Клиническая смерть. Это случилось неожиданно в 1995 году. Подруга пригласила помочь наклеить обои в строящемся большом доме ее родителей, мы работали несколько часов, а потом нас ждал чудный обед, на котором предложили выпить домашнее красное вино. Вино ее отчима мне понравилось, а молодое вино ее брата – нет, но отказываться было неудобно и полстакана я выпила. Через минут 15 я почувствовала себя очень странно: комната наполнилась густым паром, все окружающие меня за столом стали удаляться, а я провалилась в какой-то коридор и, пока я по нему летела, меня строго спросили: «Ты понимаешь, что ты умираешь?» и я спокойно ответила: «Да, понимаю», но – в конце увидела свет, а потом очутилась в прекрасной долине, себя увидела входящей в какие-то чудные врата, а вокруг, протягивая ко мне руки, стояли молодые женщины в древнеримских тогах. Я еще раз окинула взглядом волшебный пейзаж вокруг и отметила без удовольствия: «И здесь так много солнца!» (я люблю пасмурную погоду). Потом я вздрогнула и снова оказалась в той же комнате, но уже лежала на кровати, все были напуганы, подруга кричала: «В этом доме есть хотя бы валерьянка?». Валерьянку быстро нашли, подруга ее схватила и – быстро выпила сама, не очень соображая, что делает. Потом мне дали выпить лекарство, и я стала приходить в себя. Рассказала, где была, а они – что произошло со мной – как это увидели они со стороны: я вдруг резко побледнела, голова упала, я захрипела и стала сползать со стула, подруга быстро меня подхватила и отнесла на кровать (она сказала, что я была невероятно легкая), глаза мои были открыты, жизни в них уже не было, они были стеклянные. Все это продолжалось больше 15 минут (версии разнятся). Потом я резко вздрогнула и – очнулась. От скорой я категорически отказалась (и чем бы она мне помогла?). Целый год потом я чувствовала себя слабо. Меня часто спрашивают, изменилась ли я после этого внутренне, нет не изменилась, потому что уже к тому времени у меня были серьезные знания по психологии и философии и этот необычный опыт я посчитала не как предупреждение от чего-то, а как возможное путешествие после жизни. Что касается нравственной сферы, то менять ничего было не надо, как я люблю шутить, у меня в программе моего сознания заложено давно – защищать других (иногда в ущерб себе), как и положено аутисту.
Аутизм. То, что я аутист (в мягкой форме синдрома Г.Аспергера) я разобралась относительно недавно. Но то, что меня утомляют люди (чужие, грубые, скучные), я понимала еще с пионерского лагеря (коллективные мероприятия, нахождение в комнате с 20 другими – это всегда вносило дискомфорт в мою душу). По тестам Г.Айзенка моя интроверсия очень высокая, но ни К.Юнг, ни Г.Айзенк на глубоком психологическом уровне интроверсию не исследовали (а Юнг скорее на психофизиологическом уровне). Поскольку в последнее время с возрастом мое социальное отчуждение усилилось, я всерьез заинтересовалась этой проблемой. Постепенно выстроилась интересная картинка с критериями мягкого аутизма, которые очень совпадают с моими качествами и предпочтениями: Общение с другими утомляет и истощает. Застенчивость. Навязчивый невроз. Страхи. Непереносимость шума. Непереносимость скандалов. Любовь к собственному дому. Прекрасная память, но не на лица (прозопагнозия – см. ниже – в отдельном параграфе этого эссе). Любовь к открытым пространствам и прямым линиям (в Ленинграде я, в основном, гуляла по Невскому и Литейному, правда, это были мои книжные маршруты), а степи (открытые пространства) я люблю больше лесов (закрытые пространства). Восхищение сложными интеллектуальными системами. Обожание идеального порядка. Плохая моторика (далеко не идеальный опорно-двигательный аппарат). Страх высоты. Непереносимость лжи. Любовь к прогулкам. Любовь к закатам (наверное, это есть стремление к спокойствию). Обожание ночи! Непереносимость раннего утра (хорошо помню свою тревогу по утрам, когда училась в школе, которую любила!). Я – как объект бесцеремонной эксплуатации (в личностной сфере аутиста заложена программа помощи другим) – это было на протяжении очень многих лет пока я не научилась все-таки говорить другим «нет», чтобы окончательно не разрушить себя.
Прозопагнозия. Я всегда знала, что часто не узнаю лица людей (но такое неузнавание было некритичным – только в отношении тех людей, которые появлялись в моей жизни не часто), но были и забавные случаи, как тот, когда однажды я ответила на приветствие студента в коридоре института, назвав его по имени, на что он, улыбаясь мне (спасибо ему за понимание!), сказал, что его зовут по-другому и учится он на мехфаке, а тот, с кем я его перепутала – на агрофаке!).
