Скоро его мятежный дух нашел искомое.

Жертва ничего не смогла поделать, не успела даже вскрикнуть, когда зверь бросился на нее, с наскока повалил на землю и одним движением разорвал горло. Остекленевшие глаза слепо ударились о небо, когда их залила струя горячей крови, стекающей с обнаженных клыков.

Славная ночь! И не было у него ночи слаще.

Но ему хотелось большего. Проглотив очередной кусок мяса, зверь обернулся к своей трепещущей наезднице, которая смирно сидела рядом, не смея даже вскрикнуть, когда окровавленная морда приблизилась, не спеша обнюхала ведьмочку с головы до пят и ткнула носом в траву. Ведьмочка рухнула почти неслышно, со страху лишившись всякой воли к сопротивлению. Зверь взгромоздился на нее, ощутив под собой податливое молодое тело, такое сладкое и невинное.

Он слегка куснул ее грудь, почувствовав как ведьмочка трепещет, как извивается под ним, подобно сладкому ягненку. Все естество зверя налилось жаждой, налилось кровью, поднялось и приготовилось впиться в нее, высосать без остатка. Он сполна насладится ее захлебывающимся дыханием, задушенными мольбами и робкими попытками вырваться. Бесполезно.

О, да. Он поиграет с ней. Медленно, растягивая удовольствие. Не будет торопиться.

…

Однако не успел зверь заняться девичьим телом по-настоящему, как навострил уши и повернулся навстречу приближающейся поступи.

Все затихло. Земля задрожала. Исполинская, холодная гора черного мяса вышла из трепещущей тьмы. Страшный, молчаливый и неумолимый как наступление ночи, он был здесь.

Волк с неохотой оторвался от своей игрушки и вышел навстречу врагу, широко раздувая мохнатую грудь. Еле живая ведьмочка едва не лишилась рассудка, когда напоролась на взгляд широко раскрытого глаза, выбитого прямо в центре каменного лба. В исступлении она потянулась к зверю, который еще недавно терзал ее когтями, вцепилась в колючую шкуру и торопливо зашептала, упрашивая его уснувший рассудок без оглядки спасаться бегством.

Но трепещущему человеческому сердечку было не унять неусыпную жажду зверя. Он боднул ведьму, освобождаясь от ее надоедливого шепота, оскалился и зарычал.

Но гигант даже не дрогнул. Не сбавил шага. Не двинул даже мускулом на вечно застывшем лице, скошенном на бок и словно пришитом к черепу.

К зверю шел враг. Что же! Он его тоже сожрет. Но сначала разорвет на куски и пустит ему кровь!

Ведьмочка не посмела мешать зверю. В тот момент, когда смертельные враги бросились друг на друга, она закусила язык и от резкой боли не смогла выдать ни звука.

* * *

Изба тонула во тьме. Игриш продрал заспанные глаза и чуть поморгал, привыкая к темноте, но смог разглядеть только стенку печи, которая пузатым белым кораблем выплывала из темноты. Сам он лежал на лавке, с носом укрывшись теплой периной, и ему было неведомо, что заставило его проснуться — тишина стояла настороженная и звенящая.

В ушах еще стоял дьявольский хохот, который вынесло из тревожных снов. В нем он видел ряды кольев — и себя, ведро за ведром вычерпывающего из колодца красное вино, пахнущее кровью. Эти бесконечные ведра он выливал в кубок Крустнику. Молодой князь пил глоток за глотком, требовал больше, смеялся и сверкал своими женскими подведенными глазами. Игриш старался, это было лучше, чем смотреть наверх.

Маришка. Он знал, что она там. Там были все. Они ждали его.

Игриш помассировал веки. Осколки кошмара заметало под лавку. На время.

Снова закопаться в пропотевшие простыни ему показалось чем-то неправильным, особенно когда остальные лавки под крышей темной избы пустуют мятой белизной. Он откинул перину и огляделся, прислушался, касаясь слухом каждого скрипа, вплоть до мышиного писка под половицей. Из-под лавки ему подмигнул большой старый кот, показавшийся Игришу смутно знакомым. Изумрудные глаза вопросительно блеснули сквозь темноту: «Ну что, проснулся, гаденыш?»

