– Батарея!
– Отбой!
– Подъем!
– Отбой.
– Подъем.
– Шагом марш. Раз, раз, раз-два, левой, левой, раз, раз, раз-два, ле-вой, левой… стой. «Розы» вполголоса. Шагом марш. Песню запевай. «Жил-был художник один – раз-два, левой, левой, – краски имел и холсты, – раз-два, левой, левой, – но он актрису любил – раз-два – ту, что любила цветы. Миллион! миллион! алых роз! из окна! из окна!.. Отбой.
– Кол, идешь к зенитчикам, находишь там Сабыр-бека Акылбекова и говоришь, что Шуба кланяется и интересуется планом на будущее. Планом, запомнил? Вперед… Что за богач здесь чудит… а за окном чуть дыша… миллион, миллион…
Скрипят половицы, хлопает дверь, клацают пряжки, раздается кашель, снова хлопает дверь, скрипят половицы, кто-то спрашивает у дежурного сержанта, в какую сегодня смену ему стоять, дежурный отвечает, кто-то насвистывает; пахнет табачным дымом, сапогами, портянками. Кто-то говорит, что, если одна роза стоит рубль, то миллион роз – миллион рублей; даже если пятьдесят копеек – и то полмиллиона, ничего себе бедный художник. Гремит крышка бачка с водой. Скрипят половицы. И всего на одну, тогда как можно полмиллиона иметь за эти же деньги: пятьдесят копеек ей на билет и пятьдесят себе на билет в кино, и она после кино – твоя…
* * *
– Эй, проснись. Это дежурный. Пора на смену.
Черепаха слез, начал одеваться. Дежурный сержант стоял рядом. Черепаха, надев штаны, сел на табурет, чтобы обвернуть ноги портянками и обуться, оглянулся и с удивлением увидел, что никто больше не встает. Он поднял глаза на дежурного.
– Шевелись.
Он обулся, взял куртку.
– Можешь не надевать.
Он посмотрел на дежурного.
– Тепло. И майку лучше снять.
– Зачем?
– Пошли.
Сержант пропустил его и пошел сзади. На улице было темно. Возле грибка маячила тень дневального.
– Нет сигареты? – спросил Черепаха, пытаясь разглядеть лицо дневального.
– Сигареты? – это был голос одного из своих – сынов.
Дежурный хмыкнул:
– Ты же не куришь. Пошли.
Они прошли мимо столовой и глиняного жилища офицеров.
– Иногда курю, – сказал Черепаха.
Дежурный промолчал. Они миновали двор и направились в сторону недостроенной бани.
– Куда мы?
– Туда.
Они достигли мраморной серой стены и прошли внутрь мраморного прямоугольника. Здесь приятно пахло табаком и еще чем-то пряным.
Заговорщик? Он. Хорошо, мой генерал. Дернешь? Нет, проверяющий может приехать. Ну мы тебе оставим. Оставьте. Но не больше трех затяжек, мой генерал. Хоп!
Кто-нибудь на пороге сядьте. Зажгите спичку… А то ничего не видно. Здесь! Здесь наш ревлю… хх! Ревлю… как это? Ревля… Пф-а-ха-ха! бля-рев-ля! Ха-ха! Тсс! тсс! тсс! Ха-ха-ха! А-ха-ха! а-ха-ха! Тсс! тише! тсс! тсс! тсс! тише! тише! Ха-ха-ха! Ладно, давайте… Ха-ха-ха-ха! Давайте в самом деле – тес – а то это самое… Ха-ха-ха-ха-ха! о, бля! о, не могу, ха-ха-ха-ха… обляйте… ха-ха-ха-ха – обляйте… ха-ха-ха! Ха-ха-ха-ха-ха! Я прошу… ха-ха… обляйте… ха-ха! а! а! ыыы! конец!.. не могу… Ха-ха! Ха-ха-ха! Об… ха-хахахаха! меня обля хахахаха!.. водой обляйте! Ну тише, действительно, хватит, вы что? ты что, братан? в натуре, кончай так шуметь, сейчас придут… ххх-хха-ха… Сходите кто-нибудь за этой… хх… за водой. Уф! классные ржачки! фу! все! все! Не надо ничего, все нормально. Все, братаны, все четко. Все, клянусь.
Там кто-нибудь на выходе есть? Есть. Я уже забываю, зачем мы здесь торчим. А кто это? Где? Вот стоит, забыли? Ну да! Он хотел показать нам, где раки зимуют.
– Слушайте, неужели он действительно думал, что мы, что вот Шуба, Лыч, я будем это все… Слушай, может, ты шизофреник?
– Шуба, можно я уже начну?
Может, дневальный догадался и сейчас поднимает ребят…
– Где ты был, когда мы здесь вшей кормили? Метались, как ошпаренные. Строили, рыли.
– А он думает, тут все само построилось. По щучьему веленью.
– Где ты был эти полтора года, гнида?! Когда мы по минам ездили и на засады нарывались? Думаешь, ордена и медали за красивые глазки дают?!
– А он говорит: портяночные наполеоны.
В мраморном колодце было душно и темно. По спине и из-под мышек тек горячий пот, горячие змейки щекотали виски и вились по щекам и шее.
– Ты это говорил?
– Там есть кто на входе?
– Так ты это говорил?
– Тихо!.. Что это?
– Машина! Сюда?
Но тут же они поняли, что это взошедшая луна осветила небо; несколько мгновений они сидели молча, обратив лица к наливающемуся бледным светом звездному небу, и Черепаха тоже поднял глаза и увидел худого громоздкого Лебедя, приколоченного вблизи Млечного Пути…
– Ты говорил?
– Нет, – ответил Черепаха, пятясь, – не говорил.
Но это уже не могло их остановить.
6
Поезд притормозил, и он сошел, а большие тяжелые колеса продолжали вращаться и тащить – условиях острой классовой – дальше зеленые закопченные вагоны с пыльными стеклами, колеса вращались, стучали – отсюда вытекает – колеса вращались, – вытекает и классовое назначение – стучали – в постоянной боевой готовности – и уволокли весь караван с людьми и рестораном за лесной поворот.
– Своей боевой мощью они сдерживают агрессивные устремления империализма. В наше время усиливается противостояние двух… Что такое, Бесикошвили?
– Ручка перестал писать, тащсташнант.
– Бери мою.
Жарко. Брезент раскален. Окна отворены, и дверь распахнута настежь, но воздух в ленинской комнате недвижен. Ленинская комната – это отдельно стоящее сооружение, но почему-то называется комнатой. Комната невидимого дома? Ленинскую комнату строили три дня: из ящиков сколотили каркас и обтянули его толстым брезентом, вырезали два окна и застеклили их, навесили дверь, внутри поставили столы и табуретки, стены украсили плакатами, рукописной газетой «Артиллерист-1» и портретами моложавых мужчин с приятными внимательными ободряющими глазами, а на стене, свободной от плакатов, висит большое лицо с бородкой и морщинками у глаз, необыкновенно солнечных. Здесь нельзя курить. Сюда нельзя входить в майке или босиком. Это ленинская комната.
– Он убедительно доказывал, что этими лозунгами буржуазия пытается скрыть…
За лесной поворот.
Приземистые черные бараки, бани, сараи с дровами и сеном, станционный домик. Взвалил на спину рюкзак и пошел по тропинке вдоль железной дороги, подбежала лайка, молча сопровождала до крайнего барака.
Молчащий поселок позади. Под ногами скрежещут камни, пахнет мазутом.
Светло и прохладно.
Короткий мост, под мостом медленная река медного цвета. Разворачиваю карту. Да, это она, река, текущая к Белому морю. Спуститься с насыпи и идти вдоль узкой медной, медовой реки к Белому морю.
Спускаюсь с насыпи и окунаюсь в сладкий пряный настой. Всюду растут небольшие корявенькие кустики кофейного цвета, с узкими зелеными листьями.
Земля под ногами чавкает.
Земля под ногами чавкала, похрустывали стебли и корни. Трещали сучья, звучно билось сердце; остановился, перевел дух… и понял, что один, и вспомнил, что это ночь.
Ночь безмолвна и светла.
Деревья и птицы молчат.
На зеленых колючих маковках горят солнечные знаки.
Вокруг простираются пустыни, поросшие багульником и хилыми соснами, по берегам реки высочеют ели.
Надо снять рюкзак, умыться после дороги, развести костер и сварить ночной обед, но не двигаюсь, стою, озираюсь, прислушиваясь.
Хрипло покашливают курильщики, скрипят табуретки. Шариковые ручки петляют по листам тетрадей. Лобастый политработник сидит за столом. На столе его панама, папка, газеты. За его плечом – лицо с прищуром лучистых глаз.
– В противном случае трудно, а подчас и вовсе невозможно сделать правильные выводы о тенденциях развития военно-политической ситуации в мире, а также военного дела в целом или его отдельных отраслей.
Река текла среди болот. Комары не давали дышать, слушать, смотреть. Тропа часто отворачивала от петлявшей реки и пролегала по обширным зыбким травянистым кочковатым полям, качалась и хлюпала под сапогами. Посреди болот стояли каменные сосновые сухие острова – дойдя до очередного острова, сбрасывал рюкзак, лежал на гранитных теплых плитах в сени шелушистых радостных сосен, думая о море, о его брызгах, волнах и чайках.
