Шаоань работал безумно и жадно весь день, а вечером, если в бригаде не было собраний, он падал в свой грязный угол и засыпал мертвецким сном…

Но с некоторых пор Шаоань потерял сон. После полного забот дня он не мог уснуть. Перед его глазами то и дело возникал образ Жунье. Он вздыхал в темноте и по временам зло ударял кулаком по кану.

Было совершенно непонятно, что делать. Сначала он думал, что если просто не ответить Жунье, она поймет, что он не согласен. Даже не так – не смеет согласиться. Думал, что она перестанет и вспоминать обо всем, что было. Но тут Жунье взялась передавать через Шаопина весточки и просить Шаоаня приехать в город. А у него действительно не было времени приехать. Но главное – речь шла о совершенно невозможном будущем. Зачем было тратить столько времени на эти поездки и разговоры? Шаоань не хотел говорить «нет» в лицо Жунье и видеть своими глазами, как разбивается ее сердце. Он боялся, что его сердце разобьется следом. Шаоань думал, что если он не поедет в город, Жунье сообразит, к чему он клонит, и не станет снова поминать о старом. Шаоань и представить не мог, что Жунье зачастит к нему в деревню.

В тот день, когда она должна была приехать, Шаоань, раздираемый муками противоречий, скрепя сердце решил не возвращаться. Он думал, что это, возможно, жестоко, но так есть, по крайней мере, шанс все закончить. Когда проблема решится, Шаоань спокойно объяснится.

Ему становилось все яснее, что если он согласится, то только навредит Жунье. Такой девушке, как она, нужно найти кого-нибудь городского. Это сейчас, по молодости, когда кровь ударила ей в голову, она хочет быть с Шаоанем. Но если она и вправду выйдет за него, проблем будет – не оберешься. Всем будет плохо. И куда хуже, чем сейчас.

Не надо, любимая, не надо, давай останемся друзьями, как раньше. Я навеки сохраню в душе тепло, я буду любить тебя, как сестру. Прости меня…

Шаоань еле пережил полдень. После обеда он пошел мотыжить вместе с остальными. За работой к нему вдруг пришло ощущение собственной глупости и бесчеловечности. Дурак, деревенский чурбан, зачем он так нелепо издевался над ней? Разве он не мог сбегать домой и сказать ей в трех словах, что думает? Милая передала ему весточку, а он стал отнекиваться, приплетать занятость, и вот теперь она сама приехала к нему – и что он сделал? Спрятался в горах, как разбойник, лишь бы не видеть ее…

– Вы работайте – у меня дело есть, надо домой сгонять, – бросил Шаоань, вскинул мотыгу и понесся вниз по склону…

Когда он прибежал домой, мать сказала, что Жунье уже уехала на машине в город.

Не слушая материной ругани, Шаоань вышел за ворота и зашагал по дороге. Некоторое время он шел, сгорая от нетерпения и бормоча себе под нос: «Извини, Жунье, прости меня…»

Шаоань думал, что, отвергнув любовь Жунье, разорвал и прежнюю дружбу между ними. Слишком ранил ее. Быть может, она больше никогда не глянет в его сторону. Поэтому он с головой ушел в работу. И в бригаде, и дома Шаоань говорил только то, что нужно сказать и ни словом больше. Когда кто-то попробовал пошутить с ним за работой, Шаоань ответил раздражением – все очень удивились и решили, что бригадир совсем «того». Никто не знал, что с ним творится…

После обеда Шаоань прихватил ведра и молча пошел на огород поливать овощи. Дождя не было с начала летней жары – да и за несколько месяцев до этого земля так и не напиталась влагой.

Огородец Шаоаня находился по дороге на Рисовское, почти сразу за околицей. Небольшой кусок спускался к реке, но бóльшая часть лежала на откосах. Зелень, батат, тыквы – все росли у воды. На холме были одни злаки.

Шаоань подошел к речке и зачерпнул. Потом он потащил эту мутную воду наверх. Сперва поднялся от реки на дорогу, потом – с дороги к огороду и, наконец, пополз по горе, почти до середины склона. Дома он съел всего несколько мисок жидкой каши, и всякий раз, поднимаясь в гору, вкладывал в это движение все свои силы. Было так жарко, что он сбросил у реки рубаху и остался по пояс голым.

