Президент великой империи, которая разваливалась на глазах равнодушных граждан, пребывал в почетном «заточении». На госдаче номер одиннадцать в украинском Крыму, она же объект «Заря» на окраине поселке Форос. Только не путать с Фаросом в дельте Нила, где в древности возвышался Александрийский маяк, одно из семи чудес света. Египетское направление туризма не было столь популярным в начале девяностых. Даже для президентов.

Остальная страна занималась в те памятные дни своими делами. Люди привычно женились, рождались и умирали. В роддоме провинциального шахтерского городка, под звуки «Лебединого озера», громко заявлял о своих правах новый гражданин России. Пока только криком и исключительно на бесплатное питание. Звали младенца – Митенька.

Горластый крепыш, суча ножками, бессмысленно таращил глаза на этот мир. Новорожденный вообще ничего не понимал. И был в этом не одинок. Миллионы куда более взрослых людей также не представляли, чем обернутся для них последующие годы.

Есть такое понятие «дети войны». Причем определяется эта «советская» общность совсем не по схожести нелегких судеб: голодному детству, массовой потери родителей, тяжелой юности. А весьма бюрократическим способом – по датам рождения.

Вот не исполнилось малолетке четырнадцати лет к началу Великой Отечественной. Или же младенец появился на свет исключительно в военные годы, с двадцать второго июня вплоть до третьего сентября сорок пятого, когда самураев разбили. Считай, что это счастливчики, в «рубашке» родились. Заботливое государство хоть как-то позаботится на старости лет, выделит подаяние на хлебушек. А на день раньше или позже – да какое ты отношение имеешь к подвигу советского народа в великой битве с врагами?

Мите Корбашову довелось стать ребенком новой эпохи. Он оказался дитем смутного времени. Как, собственно, и весь миллион восемьсот тысяч младенцев образца девяносто первого года. Эры бесконечных кризисов и катаклизмов. Представителем того поколения, на которое всем, по большому счету, было наплевать. Ну, конечно, кроме мамы с папой. И то, случалось по-всякому.

По причине совсем еще нежного возраста Митенька не понимал, почему окружающие взрослые заламывают руки и бесконечно проклинают какого-то страшного «Павлова». А еще злодея по имени «Сбербанк». Эти неведомые разбойники в год рождения малыша украли все кровные сбережения родителей. И родителей их родителей – тоже.

А карапуз лишь радостно улыбался и каскадом пускал слюнявые пузыри.

Потом Мите исполнилось два года. И ясным октябрьским днем российские танки прямой наводкой расстреляли «Белый» дом. Но не в далеком Вашингтоне, а прямо в центре Москвы. Свой же, российский парламент. Крови уже пролили побольше, во вкус вошли.

Но это было совсем малышу не интересно. Гораздо более его занимал здоровенный синий грузовик, на котором так хорошо было кататься по дощатым полам. Родители почти всю зарплату потратили на покупку заморской пластмассовой игрушки.

В декабре тысяча девятьсот девяносто четвертого всей стране, не только трехлетнему Димке, государство подарило первую чеченскую войну. На Новогодние праздники. Щедро, от всей души. Обещали управиться быстро, за месяц. Но этот подарочек оказался куда живучее хлипкого грузовичка. Радовал дольше, года полтора, до самого пятилетнего «юбилея» мальчишки.

День рождения в семь лет Димка помнит плохо. Может, его и не праздновали вовсе. Было не до того. Август девяносто восьмого. Родители страшно расстроились из-за какого-то дефолта. Папа недавно занял у знакомых денег, долларов американских, на покупку подержанного жигуленка. Теперь мама плакала: как отдавать будем?

Через год восьмилетие все-таки отпраздновали. Только дед Коля, бывший военный, был не весел. Горестно вздыхал, часто выходил из-за стола на балкон. Покурить. Все переживал, что опять война с Чечней началась.

Через месяц дед Коля утонул. Это случилось на рыбалке, в сентябре тысяча девятьсот девяносто девятого.

Димка тогда заболел и месяц не вставал с постели. Очень сильно переживал. Деда он любил больше всех на свете. После мамы, конечно. Тот мог сделать все, почти как волшебник. И еще был очень добрым.

