Однако история самбы на этом не заканчивается. Из байянской самбы, которую танцевали на карнавалах, развилась новая самба — кариока (то есть самба города Рио). Она стала самым излюбленным бразильским салонным танцем. Размноженная грампластинками и магнитофонными записями, она стала известной во всем мире и вошла в репертуар многих эстрадных знаменитостей.

Бразильские певцы и гитаристы — Каэтану Велосу, Жилберту Жил (оба родились в 1942 году) и Шику Буарки ди Оланда (родился в 1944 году) в свои песни в ритмах самбы внесли черты протеста и сатиры, за что в 1968 году подверглись репрессиям. Каэтану Велосу и Жилберту Жил были арестованы, певец и композитор Шику Буарки ди Оланда вынужден был покинуть страну. Лишь в 1978 году, когда после 14 лет военной диктатуры произошла смена власти, опять свободно зазвучали их голоса.

Самба-песня, соединившись с ритмами ча-ча-ча, босса новы и рока, и сейчас вносит гражданскую и критическую ноту в популярную музыку современной Бразилии.

Многогранно, многокрасочно, многозвучно музыкальное искусство бразильского народа, искусство, в котором слышится душа Бразилии.

В одном большом сером городе, в большом сером доме жила-была самая, что ни на есть обычная семья: Папа, Мама и Сынок. Все у них было хорошо: Папа и Мама думали, что у них самый лучший Сынок и самая лучшая квартира в самом лучшем доме, в самом лучшем городе.

Когда Сынку исполнилось семь лет, Папа записал его в спортивный кружок. Поэтому они пошли в самый лучший спортивный магазин и выбрали там самый лучший мячик. А Мама записала Сынка в музыкальную школу, и поэтому в один прекрасный осенний день они пошли в музыкальный магазин.

Там стояло очень много роялей и пианино. Но этой семье был нужен самый лучший рояль. Они очень долго искали и, наконец, нашли. Он был золотистый, как мед, новенький, нигде не поцарапанный, и на изящно изогнутой крышке красовалась маленькая лира. «О!» — сказала Мама и открыла крышку: а вдруг внутри что-нибудь не так. Сынок чуть тронул сахарно-белую клавишу, и раздался звук такой чистоты, сладости и округлости, что Сынку показалось, что он лизнул свой любимый пломбир. «Берем!» — решил Папа и протянул деньги довольному продавцу.

Рояль привезли домой и поставили в углу большой комнаты. Но Сынок редко играл на нем — ему куда больше нравилось заниматься в спортивном кружке. А Рояль скучал ужасно. Как-то днем, когда Мама и Папа были на работе, а Сынок в школе, Рояль начал разговаривать сам с собой. Вдруг он услышал приглушенные проклятия откуда-то сверху. Он замолчал и прислушался.

— Эй, сударь, уж не знаю, как Вас там?

Рояль удивился:

— Вы ко мне?

— Да, да, к Вам! Вы знаете, что мешаете мне сочинять музыку?

Рояль встал на цыпочки, поглядел вверх и увидел над собой портрет Иоганна Себастьяна Баха. Бах смотрел очень строго и почти что сердито.

В руках у него был нотный свиток.

— Извините великодушно, — пропел Рояль, — я не знал, что Вы заняты.

— Я занят!.. Черт возьми, угораздило какого-то пачкуна нарисовать меня с этим свитком в руках, и теперь я вынужден изо дня в день, из столетия в столетие сочинять одну и ту же ораторию! Согласитесь, веселое занятие!

— Мне тоже очень скучно, господин капельмейстер, — прожурчал Рояль, — но теперь мы обнаружили, что нас двое... Может быть, пока никого нет дома, Вы на мне поиграете?

— Я?! На этом... на этом безобразии?!. с этим бутылочным звуком? Нет, уж, увольте! Вот если бы Вы были Клавесином...

— А кто такой Клавесин?

— Мой друг, которого больше нет, — угрюмо буркнул Бах, но в этот момент открылась дверь и в квартиру вошел Сынок. Бах и Рояль сделали вид, что они незнакомы.

Ночью, когда все уснули, Рояль, мучимый любопытством, тихо-тихо подкатился к книжной полке и прошептал на ухо Толковому словарю:

— Будьте добры, позовите, пожалуйста, Энциклопедию!

— Какую тебе еще Энциклопедию по ночам... — заворчал Словарь.

— Ах, тише! Наверное, музыкальную.