Сделав пару ходок, Шаоань почувствовал себя страшно усталым. Он вымыл лицо и плечи в реке, обтерся полотенцем, которое висело у него на плечах, и натянул драную рубаху. Потом Шаоань присел под ивой у воды и стал вертеть самокрутку.

Не успел он сделать первую затяжку, как услышал позади себя шаги. Шаоань повернул голову и увидел Жунье. Господи, откуда она здесь?

Шаоань был удивлен, счастлив, взволнован и напуган. Он вскочил на ноги и открыл рот от удивления. Жунье подошла к нему, но он не знал, что сказать. Наконец тихо промямлил:

– Как ты…

– Сегодня воскресенье. Я еще вчера приехала… – Жунье залилась краской. – Поливаешь?

– Ну да… – Шаоань вытер влажным полотенцем горячие капли пота с лица. – Пшеница вон почти высохла…

– Так разве на коромысле наносишь? – Жунье присела на круглый камень рядом.

Шаоань неловко опустился на прежнее место. Они сидели недалеко друг от друга.

– Ну, чего тут, всего пару грядок… – ответил он Жунье.

Они сидели в напряжении и оба бросали невольные взгляды в сторону домов, стараясь понять, наблюдает ли кто-нибудь за ними. Но стоял полдень, и уставшие землепашцы спали. Только с реки доносился монотонный хор кузнечиков да редкие крики случайных петухов из деревни…

В этот миг с дальних перевалов долетела вдруг переливчатая песня хлебороба. Шаоань и Жунье сразу узнали голос задорного старика Тянь Ванью из их деревни. Он явно шел к выселкам по тропке с горы. Шаоань и Жунье переглянулись и невольно рассмеялись, а потом, затаив дыхание, стали слушать его сладкий и вместе с тем горький напев:

Эта песня словно пелась им обоим. Они сидели с пылающими лицами.

– Шаоань… ты… – Жунье бросила на него смущенный взгляд.

Шаоань протяжно вздохнул и склонил голову.

– Эй, Жунье! Жунье-е-е! – с другой стороны дороги донесся протяжный крик Тянь Футана.

Они испуганно обернулись и увидели его, стоявшего на обочине деревенской дороги. Он явно видел их, но не подходил, а звал издалека:

– Жунье, иди есть, мать ждет…

Жунье так разозлилась, что прикусила губу и не ответила отцу.

Шаоань поспешно встал, подтащил ведра к реке, набрал воды и, не сказав ни слова, полез на склон, низко опустив голову. Жунье пришлось тоже встать. Она расстроенно побрела вдоль реки к деревне. Секретарь Тянь увидел, что дочь идет назад, повернулся и зашагал прочь.

Не успели они поговорить, как их разогнал крик Тянь Футана…

Жунье вернулась домой сердитой. Ее новенькие туфли были покрыты речной грязью. Она выглядела сконфуженной.

Тянь Футан ни словом не упомянул об их встрече, но дочь тут же стала оправдываться:

– Мне захотелось пойти прогуляться по деревне. Я встретила на дороге Шаоаня с ведрами, и мы поболтали… Земля такая сухая, что посевы скоро совсем засохнут.

– Сегодня я в Горшечной купил кусок баранины. Молоденький ягненок, при нас забили… Ешь скорее, Жунье.

Тянь Футан вынес тарелку с пельменями, поставил ее на кан и сделал вид, что ничего не слышал. Когда Жунье отвлеклась, отец бросил тяжелый взгляд на пару ее невозможно грязных туфель, стоявших на полу…

Отношения между Шаоанем и его дочерью очень злили Тянь Футана. Он даже ездил в город, чтобы сообщить о неверном распределении огородов членам первой бригады. В те годы это было серьезным делом, и за такое могли навесить ярлык «идущих по капиталистическому пути». Но за Шаоаня и остальных заступился Бай Минчуань, ограничившись маленьким внутренним собранием и объявлением, доверенным деревенскому громкоговорителю.