И едва Игриш уловил движение со двора, как сруб разом вздохнул чем-то тяжелым. Тревожные голоса застучали по окнам, послышались шаги, крякнуло крыльцо и дверь с грохотом распахнулась, впуская внутрь колючий дух смятенья. Шерсть мохнатого чертенка встала дыбом, когда в комнату кубарем влетела Малунья с затравленными, зареванными глазами и, пробежав комнату, упала грудью на здоровенный сундук.

Игриш с головой зарылся под одеяла и затих, когда следом за ведьмочкой в избу впорхнула незнакомка в темном платье:

— Малунья? Где ты, дуреха?! — затараторила она, остановившись посреди комнаты. — Ты понимаешь, что ты наделала?!

— Я здесь… — пискнула ведьмочка с сундука, закрываясь от женщины гривой пепельных волос.

Женщина уверенно пошла на ее голос, зачем-то поводя руками перед собой, словно раздвигая невидимую занавесь. Ее русые волосы плащом метались за плечами, и не успела она подойти к сундуку с рыдающей Малуньей, как дверь за ее спиной захлопнулась. Светлые волосы женщины всколыхнулись и опали на точеное, бледное лицо с глазами, даже в темноте сверкающими пустотой двух бельм. Голову она держала несколько выше необходимого, словно общалась не с горе-ведьмочкой, а с пучками пахучих трав и сушеных грибов, которыми были завешены почти все стены избы.

— Ну а что?.. — простонала ведьмочка, отчего-то вскидывая руки навстречу женщине, хотя та не сделала и намека, чтобы ударить ее. — Зато я спасла его!

— Это ты расскажешь, когда он придет в себя! Если придет, — медленно проговорила слепая женщина. — А уж когда о твоих фокусах узнает Хель…

— О, нет! Только не она! — заломила руки Малунья, сползая с сундука на пол. — Помоги, Хлоя, я все что угодно сделаю! Но только не рассказывай ей!

— С чего бы это? — подняла белоглазая еле обозначенную бровь, тень улыбки тронула ее губы. — Сказать Хель — первое дело. Как только она вернется. Поглядит она, как ты осторожна со своим даром.

— Нет, нет, нет, — взлохматила себе волосы Малунья и замотала головой. — Лучше уж я снова прокачусь на спине этого волка, чем снова придется слушать нотации Хель!

— Ах, вот она какая, сахарная… — хохотнула Хлоя и ловко ухватила ведьмочку за плечи. — Нотаций она боится? — приблизила она невидящие глаза к лицу дрожащей Малуньи. — А кучи разъяренных таборщиков с кольями ты не боишься?

— Это другое… — хлюпнула носом ведьмочка.

— Ага, другое! — иронически кивнула женщина. — Это хуже. А уж если об этом прознают опричники…

— Не выдавай… — сглотнула Малунья. — Она отнимет мои сапоги.

— Я сама отниму твои сапоги. Будем раздувать ими самовар.

— Нет!

— Это будет тебе урок, дура! — погрозила она пальцем у нее перед носом. — Или ты забыла второе правило ведуний?

— Я хотела сделать доброе дело…

— Твое доброе дело приведет нас на костер! — прошипела Хлоя той прямо в лицо, на ее бледном лбу залегла глубокая складка. — Забыла, что нам запрещено вмешиваться в склоки людей, особенно таких злопамятных как эти таборщики. А ты не просто вмешалась, ты еще и выкрала под покровом ночи какого-то… висельника?!

— Он не висельник.

— Неважно! Таборщики хотели вздернуть его. Значит, это их дело. И что нам теперь с ним делать?

— Ну… — подняла ведьмочка очи горе. — Спасти?

Хлоя опешила и всплеснула руками, не поверив, что с губ ведьмочки и впрямь слетела подобная глупость. А потом хлопнула ладонями по коленям, нервно рассмеявшись:

— Спасти?! Я удивлена, почему он до сих пор не отбросил копыта, а ты говоришь спасти?.. Зачем?

— Он нужен мне, — пожала губы Малунья. — Он и никто другой.

— С чего бы это? — протянула Хлоя. — Ты чего, дурочка, втюрилась?

— Нееет!

Тут дверь приоткрылась и раздался мягкий звон. Следом в щелочку просунулся острый нос второй женщины со смолянисто черной косой, в которую были вплетены разноцветные ленты с маленькими серебряными колокольчиками, весело позванивающими при каждом движении. Яркие золотистые радужки буквально светились на несколько озадаченном лице, когда их хозяйка пересекла порог и обнаружила ссорящихся товарок в столь поздний час.