— Ага, — кивнул одноглазый без тени насмешки в глазах. — Вижу, ты любознательная.

— Нет. Вернее, да, но нет. Про тебя мне рассказал Ранко, когда я поведала ему, что сталось с Боженой.

— Вот как? Ранко явно знает обо мне слишком много для казачьего повесы, я недооценил его. И откуда же, интересно?

— А мне почем знать… Он сказал, что тебя ожидает петля, и что ты опричник, вот я и решила вытащить тебя. Скажешь ему спасибо, когда вы снова встретитесь.

— Обязательно скажу. А теперь по поводу Божены… Я правильно понимаю, что твари, которые угрожают ей, это не простая нечисть, с которой ты каждый вечер ходишь пить чай?

— Правильно.

— И что же это?

— Она пыталась… вызвать демона.

— Обычное дело. Что же она настолько слаба и не удержит простого фамильяра, вроде того милого котика, который расхаживает по избе Хель?

— Нет, это кое-что… похуже. Не знаю, как это описать. Но это нечто такое, с чем даже Хель не справится. И оно хочет забрать Божену с собой. Душу Божены, чтобы растерзать ее в клочья.

— Ага. А как закончит, потом явится за тобой, я правильно понял? Или причина в чем-то другом?..

Она побродила затравленным взглядом по половицам бани, опасаясь снова заглядывать в его глаз, который за весь их разговор ни на мгновение не моргнул. По ее бледной щеке прокатилась одинокая слезинка, потом к ней присоединилась вторая. Малунья беспомощно всхлипнула, смазала слезы и закивала, не в силах произнести членораздельно ни слова.

— Знаешь, почему ты постоянно отводишь взгляд? — ощерился Каурай. — Боишься. Ведь в этом глазу ты видишь их. Тех, кто всегда наблюдает за вами, кто всегда ждет вас в темноте. Ждет, когда вы ошибетесь, зачерпнете слишком много и сами попадете им в руки. Но, не переживай. Они и за мной наблюдают, и также страстно желают утащить меня туда, где каждой из вас уготовано местечко.

— Иди к Сеншесу… — огрызнулась она. — Я не единственная, кого они могут сожрать.

— Да, — кивнул одноглазый. — Дай им волю, так они не успокоятся на одной жертве, а пожрут всякого, кого жертва знает и любит. В том числе и тех, кто ей ближе всего на свете. Именно поэтому мы и заключили Договор, чтобы всякие пустоголовые дуры не наломали дров. Но вас, похоже, ничто не способно унять. Готов об заклад биться, что ритуал проводили вы с Боженой на пару, а пострадала она одна. Не заставляй меня продолжать расспросы и выяснять как так получилось, что от нее остался лишь кусок визжащего мяса, а ты стоишь здесь — живая и здоровая, даже имеющая наглость хамить. Итак…

— Что?..

— Только чудо способно спасти душу Божены, и дать ей спокойно стать ничем.

— Это и есть твое спасение? Стать ничем?!

— А что ты хотела? Веришь в сказки попов о райском блаженстве в посмертии? Не ври, ты не такая глупая, чтобы верить в это. Ведь посмертие — это и есть ад, вечная жизнь в лапах страшных существ, которые не дадут твоей душе раствориться. Они порвут душу любой ведуньи, которая только попробует заглянуть за грань, не принеся им человеческих жертв. Сами возьмут ее как жертву. Порвут и будут пытать каждый клочок по-отдельности, разрывая на более мелкие клочки, и так до тех пор пока душа не превратится в пыль, а потом соберут ее заново, чтобы повторить круг. Это никогда не прекратится. Это судьба каждой глупой ведуньи — быстро сгореть и превратиться в вечно тлеющий уголь боли. Хель, Ванда и Хлоя хорошо усвоили этот урок и должны были объяснить вам, дурочкам, что у всякой силы есть цена. И некоторую и вовсе заплатить невозможно.

— Зря походу я обратилась за помощью к такому как ты… — пробурчала себе под нос Малунья. — Ты просто трус, который сочиняет страшилки и ищет оправдание.

— Разве я сказал “нет”? Я лишь сказал тебе правду, только и всего. Чтобы ты лучше понимала, что случится с Боженой, со мной, с тобой и с очень многими другими, если я потерплю неудачу. В худшем случае все Пограничье может превратиться в пылающий котел, и здесь еще очень и очень долго будет невозможно жить. Как когда-то случилось в славном городе Лурд, от которого ныне остались одни стены и толпы призраков, скитающихся по кущам мор-травы. А ты говоришь, оправдания. Итак, моя часть работы такова — я спасу Божену.