Но один эпизод в моей жизни забавным не был. Вспоминаю я его с острым чувством вины. Как я везде говорю: со студентами у меня никаких отношений никогда не было. И это правда. НО однажды в июне 1987 года после занятий по английскому языку с заочниками ко мне подошел очень приветливый молодой человек, который, как никто, поразил меня своей неподдельной искренней радостью жизни, он умолял меня о встрече. Я только-только, наконец, разошлась со своим вторым мужем и тоже была наполнена радостью жизни: в тот же день мы поехали вдвоем погулять в центр города: у Астраханского моста спустились к Волге и ушли далеко вправо, и неожиданно очутились под очень крутым обрывом: вдруг он очень крепко меня обнял, притянул к себе и … спросил, сколько мне лет. На тот момент мне было 35 (ему 24), но я почему-то сказала 36 – он тихо охнул, но потом еще сильнее притянул меня к себе и выдохнул: «А, хоть сколько!». У нас с ним было несколько восхитительных встреч: один раз он увидел меня в автобусе, отъезжающем от остановки – а сам он стоял на противоположной остановке! – но … уже через три остановки он стоял рядом со мной (догнал на попутке) и мы с ним в тот день побродили по нашим лесам; второй раз в 10 вечера позвонил в дверь нашей квартиры (где-то узнал мой адрес!!!) – открыла моя сестра (была с мужем у нас в отпуске) и, поскольку они занимали мою комнату, пригласить его мне было некуда – мы с ним вышли в ночь и … два часа гуляли по нашему бульвару. Его звали Хасан (из Дербента). Наши отношения не вошли в глубокую фазу. После сессии он уехал домой. Прошло 15 лет. Зимой 2002 года в один из напряженных дней сессии меня, как всегда, окружала целая толпа студентов около 203-й аудитории, жаждущих зачета, а в самой аудитории сидело ещё 25 человек, готовящихся к экзамену. Вдруг меня окликает мужчина (стоит в такой кавказской шапке – не снимает ее – меня это немного напрягает, но замечание ему не делаю) и просит уделить ему время. Я смотрю на него, думая, что он заочник, и говорю: «Сейчас не могу, придите, пожалуйста, через два часа – я освобожусь и Вас приму, хорошо?», сказала я и даже коснулась его руки. Он посмотрел на меня долгим взглядом, повернулся и – ушел. Через два часа я уже была свободна, но никто не пришел. А ещё через две недели в библиотеке ко мне вдруг подошла зам. директора Алла Борисовна (мы были в очень хороших отношениях) и спросила меня, нашел ли меня один мужчина лет сорока, который меня искал, очень про меня много расспрашивал и говорил обо мне очень много приятных слов, которых она редко о ком за свою жизнь слышала. И вдруг я сразу остро осознала, кто ко мне приходил. Впервые в своей жизни я так пострадала от своей дурацкой прозопагнозии! А ещё в момент нашей встречи я буквально еле стояла на ногах из-за огромной нагрузки и из-за тяжелой сердечной аритмии (См. мое эссе «Моя диссертация»). В общем, всё было против! Я долго еще сильно переживала (от одной мысли, что он решил, что я сознательно сделала вид, что мы не знакомы – но я никогда бы так не поступила – никогда!). До сих пор я испытываю вину! Но, с другой стороны, если бы Хасан пришел через два часа, думаю, мы бы тепло пообщались.
Только относительно недавно у неврологов (особенно у Оливера Сакса, который сам страдал от прозопагнозии, как на лица (на двери его кабинета висела табличка: «Пожалуйста, назовите свое имя, если даже мы с Вами виделись час назад – я Вас могу не узнать!»), так и топографической и описал свои очень курьезные случаи в своей блестящей книге «Глаз разума»), я узнала о своей болезни и о том, что «виновата» веретинообразная извилина в лицевой области мозга в правом полушарии. А топографическая прозопагнозия была для меня серьезной проблемой. Именно поэтому я ходила всегда только по знакомым маршрутам и панически боялась незнакомых мест. Но меня всегда спасала логика. Один раз, возвращаясь поздно из института в своем любимом Волгограде, я решила сократить путь и пошла по дворам и – заблудилась. Абсурд! От волнения все стало мелькать перед глазами (я резко остановилась и вспомнила, что центр Волгограда уютно лежит между Волгой и железной дорогой – на ж/д вокзал я и шла, и меня отделяли только две параллельные улицы – в общем, все встало на свои места и я быстро выбралась). Два других случая связаны с нашими путешествиями. Мы путешествовали по Крыму, муж остался в машине, а я с фотоаппаратом побежала фотографировать Левадийский дворец и, когда возвращалась назад, вдруг увидела дорогу поднимающуюся и одновременно спускающуюся вниз – куда бежать? – вниз или вверх? Меня охватила паника. Но тут я снова вспомнила логику своего движения ко дворцу – вниз! – значит, я должна бежать наверх! – почти сразу увидела нашу машину. Второй эпизод был тоже в Крыму, но годом раньше. Я побежала фотографировать Дом Волошина в Коктебеле и – заблудилась (См. об этом в моем эссе «Наши путешествия на машине»).
