— Точно такая же, пан Рогожа, — мотнул рыжим чубом здоровенный детина и вышел вперед. Он уже довольно давно приглядывался к кобыле, недобро сжимая кулаки и хмурясь, когда остальные помирали со смеху.

— Ишь, как совпало, — развел руками бородатый, которого назвали Рогожей.

— Моя это кобыла, по глазам вижу! С жеребенка ее ростил!

— Вон оно как! — притворно ахнули и оскалились с боков.

С каждой фразой Игриша бросало то в жар, то в холод. Он уже готов был даром отдать им эту злосчастную кобылу, взгромоздиться на Красотку и дать стрекача. Пусть сварливая лошадь кусает его, когда ей вздумается… Но отчего-то он упрямо продолжал сжимать поводья, краснеть и отбрехиваться.

А казаки все не унимались:

— Ага! Ну, малец. Горюн гутарит, что твоя кобыла есть его кобыла, которую увели у него из-под носу лихие люди. Не встречал ли ты часом лихих людей на дороге?

— Нет, — мрачно буркнул Игриш.

— Раз не встречал, так может ты и сам из лихого люда?

— Из баюновой банды он, как пить дать! — крикнули из-за спин.

— Вы-то сами чего, не разбойнички? — глянул на них исподлобья мальчик.

— Э, нет, брат, не обижай, — покачал головой бородатый мужичок, что звался Рогожей. — Мы честной народ, трудом своим живем. По дорогам с чужими лошадьми не ползаем! Вот скажи, дорогой, прав ли Горюн, когда гутарил, что признал в твоей лошаденке свою кобылку? Иль брешит?

— Ага… Еще бы.

— Слыхал, Горюн? Брехун, гутарит, ты. Неправду гутаришь.

— Брешу, значит! — взревел здоровяк Горюн и под общий хохот выхватил поводья у Игриша. — Ну, погоди у меня, негодник! Поплескаешься ты у меня в речке Смородинке!

— Ты чего делаешь, эй?! — воскликнул мальчик, повисая у него на руке, толстой как бревно, но двое казачков тут же напрыгнули на него с обеих сторон, схватили за шиворот и оттащили, одарив крепким подзатыльником:

— Не балуй!

Вдруг Красотка с ржанием взвилась на дыбы и едва не прибила Горюна копытами. Подлетевшие было казаки вцепились ей в сбрую и попытались удержать, но та, ударив одного из них лбом, цапнула зубами другого за плечо и бросилась в сторону. Парочка казаков с жалобным всхлипом полетели-таки под копыта, и только случай уберег их чубатые головы. Игриш сам с трудом увернулся и едва не слетел с моста в воду. Свистнула нагайка, намереваясь огреть кобылу по морде, но Красотка быстро развернулась на месте, раскидывая казаков в разные стороны, кинулась на передние ноги, от души лягнула воздух, снова по случаю никого не убив, и, яростно раздувая ноздри, бросилась в открывшуюся позади себя брешь.

Мост, не выдержав отчаянного столпотворения, крякнул и принялся разваливаться, а бедные казаки с криками и проклятиями посыпались в воду как яблоки.

Игриша удалось остаться целым и не угодить под мост только каким-то чудом — мальчик вовремя обнял столбик, и по счастью именно он и устоял. Больше всех не повезло тем, кто оказался близко к пегой кобылке — она с испуганным ржанием завалилась на бок и со страшным всплеском рухнула прямо в речку, увлекая за собой и громилу Горюна, который так и держался за ее уздечку, и еще парочку казачков помельче.

Виновница бардака к тому моменту была уже на берегу и со всех ног неслась к лесу, оглашая окрестности недовольным визгом. Ей вторила отборная мужицкая брань, которой бурлила доныне спокойная речка Смородинка.

— Экая недотрога! — цыкнул зубом усач-атаман, провожая кобылку взглядом. — Не лошадь — зверь!

Они с Игришем и были теми единственными, кому удалось удержаться на том, что осталось от моста. Другие казаки, коим не повезло оказаться на пути Красотки, активно гребли к берегу и насквозь мокрые плелись по камышам, ругались и выжимали оскорбленные усы. Горюну с его невезучей лошаденкой пришлось тяжелее остальных — но и он таки вытащил ее на берег, целую и невредимую, пусть и дрожащую от страха.

— Эх, ма… Теперь весь порох что твой табак, пан Рогожа! Что ж ты не сказал, что твоя кобыла с норовом?! — крикнул Игришу пузатый казак, выливая воду из пищали. — Так же и убить недолго — факт!