— Подожди.

Вскоре новенькая щеголеватая Музыкальная Энциклопедия лежала на крышке Рояля.

— Госпожа Энциклопедия, не могу ли я узнать хоть что-нибудь о Клавесине?

Энциклопедия очень обрадовалась, что в кои-то веки кому-то понадобилась, и, бойко шелестя страницами, нашла нужную статью, и к утру Рояль знал почти все о своем прекрасном предке. Когда часы пробили семь, Толковый словарь помог Энциклопедии взобраться на верхнюю полку, а Рояль так же тихо укатил в свой угол.

С этого дня у Рояля появилась заветная мечта: стать таким, как Клавесин. «О, какой я неуклюжий! — думал он. — Как резко я звучу! Какой я грубиян — я отвечаю ругательством на каждое неловкое прикосновение! Какой я скучный, у меня всего-навсего две педали и — о, ужас! — ни одного дополнительного регистра! И что у меня за педали — стоит только озорному мальчишке нажать на правую, как мои звуки начинают плавать и метаться, словно рыбы в мутной воде! О, как я несчастен!»

Ни о чем подобном он Баху не говорил — ведь тот был занят, — но по ночам в Рояле шла огромная внутренняя работа. Он пытался изменить в себе все, и, оставив золотистую оболочку, наполнить ее серебристым звучанием. Наконец, когда опять-таки никого не было дома, Рояль робко, но определенно сказал:

— Соль.

Это «соль» прозвучало так нежно, шелестяще, что Бах вскинул брови:

— Что, что?

— Соль, — повторил Рояль и засмеялся.

— О, Клавесин! — прошептал Бах, и две тяжелые слезы скатились со старческих щек и упали на клавиши.

— Ля-си, — сказали не то клавиши, не то слезы. — Сойдите ко мне, господин капельмейстер, — прозвенел Рояль, — теперь я почти Клавесин!

— О друг мой! — растрогался Бах. — Если бы я мог! Но какой-то жалкий пачкун не догадался нарисовать мне ноги. Так что сыграй мне что-нибудь сам — что захочешь.

И началась музыка. За окном стремительно пролетали стрижи, на соседнем балконе надрывалась пленная канарейка. Раньше Роялю было очень трудно подобрать это призывно-грустное щебетание, а теперь, когда он стал Клавесином, это оказалось проще простого.

— О Рамо! — шептал Бах и вытирал слезы краешком камзола.

Подул ветер, и на подоконнике зашелестели китайские розы и голубая герань. Рояль быстро подобрал их шелест, и получилось очень похоже.

— О Куперен! — воскликнул Бах, и на его суровом лице засветилась детская улыбка.

Рояль взглянул на репродукцию картины Ватто, висевшую над диваном, и попытался музыкой передать грациозные движения дам и нежные речи кавалеров.

— О мои французские сюиты! — простонал потрясенный Бах и чуть не выронил свиток со своей нескончаемой ораторией.

Так Рояль стал Клавесином.

Однажды Папа и Мама закрыли все двери и усадили, наконец, Сынка заниматься музыкой. Он поднял пыльную крышку, коснулся клавиш и закричал:

— Не буду я на нем играть! Он вконец расстроился!

Тогда Папа и Мама вызвали настройщика. Тот бился, бился — ничего не мог сделать — ведь Рояль хотел быть Клавесином.

— Купите другой инструмент, — посоветовал он, а этот сдайте в музей.

— А много ли за него дадут?

— Не думаю. Но у всякой вещи должно быть свое место.

— Ну, тогда мы вызовем другого настройщика, — решили Папа и Мама. И вызвали. Они вызывали настройщиков каждый день, они вызвали всех настройщиков в городе и стране; они посылали за настройщиками в разные страны мира. Но никто не мог заставить Рояль звучать так, как звучат рояли. Рояль хотел быть Клавесином. Наконец, один старенький самоучка-настройщик, осмотрев Рояль, разгадал его тайну и посоветовал Папе и Маме:

— Попробуйте-ка вы убрать отсюда портрет Баха и повесить... ну, хоть Скрябина... или Рахманинова. Может быть, тогда он станет нормальным роялем.

Родители поблагодарили настройщика и для надежности решили повесить над Роялем портреты и Скрябина, и Рахманинова. Но в первую же ночь Скрябин о чем-то поспорил с Рахманиновым, и они все время выясняли свои отношения и думать не думали о Рояле, который хотел быть Клавесином.