Однако при своей аполитичности и не стремлении звать на баррикады, у меня были сформированы с юности свои принципы и принадлежности к определенным философским течениям и концепциям, которые я никогда не скрывала (это моя идентификация, от которой я никогда не откажусь). Так, я в свое время очень интересовалась экзистенциализмом. Мы на студенческом научном кружке (СНО) по литературоведению проблемы экзистенциализма горячо обсуждали в связи с литературным творчеством Айрис Мёрдок, но потом после этих споров никто никого никуда не вызывал и ничего не запрещал, и я думала, что такие обсуждения достаточно невинны и не могут быть опасны. Но не тут-то было! Спустя почти десять лет (несмотря на перестройку!!!) уже работая в сельхозинституте, на занятиях по философии при УМЛ (университете марксизма-ленинизма), на одном из семинаров я стала говорить о значении сущности и существования отдельного человека, о его индивидуальности, о его неповторимой судьбе. На занятии присутствовал один «старичок» с кафедры марксизма-ленинизма, ему мое выступление не понравилось (зато оно очень понравилось всем остальным слушателям) и он решил доложить тем, от кого он, видимо, и был «командирован»). Я об этом узнала на следующий день от нашей очаровательной преподавательницы, она прибежала ко мне в мою аудиторию, где я вела занятия, вызвала меня в коридор и попросила быть осторожнее, правда, якобы она сумела убедить его в моей благонадежности. Я, конечно, всю ночь не спала, маму травмировать не стала, но – меня, к счастью, никто никуда не вызвал. А я мысленно поблагодарила свой милый пед за данную мне возможность в течение пяти лет учебы в институте быть самой собой в своем интеллектуальном поле и не дрожать, как пескарь. Больше подобных ситуаций в моей жизни не было, за исключением неожиданно объявленного ГК ЧП в 1991 году, которая не на шутку напугала маму и, думаю, этот стресс и спровоцировал у нее рак и ее уход из жизни через полтора года.

После окончания института в 1981 году меня единственную (из, так сказать, блестящих студентов) никто ни в какую аспирантуру не пригласил (думаю – по той же понятной причине), по распределению я попала в детский сад (!), заведующая которого при встрече садистски пообещала заставить меня отрабатывать у неё все три года! Поэтому все лето, как сумасшедшая, я носилась по разным школам города (вставала в 6 утра), чтобы найти место учителя английского языка, но – все было бесполезно и безрезультатно (в Советском Союзе была скрытая безработица и многие после институтов не могли устроиться на достойную работу по своей специальности, даже инженеры! НО! об этой серьезной проблеме я никогда нигде не читала!

Мне потом много лет спустя расскажет мой муж (Васюша) – как он после политехнического института был направлен на тракторный завод в Харьков (не инженером! не мастером! – а – помощником мастера!), но с женой и маленьким сыном их даже в одну комнату не поселили в общежитии: только в разных – пришлось уехать. А потом он два года искал место инженера, но работал шофёром (даже уехал в село своего детства Писарёвку Фроловского района), потом устроился лаборантом в сельхозинституте – пока … военкомат не призвал его офицером в Минобороны (в политехе он закончил военную кафедру) и – судьба ему улыбнулась!!!

Садистские мечты заведующей детским садом, к счастью, не сбылись! Заведующий Кировским РОНО (когда я осмелилась всё-таки попасть к нему на прием в августе) оказался умным и интеллигентным человеком, но к тому времени мест в школах уже не было (сказал, что, если бы пришла раньше – без колебаний направил бы меня в английскую спецшколу). В итоге я попала воспитателем в группу продленного дня в 112 школу нашего Кировского района (с детишками третьеклассниками мы очаровательно подружились – после выполнения ими домашней работы я их водила на прогулки, иногда даже в песчаные карьеры, где они с упоением прыгали и домой, счастливые, возвращались все в песке – много лет спустя я осознала, как это было опасно – но все обошлось!), через полгода, хотя директор школы очень не хотела меня отпускать, ушла преподавателем английского языка в судостроительное училище (ПТУ № 19). Это было счастье! А еще через три года (в 1985 году) устроилась старшим лаборантом на кафедру иностранных языков в сельскохозяйственный институт и через два года была избрана в штат преподавателем на этой кафедре.

