Фрэнсис разводит руки, показывая, что у нее нет никакой тетради.

Фрэнсис. Самое удивительное, что вы правы. Никто больше не интересуется художественной литературой.

Мадлен. Я же вам говорила. Именно об этом я и говорила!

Фрэнсис. Вымышленные истории теперь для них слишком скучны.

Мадлен. Так и есть.

Фрэнсис. А то, как они написаны, уже ничего не значит.

Мадлен кивает в знак того, что это лишь подтверждает ее точку зрения.

Люди смотрят на Мэрилин Монро, но они не думают: «Какой хороший фильм!» Они думают: «Когда она снималась в этом фильме, то спала с президентом!»

Мадлен. Вот именно.

Фрэнсис. Это единственное, что их интересует.

Мадлен. Конечно.

Фрэнсис. «Она сделала пятьдесят один дубль!»

Мадлен. Да-да. Или: «Она забыла текст».

Фрэнсис внимательно смотрит на Мадлен.

Фрэнсис. И уже не фильм…

Мадлен. Нет…

Фрэнсис. И уже не сам фильм, а она интересует их больше всего.

Мадлен. Точно.

Фрэнсис. Им интересно, какая она. (Фрэнсис кивает, подыскивая более точные слова.) А фильм — это всего лишь кусок оберточной бумаги, и ничего больше…

Мадлен. Вы абсолютно правы.

Фрэнсис. …это как яркая обертка, — вы ее выбрасываете, даже не задумываясь, потому что она только мешает; она стоит между вами и тем, что в нее завернуто.

Мадлен. Верно.

Фрэнсис. А для вас главное — добраться до того, что внутри.

Мадлен. Конечно.

Фрэнсис. И теперь, когда что-нибудь рассказываешь, это превращается в настоящий стриптиз. Теперь все стриптиз. Твоя история никого не интересует. А важно только, кто ты такая. И даже не это. Важно, какая ты там, внутри, под оберткой.

Наступает тишина. Неожиданно возникает напряженность.

Мадлен. Да, вы все верно говорите.

Фрэнсис смотрит не нее.

Фрэнсис. А почему пиво китайское?

Мадлен. Не знаю. Тот парень в магазине сказал: «Возьмите китайское, оно недорогое».

Фрэнсис. Он что, ваш друг?

Мадлен. У него татуировки на всех пальцах, по одной букве на каждом. Вот так: К-Б-П-Г. Его спрашиваешь о чем-нибудь, а он смотрит на руку. Я его однажды спросила, что эти буквы означают. (Мадлен поднимает руку, имитируя). А он сказал: «Как Бы Поступил Господь»?

Обе смеются.

Фрэнсис. Очень хорошо…

Мадлен. Знаете, иногда бывают такие моменты… понимаете, о чем я?

Фрэнсис. Какие моменты, Мадлен?

Мадлен. Бывают такие моменты, когда, прежде чем отдашь себе отчет… просто такие мгновения, когда идешь по улице… Хотя в тот раз, помнится, я была довольно далеко отсюда, это было, наверное, в сотне ярдов дальше по улице…

Фрэнсис. И что же?

Мадлен. Так вот, я иду по улице и думаю: «Мартину это понравится».

Фрэнсис. Да, понимаю.

Мадлен. Надо будет рассказать об этом Мартину.

Фрэнсис. Гм.

Фрэнсис замыкается в себе и задумывается. Мадлен встает и переходит на скамью, тянущуюся вдоль окон. Свет с улицы падает на ее лицо.

А откуда этот свет? Там что, зал игральных автоматов? Бинго?

Мадлен. Да. Только их тут по-другому называют. (Мадлен опять проходит через комнату и подходит к другому стулу. Она собирается с духом, чтобы что-то сказать.) Я впервые встретила Мартина в баре, вы об этом знали?

Фрэнсис. Нет, он никогда не говорил.

Мадлен. Да, в баре.

Фрэнсис. А где?