Он замолчал. Малунья сглотнула и забегала глазами, наспех разжевывая свалившиеся на нее лавиной сведения, заставившие ее сердце трепетать, слово адские твари уже поджаривают ее на медленном огне. Наконец она вырвалась из силков собственных мыслей:

— Что. Ты. Хочешь, — раздельно проговорила она, глубоко вздохнув, словно перед последним шагом на эшафот.

— Я хочу, чтобы ты сделала все, чтобы даже носа этих табунщиков не было не только на пушечный выстрел от избы Хель, но и на всем Пограничье. Пусть засунут свои обиды поглубже и утрутся моими искренними извинениями.

— Но… Но как ты себе представляешь, чтобы я заставила таборщиков отказаться от кровной мести? Хочешь, чтобы я передушила их в постелях, одного за другим?

— Нет. Но ты можешь напугать их. И страшно. Уж с этим, я думаю, такая неопытная дурында справится прекрасно. В сундуках Хель ты покопалась изрядно. Но я советую тебе придумать что-то получше еноховой мази…

— Слушай, ты!..

— И второе…

— Второе?!

— Найдешь моих мальчишек и приведешь их обратно к Хель. Гриша и этого Бесенка, или как там его…

— Прекрасно! — оттолкнула его Малунья изо всей силы и пошла в наступление, наставив на одноглазого свой миниатюрный пальчик. — Что ты еще хочешь от меня?! Чтобы я нашла твою трижды вы…ную кобылу?

— Еще чего, — закатил глаза Каурай. — Чтобы ты превратила Красотку в муху вместо того, чтобы по-тихому вытащить ее из загона? Нет, благодарю. Достаточно, чтобы ты просто держалась от моей лошади подальше. Она ведь денег стоит.

— Ну, ты и козел! Отправляешь меня, такую неладную, искать мальчишек, а самому жизнь лошади дороже!

— А ты дура, которая даже копыта моей кобылы не стоит. Мы идеальная пара.

— Умеешь же ты заключать сделки, одноглазый!

— Ну, так что? По рукам? — ощерился Каурай и подал ей раскрытую ладонь. Малунья поломалась пару ударов сердца, но все же схватила его руку и пожала.

— Отлично, — кивнул одноглазый и убрал доску с двери. — А теперь проваливай. Мне нужно поспать.

Освежающий холодок снаружи чуть остудил обоих. Буркнув на прощание какую-то гадость, Малунья побрела через пустынный двор, залитый мягким лунным светом — куда? Одноглазому было совсем не интересно. Он запер дверь на крючок, прошел к своей смятой лежанке и улегся, отвернувшись лицом к стене. Но уснуть так и не смог, как не пытался. В конце концов бросил напрасные попытки уговорить строптивый сон, вскочил на ноги и выбежал во двор.

Месяц продолжал свой неторопливый поход, оставляя за собой дорожку из мерцающих во тьме слезинок. Застыв посреди двора, одноглазый огляделся и прикинул, куда могла деваться взбалмошная ведьмочка. Избу он отмел сразу — не станет она заявляться к Хель посреди ночи, скорее всего в ближайшие недели вообще не рискнет показываться ведуньям на глаза. Лес выглядел уж слишком грозно и неуютно, чтобы в здравом уме отправляться туда в такую пору. Оставалось лишь хозяйственные постройки, где с отчаяния могла заночевать Малунья-Ревунья.

Поскрипев немного дверьми и не найдя ничего, кроме переполошившихся курочек с тройкой сонных лошадей, одноглазый ступил в хлев. И почти сразу заметил, что в стогу кто-то ворочается.

— Эй, — еле слышно позвал Каурай спрятавшуюся в сене ведьмочку. — Ты чего удумала ночевать здесь?

— А тебе какое дело, одноглазый? — обиженно хлюпнули носом из темноты. — Проваливай в свою баню.

— Ну, уж нет, — зашел он в рыдающую темноту, которая сразу окружила его и захлопнула за ним дверь. — Ступай в избу, глупая. Простынешь.

— Еще чего! — злобно шикнули на него. — Так они меня и ждут, чтобы вцепиться в меня и поедом заесть. И не подумаю! Проваливай уже, одноглазый, пока цел!

Но Каурай был сама неотвратимость — он запустил руки в стог сена и быстро нащупал там теплую и упирающуюся колдунью.