Потом начались взрывы домов. Родители ходили на дежурство по ночам. В подъездах начали устанавливать железные двери. Боялись террористов. Еще бы, они были везде. Не только в Москве, вот и совсем рядом. Неподалеку, в Волгодонске целый дом взорвали.

Митя уже многое понимал. Что есть люди, которые могут убить его. И маму с папой. Они бандиты. От них нужно защищаться. И, если нужно, тоже убивать. Так учил дед Коля. «На войне, – говорил он, – как на войне».

И эта война не прекращалась еще много лет. Захват заложников на «Дубровке». Взрывы вагонов метро, пригородных электричек. Катастрофы лайнеров ТУ-134, разодранных в клочья бомбами террористов. Расстрелянная школа в Беслане на первое сентября. И еще, и еще, без конца и края…

Считай, вся Димкина юность прошла под знаком беды и катастроф. Такое вот «мирное» время выдалось. Поколение «игрек». Это вам не «дети войны». Никто никому ничего не должен. Выживайте сами, как знаете.

К счастью, детская память избирательна и предпочитает неприятности быстро забывать. А вот к хорошему может отнести любое событие. Причем иногда, по непонятной для взрослых логике. И таких счастливых дней в памяти у Мити сохранилось тоже немало.

Он рос открытым ребенком. Смотрел на мир ясными глазами, наивно полагая его добрым и справедливым. Жили они в доме, который топили углем. Было мальчишке тогда лет пять. Самая середина девяностых. Выдавать зарплату деньгами не получалось. Не было их ни у кого. Начальство расплачивалось с людьми, чем придется, обычно товарами, своей же продукцией. На чулочной фабрике – чулками, на мебельной, понятное дело, табуретками. Ну и далее, по списку.

Отец работал на шахте. И, разумеется, их семья получала уголь. Делалось все по негласному соглашению. Новым хозяевам шахт не нужны были забастовки. А начальство пониже, из бывших шахтеров, закрывало глаза. И в этом негласном договоре заключалось спасение целого города от зимних холодов.

В утренних сумерках, к терриконам и обратно, тянулись по тропинкам встречные вереницы. С ведрами, с санками. Туда ехали пустыми, налегке. Обратно еле волочили. Снег скрипел от лютого мороза. Черные от антрацита сугробы превращали картину совсем уж в нереальную. Дорога жизни через пятьдесят лет после войны…

А Димка был счастлив. Тащил маленькое ведерко, наполненное драгоценным углем. Спотыкался, иногда падал, наступив на наледь. Однако на чумазой сопливой мордашке светилась гордость. Еще бы. Он мужчина, занятый настоящим делом. Помогает своей мамочке. Любимой.

Ему еще вспомнится это ведерко. И тот уголек почти дармовой. Лет так через двадцать с небольшим. Но об этом потом…

Жили они не богато, зато весело. В стране, в одночасье ставшей нищей, пока не окончательно победила мораль нового века: «Если у вас нет миллиона – идите в жопу». Сама молодость делает жизнь счастливой. А если еще и выпить…

«Сухой закон» бывшего СССР позорно умер, но породил одно замечательное следствие. Люди научились виртуозно варить самогон, доводя заветный дистиллят до качества изысканных французских коньяков.

Марина и Леонид были молоды и наслаждались жизнью со свойственной этой поре беспечностью. Неожиданные вечеринки, когда гости приходили некстати, но им все равно искренне радовались. Празднование бесконечных дней рождений друзей, праздников и просто «посидеть на кухне» были частью жизни.

Маленький Митя очень любил, когда у них дома собирались шумные компании. Всегда был рад спеть незатейливую песенку, потанцевать, еще по-детски неуклюже, но с азартом.

А когда подвыпившие гости начинали нескладно выводить под гитару: «Вот, новый поворот и мотор ревет…», Димка просто не мог утерпеть. Вскакивал на стул и, мило картавя, голосил фальцетом: «…И мотол левёт!» Все ржали от удовольствия, а мамочки наперебой тискали юного «машиниста».