Игриш не нашелся с ответом, как раздался новый крик:

— Эй, глядите-ка! Этот черт возвращается!

Головы с обоих берегов разом повернулись к опушке, где пропала разозленная кобыла. Но увидели они не только вороную, гордо вышагивающую по тропе, фыркая на каждый вздох опозоренных казаков.

— Что тут? — поморщился Каурай, едва удерживая поводья своенравной лошади. Рядом с ним понуро брел какой-то чумазый темненький мальчишка, таща за собой волокуши с какой-то рогатой хреновиной.

— Ты что ли Каурай? — поинтересовался усач-атаман, переводя взгляд то на одноглазого, то на его несчастного спутника, на котором лица не было. Он бросил волокуши, и попытался улизнуть, но одноглазый ловко поймал его за шкирку.

— Вижу, мы уже знакомы, — кивнул он, с интересом поглядывая на казаков, только что искупавшихся в речушке. — Это ваш озорник?

— Айй, — зарыдал чертенок, силясь вырваться из хватки одноглазого. — Дяденька, пустите! Я больше не буууду убегать!

Но одноглазый был неумолим и только встряхнул мальчишку, словно мешок:

— Ваш, спрашиваю?

— Да это же наш Бесенок! — крикнул Рогожа, выглядывая из камышей. — В сам деле нашенский! Горюнов пострел!

Казаки, оправившись от трагического падения, стягивались к опушке, где застыл Каурай. Игриш смекнул, что сидение на мосту более не сулит ему ничего доброго, и стрелой юркнул к одноглазому. Однако пара казаков, которые столпились на берегу, заступили ему дорогу.

— Куды?! — гаркнул один из них, порываясь схватить мальчишку за рукав, но Игриш оказался ловчее. Пара удачных прыжков, и он бы уже со всех ног мчался под защиту к своему спутнику, однако нечто цепкое кречетом вцепилось ему в локоть.

— Постой, малец, — дернул его к себе усач-атаман. — Не торопись, мы еще погутарим трошки!

Игриш сжал зубы и попытался освободиться, но хватка у усатого главаря была просто железная. Другая рука казака лежала на рукояти длинной сабли, за спиной и с боков собирались казаки — всего три десятка человек, мокрые, усталые и злые. С противоположного берега подтягивались конные, доставая луки, арбалеты и пищали, чтобы если что подмогнуть товарищам залпом-другим, ибо выглядел одноглазый по-настоящему грозно, пусть и был в явном меньшинстве.

— Ну, раз вашенский, то и забирайте его ко всем чертям, — проговорил Каурай и толкнул чертенка казакам. — А моего пострела давайте сюда!

Однако чертенок не пробежал и пары шагов, как хлопнулся оземь — охнул, поднялся на колени да так и остался сидеть, затравленно озираясь то на компанию казаков, то на своего пленителя.

— Не можно, мил человек, не можно! — покачал головой усач-атаман. — Сначала расскажешь, откуда у вас наша лошадь!

— На дороге встретили. Забирайте обоих. Мне чужого не надо.

— Не верю я, что лошадь можно просто так на дороге… встретить! Уж не брешишь ли ты, мил человек?

— Зачем мне врать? У меня и своя кобыла есть, и получше вашей.

Красотка махнула гривой и фыркнула, подтверждая слова хозяина.

— Да уж. Коняга хоть куда. С характером! — хохотнул толстый казак, и его товарищи недружно рассмеялись, памятуя какую взбучку им устроила эта «коняга».

— Бесенок? — из толпы вышел Рогожа и подошел к чертенку, который все еще сидел посреди дороги. — Ты чего это так далеко от хутора забыл? А если тебя тут баюновы разбойнички сцапают?!

— Я… это… — только и смог проговорить чумазый мальчишка, сглотнул и затих.

— Убечь хотел, паршивец, — покачал головой усач-атаман. — Вот погоди, как я тебя отделаю! Мало нам бед да несчастий?! Это ты лошадь украл?

Мальчишка только надул желваки и промычал что-то нечленораздельное.

— А? Не слышу! Горюн, тащи его, дурак, твой это ученик, так его и растак! — крикнул усач-атаман, выглядывая Горюна за спинами казаков.

— А чего я-то? — промычал тот. — Привязанный он что ли?

Мокрая глыба Горюн вышел из толпы и, понурив голову, зашагал к Бесенку. Но не успел он приблизиться, как мальчишка пружиной взвился на ноги и бросился обратно — в лапы к прежнему одноглазому мучителю, но снова хлопнулся в пыль и растянулся у его сапог. Горюн поглядел на обоих грустным, тяжелым взглядом, сплюнул и махнул лапищей: