Впрочем, один все-таки сумел уйти: из полка можно выйти или выехать либо через Западный, либо через Восточный контрольно-пропускной пункт, и он как раз был в наряде по Западному пункту и ночью ушел, но утром его взяли, высмотрев в бинокль.
На вечернем построении комбат напомнил о беглецах, и кто-то сказал: пусть только сунутся, – а Енохов поинтересовался, дадут ли отпуск, если задержишь или застрелишь беглецов. Ишь, сказал комбат. Это твоя обязанность, рядовой Енохов, сказал один из лейтенантов. Но, сказал комбат, мы как-нибудь поощрим. Комбат оглянулся на лейтенантов и прапорщика: все? Сегодня кино, напомнил прапорщик. Да, откликнулся комбат, киноустановку починили, так что… тихо! Начнем с первого взвода. Только один взвод. Я сказал, один… Повторяю… Ну хорошо! Никто не едет. Всё! Добазарились!..
Когда укладывались спать, кто-то заметил, что все-таки часовому из зенитно-ракетной батареи, который погнался ночью за неизвестным и скрутил его – а это был очередной бегун, – дали отпуск.
Часовые первой смены бодро собрались и бодро отправились на позицию. Но вернулись ни с чем. Спокойно прошли и все остальные смены. Не появились беглецы и на позиции второй батареи, и на участках других форпостов. Впрочем, если они знали о минных полях, то ждать их нужно было на контрольно-пропускных пунктах. Но и на обоих пунктах за ночь ничего подозрительного не заметили.
Днем уже никто не вспоминал о беглецах.
8
Строительство свинарника подходило к концу, оставалось еще немного нарастить стены, настелить крышу, сколотить и навесить дверь. И после обеда строители взялись за крышу и незадолго до ужина вбили последний гвоздь. Комбат посмотрел и сказал, что первый взвод мог бы поехать в кино, если бы объект сегодня был сдан. Первый взвод, молниеносно поужинав, вернулся на свинарник: пилы завжикали, молотки застучали, – и на вечернем построении заместитель командира взвода доложил о полной готовности объекта. Ну, молодцом, ребята, сказал комбат, завтра вернемся на баню, плохо без бани. А сейчас все могут отдыхать. Сегодня не наша очередь посылать наряд на кэпэпэ? Хорошо… Ну, Бесикошвили, – машину, первый взвод едет в город.
Бесикошвили пошел в машинный парк, расположенный позади палатки-казармы, – здесь, за оградой из маскировочной сети и колючей проволоки, стояли гусеничные тягачи и грузовики; Бесикошвили подогнал машину к мраморной ограде, первый взвод сел в кузов, Бесикошвили посигналил, и из глиняного домика пришли и сели в кабину оба лейтенанта, грузовик помчался в сумерках по ухабистой дороге, гремя бортовыми замками и пыля; солдаты курили в кузове, и от сигарет летели рдяные искры.
Может, удастся встретиться с Борисом, думал Черепаха, трясясь на деревянной скамье.
Артиллеристы опоздали, фильм уже начался. Все скамейки, разумеется, были заняты, а на площадке позади «зала» стояла плотная многоголовая толпа. Артиллеристам пришлось занять наихудшее место. Бесикошвили попросил нескольких солдат, стоявших впереди, снять панамы, они обернулись, окинули грузную фигуру грузина взглядами и сняли панамы. Но и простоволосые головы все равно мешали смотреть на экран, и приходилось тянуть шею, привставать на носки, наклонять голову то вправо, то влево.
На огромном вогнутом мраморном экране вспыхивали яркие краски, двигались люди. Где-то поблизости со сценой сидела и неустанно свиристела, как птица с большой грудью и луженым горлом, цикада. Ночь набухала вокруг клуба под открытым небом. Вверху разгорались звезды. Воздух был тяжел, дышалось с трудом, как в погибающей подлодке.
Черепаху пихнули в спину, он посторонился, пропуская вперед двух раскосых солдат. Они протискивались вперед, ближе к экрану. И на их пути оказался Бесикошвили.
– Зачем пихаться?
– Что?
– Говорю: ты что, пьяный?
– Что ты хочешь, биджо?
– Фильм хочу.
– Так и смотри.
Один из них что-то сказал на азийском кхакающем языке.
– Ты что? ругаешь меня?.. Ну! повтори по-русски.
– Ладно, вали.
Чего я вали? ты что? тащишься?
…! …! …!
– Ты опять ругаешь? Ну пошли тогда!
– Что пошли? что надо? что хочешь?
– Пошли, говорю, отсюда.
– Да пошел ты.
– Я тебе говорю… – Бесикошвили схватил одного из них за локоть и потащил за собой. Второй исчез.
– Что было? – спросил Бесикошвили, вернувшись. Кто-то начал тихо пересказывать пропущенные грузином эпизоды, но вдруг замолчал и оглянулся.
– Сюда иди-и, биджо.
– В чем дело?..
– Сюда иди, – повторил высокий скуластый солдат. Кажется, это был предводитель той розыскной группы из разведроты, что приходила вчера в батарею.
– Все было честно, один на один, – откликнулся Бесикошвили. Разведчик шагнул вперед, Бесикошвили попятился, но две длинные руки нагнали его и звучно накрыли уши и отскочили, как если бы уши были огненные, – отскочили и вцепились в куртку. Когда его вытащили из толпы, он опомнился и заругался: гаргистраги – моргистраги, – и замахал руками, как медведь, отбивающийся от пчел. Руки разведчика отпустили Бесикошвили, но в тот же миг правая метнулась к его лицу, и голова Бесикошвили полетела назад и повлекла за собой грузное тело.
– Встань! – приказал разведчик. В толпе произошло движение.
– Бесико?!
– А! – откликнулся Бесикошвили, вставая.
– Бесико!!!1
– А!
Из толпы выбегали солдаты.
– Прекратить! Что такое?! – властно крикнули из первых рядов.
В кинобудке смолкло жужжание аппарата, изображение исчезло с экрана. Стали слышны глухие удары и топот. Раздался свист.
– Включи!
– Дайте посмотреть фильм!
– Я приказываю!.. Немедленно!..
Но все новые и новые солдаты выбегали из толпы и бросались в драку. Многорукая куча топталась, вскрикивала, сопела, разрасталась.
– Я приказываю! Отставить! Немедленно! – Властный голос приближался к дерущимся. – Последний раз!.. – Голос пресекся.
– А!
– А!
– Х-хы!
– Капитана Теретникова!..
– Хх!
– Пятая ррота!
Неожиданно щелкнул выстрел.
Стрелял человек, вскочивший на сцену. Из кинобудки на экран все еще был направлен пустой луч, и человек с пистолетом встал под него – теперь были видны его погоны и пистолет в руке.
– Па местам! – закричал он и еще раз выстрелил вверх, в тяжелые яркие звезды, и в луче что-то сверкнуло, по сцене забарабанило.
– Не сметь! – гневно закричал офицер, защищая рукой с пистолетом лицо.
– Тут женщины! – крикнули из первого ряда.
Но, вспыхивая в луче света, на сцену все летели камни. И офицер еще раз вскинул руку, щелкнул пистолетом, как бичом, и вдруг схватился за голову, согнулся, выронил пистолет… В кинобудке выключили свет.
– Гаргистраги – моргистраги!
– …мать!…мать!
– Джяляб!
В темноте проносились камни, свистели увесистые пряжки ремней, раздавались проклятья, воинственные вопли, глухие удары и топот. Камни стучали по экрану и сцене, звонко ударялись о металлическую крышку кинобудки. Хрустнуло дерево – кто-то начал ломать лавку. В темноте загорелся электрический фонарик – и тут же полетел на землю; фонарик катался под ногами и не угасал.
– А! а!
Черепаху ударили по плечу, он обернулся – и чугунный лоб невидимого разъяренного быка стукнул его в подбородок, и он оказался на земле; в ушах звучала пронзительная музыка, во рту было сладко, – он сплюнул, мотнул головой, стараясь вытрясти из ушей оглушительную музыку, и встал на четвереньки, – но сбоку кинулся невидимый бык и выпуклым бугристым лбом поддел его снизу, – Черепаха повалился на бок, хватаясь за одеревеневший живот; дыхание перехватило, он корчился на земле, разевая рот, но горло не откупоривалось, перед глазами прыгали красные маленькие быки, голова распухала… вдруг воздух хлынул в горло, наполнил легкие, голова закружилась, из глаз потекла влага, затошнило, но после нескольких вздохов тошнота прошла.
