. — Этот год выдался тяжелым. Мы потеряли тридцать человек. Пятерых — в нескольких рейдах: весной и летом. Но наша последняя вылазка забрала остальных двадцать пять.

Десять человек придавил скальник. Одиннадцать сгинуло в деревне от лап йети и ходаков. Среди них было двое совсем юных парнишек. Ещё четверо погибли во время ночного нападения в лесу.

Миша с Даней переглянулись.

Советский счетчик показывал цифру тридцать.

— Все они погибли, следуя своему пути, — продолжил Беркут. — Кто-то хотел заработать деньжат, кто-то — сразить всех монстров в округе, кто-то — развлечься. И все они сгинули в лесах нашей тайги. Я не буду говорить, что они навсегда останутся в наших сердцах. Многие забудут их через полгода. Через полгода некоторых из вас тоже может не стать. Все мы с вами подохнем, что уж. Так давайте почтим память наших погибших товарищей. Нет, не слезами. Мы отпразднуем победу! И пусть радость нашей победы разнесется даже там, где принято рыдать! Пейте, веселитесь, пусть дни нашей жизни прогорают и мчат дальше! Пусть, когда смерть придет к нам, мы встретим её с распростертыми объятиями, без сожалений о прожитом! Не бойтесь умирать, бойтесь не жить! С Новым, 2029 годом!