К этому времени меня уже серьезно увлекла психология (я сама искала новые горизонты для своих знаний – в литературоведении мне было уже тесно – к тому же мой вклад в эту науку я расценивала как вторичные знания уже существующих текстов, как интерпретацию чужих знаний, которые хороши для обсуждения за вечерним чаем (так думала я тогда!) – да простят меня литературоведы, чей труд я считаю очень высокого интеллектуального уровня – не зря Ницше всегда подчеркивал: «Мы – филологи» – не историки, не философы и не психологи!

И в том же 1987 году меня неожиданно пригласили (впервые в моей жизни) преподавателем психологии на кафедру педагогики (См. мое эссе «Моя психология») и – снова для меня начался новый отсчет времени. Готовясь к лекциям, я спала по 4 часа, прочитывая к каждой лекции не менее 50 источников (лекции были раз в 2 недели) и уже за два года я проштудировала больше тысячи книг (сейчас в моей библиотеке по психологии их более двух тысяч) и к экзаменам по кандидатскому минимуму по общей и педагогической психологии (туда еще добавили и возрастную – чего делать было неправильно – прихоть комиссии!) я была очень хорошо подготовлена. Не имея базового психологического образования (даже годичных курсов по психологии! – чем шокировала как-то одну такую «годичницу», как их называют) мои знания по психологии были очень глубокие (которыми я и удивила комиссию – сказали – поразила).

И начался для меня долгий период погружения в другие знания по теме моей диссертации – рефлексии. Он длился целых 15 лет. Я помню этот период – как бесконечное сидение в библиотеках – но я получала от этого истинное удовольствие. И истинное наслаждение получала я от покупки книг по психологии (и не только) в книжных магазинах (См. мое эссе «Мои прогулки по любимому городу»), а потом, конечно, от чтения их долгими ночами (мои ночные рефлексии).

Таким образом, до защиты диссертации было еще очень далеко (См. об этом – в отдельном эссе – «Моя диссертация»).

Для меня знания – самый сладкий источник наслаждения (с этого я начала свою книгу). Но из всех источников знаний я предпочитаю книги. Являются ли книги – самыми информативными источниками знаний (помимо всех остальных – кино, театр, музыка, искусство, ТВ, интернет и другие) – да, так считает Джеймс Гибсон, потому что книги, по его мнению (и я с этим полностью согласна!) – это явные знания, а все остальное – неявные знания. Но почему приобретение знаний в процессе чтения не стало интеллектуальной потребностью для большинства людей (еще Ролан Барт в своих работах по семиотике сетовал: «Каждый второй француз ничего не читает: половина Франции лишена (сама себя лишает) возможности получить удовольствие от текста»). Но, по мнению Карла Юнга, проблема в том, что интеллектуальная деятельность сама по себе очень энергозатратна, а значит – утомительна. Но ведь для некоторых (правда, очень немногих) людей – она протекает как наслаждение! То есть это все-таки вопрос интеллекта, его глубины и его жажды поиска новых знаний! Эта проблема тесно переплетается с другой – почему вообще почти никто ничего не хочет знать и почему так мало профессионалов.

С этой проблемой в своей жизни я столкнулась очень рано (не в детском садике, конечно, но уже в школе). Поделюсь несколькими примерами.

На уроке английского языка в 6 классе при изучении Джека Лондона на вопрос одного мальчика, как по-английски будет «Белый клык» учительница потупилась – и вместо того, чтобы сказать «White Fang» сказала «White Tooth» (так клык стал просто зубом). Я слово «клык» по-английски уже знала, но смущать учительницу не стала – промолчала. Дальше больше: выписывая своей красивой рукой на доске текст, слово «strive» перепутала с несуществующим в английском языке словом «strave». Я снова ничего не сказала, но, когда отвечала у доски с выученным текстом, ошибку повторять не стала, а сказала правильно, однако она меня поправила (на неправильное слово), но я спокойно повторила правильно. На следующем уроке она при всех признала свою ошибку.