Мадлен. В Бирмингеме. В американском Бирмингеме, не в нашем. (Мадлен улыбается своим воспоминаниям.) У нас тогда вышла ссора, какой-то дурацкий спор…

Фрэнсис. Что, между вами?

Мадлен. Да.

Фрэнсис. Из-за чего?

Мадлен. Ну, у меня тогда уже был кое-какой опыт, я ведь немного старше, на несколько лет. «А-а, — сказал он мне. — Ты старше меня. И ты всегда будешь старше».

Фрэнсис. Он так сказал? Мартин?

Мадлен. Да, представьте себе.

Фрэнсис. Сказал при вашей первой встрече?

Мадлен. Этими самыми словами. «И ты всегда будешь старше». Очень романтично! И это в баре, в Алабаме.

Мадлен углубляется в воспоминания. Фрэнсис протягивает руку и берет свое пиво, глядя на Мадлен.

Как бы там ни было, мы оба туда попали из-за демонстрации в защиту прав человека.

Фрэнсис. Вот как. Так это тогда было.

Мадлен. Я тогда сбежала из Англии.

Фрэнсис. Да что вы?

Мадлен. Да. Сбежала. В один прекрасный день взяла и уехала. Почему бы и нет? А за несколько лет до этого даже убегала из дома.

Фрэнсис. А ваши родители еще живы?

Мадлен. Живы? Вряд ли. Думаю, это маловероятно. Как вы считаете?

Фрэнсис. А вы не жалеете об этом? О том, что ничего не знаете о родителях.

Обе хмурятся, не находя понимания друг у друга.

Мадлен. Да, все так и было. Я сбежала из страны, где родилась, села в автобус «Грейхаунд» и проехала через всю Америку. Но самое смешное — это что он оказался в том задрипанном баре в Алабаме. Единственный белый, к тому же англичанин!

Фрэнсис. И на вас подействовало его обаяние?

Мадлен. Тут же.

Фрэнсис. Уже тогда.

Мадлен. Да, мгновенное обаяние, такой врожденный шарм, и еще в нем было что-то немного сонное, уже в те годы, такое чуть сонное выражение…

Фрэнсис. Да-да…

Мадлен. И с ним было очень легко, он был такой простой — по крайней мере, внешне…

Фрэнсис. Да, очень простой поначалу.

Мадлен. Вот именно. Как будто в жизни не может быть никаких сложностей, и вообще, из-за чего весь сыр-бор?

Фрэнсис. Точно.

Мадлен. «А в чем проблема?»

Фрэнсис. Господи! «А в чем проблема?» Он все время так говорил.

Мадлен. Да.

Фрэнсис. И тут действительно начинает казаться, что никакой проблемы нет.

Мадлен. Да.

Фрэнсис. И сразу поддаешься и веришь ему на слово.

Мадлен. Он тогда сказал: «Пространство!» Я хорошо запомнила это слово. Просто я никогда прежде не слышала, чтобы кто-то так говорил. Уж точно не в 1963 году и менее всего кто-то, интересовавшийся гражданскими правами. По-моему, пространство — это то, что обычно исследуют; в него нельзя завернуться, как в простыню. Я тогда спросила: «Что ты делаешь здесь, в Америке?», и Мартин сказал: «О, мне необходимо пространство».

Обе улыбаются.

Да, так и было. Нужно немало воображения, чтобы представить себе его, совсем молодого, в том баре…

Фрэнсис. Я могу себе представить. Он стоит у меня перед глазами.

Мадлен. Весь взъерошенный, у него в те годы было еще много волос. И знаете, он не говорил со мной о притесняемых неграх …

Фрэнсис. Нет?

Мадлен. Не клеймил историческую несправедливость, не возвещал момент, когда, наконец, можно с этой несправедливостью покончить… Он просто нелегально пил свое пиво — ему еще не было 21 — и закусывал орешками, и даже не пытался притвориться, что переплыл через Атлантику,…