Я горло сорвала, дозываясь тебя снизу, — говорит она, — но по глазам ее видно, что думает она совсем о другом. — Вижу, ты работал.
Так, записывал кое-что, — Коста скромничает и опирается на локти. — Вы что-то хотели?
Не поможешь мне с машиной? Аккумулятор садится, никак не заведу. А мне надо в город, по делу.
Я в таких делах тупой, — он нервно кривит рот.
Я и не думала, что ты в этом понимаешь, — говорит Девочка презрительно, — просто подтолкнешь немного. Руки-то у тебя есть.
Я еще не умывался, — бормочет Коста неубедительно. Быстро одевается, неохотно спускается вниз. Женщина кривится на стук его башмаков. Разумеется, она отодвигает флакон и подносит лист бумаги к окну, начинает разбирать кусачий почерк, водя пальцем по строкам и шевеля губами. Не понимает, но говорит как бы про себя: Боже, он начал. И всё правда! Если бы кто-то сейчас мог ее видеть, то сказал бы, что ее лицо осветилось внутренним светом. Она слышит приглушенный сигнал автомобиля. Кладет бумаги на место и спешит вниз. В раскрытое окно слышно, как Коста нажимает на сигнал.
Хватит, — отталкивает она его. Он знает, она рылась в его вещах. Наплевать, — успокаивает он себя, — по крайней мере, видит, что я не бью баклуши, и упирается руками в багажник «фиатика». Вдруг вспоминает ее полное имя, как будто для этого было необходимо физическое усилие. После двух-трех кашляющих попыток удается завести мотор, и она радостно выходит. Машина на редкость шумная.
А ты водишь машину? — спрашивает, перекрикивая шум мотора. Коста отрицательно качает головой.
Хи-хи, — я вожу машину с десяти лет. Это легче, чем на велосипеде!
Подпрыгивая, автомобильчик трогается с места. Заодно Девочка вытирает запотевшие стекла, Коста опирается на каменный забор, давящий на него, грешного. С другого конца улицы ему машет Мария. Маленькая Мария.
Ave, Maria, gratia plena.
Человек с бакенбардами
Разве это возможно, чтобы такой красивой женщине для знакомства потребовалось объявление?
Комплименты, чаще всего, банальны, — думает Девочка, — любовь не терпит оригинальности и эксцентричности. Котик, зайчик, пупсик, солнышко мое, мой милый, ай-ай, моя дорогая покойница. Ты бы осмелился продолжить, — спрашивает Девочка, и ей кажется, что низкорослый, лысоватый мужчина, небрежно прислонившийся к капоту «фиата-750», повторяет свою привычную формулировку обольстителя (которая ей настолько приятна, что, в конце концов, это действует на нервы), голосом надежным и спокойным, почти сонным. О, это ей в мужчинах как раз нравится, такое спокойствие, нервозность зарезервирована за женщинами, хладнокровие, вот что ее заводит, уравновешенность, никогда не знаешь, когда она превратится в стихию, после которой остается пустыня.
Она смотрит на мужчину, щегольски заломившего соломенную шляпу (время от времени он ее приподнимает и протирает платком внутреннюю кромку), как он лениво усмехается, покусывая пустой мундштук, скрестив руки на груди, по-пижонски опираясь ногой на колесо маленького блестящего автомобиля, с взглядом человека, прошедшего огонь и воду, взглядом, который скорее похож на узкую щель, боже, как она западает на такой взгляд. Где ты был все эти годы, — хотелось бы ей сказать, — он смотрит на нее так пристально и проницательно, что она чувствует себя разоблаченной и обнаженной, она почти забыла, что можно отдаваться вот так, раньше она и подумала бы о ком-нибудь, вот этот, какая у него походка, он знает, как мужчина должен пахнуть, но стоило тому заговорить, позволить себе какой-то неуместный жест, чем-то обнаружить потерянность и боязливость, и Девочка мгновенно закрывалась, грубела, овладевала пространством своей тоски, обращаясь к несуженому, с трудом скрывая отвращение, удивляясь сама себе, как она вообще могла так легко оступиться, как она могла подумать о чем-то таком, недостойном, и хваталась за сигарету, зажмурившись, глубоко затягивалась, и дым скоро дарил ей забвение.
Итак, она никак не обнаружила своего головокружения ни перед этим новичком, который так нахально поглядывает на нее вполглаза, неужели она докатилась до то того, чтобы дрожать перед самым обычным инструктором по вождению, перед нагловатым типом, фуй. Впрочем, все это только игра, которой извне не видно, трепетание человеческой рыбки в ее сердце, тайная забава, контрабанда, она годами не была ни с кем, разве ей вообще кто-то нужен после ее мужчин, разве к ним кто-нибудь может приблизиться даже на пушечный выстрел, на час ходьбы? Что себе этот замурзанный воображает, смотрит на нее так, как будто она легкая добыча, как будто он все знает. И что за глупость с объявлением, он из автошколы или с Луны свалился, разве вождению можно учить с завязанными глазами, то есть, без предварительного знакомства? Да ей и не нужен учитель, она водит машину с десяти лет, только нос был виден из-за руля, люди крестились и падали в обморок, визжали и прятались под сиденья, так же, как когда поезд братьев Люмьер прибыл на вокзал Ла-Сьота. Нет, дело в том, что в нее въехал какой-то урод, ни бе, ни ме, гнул пальцы, причитал, трус, никак не могла его вразумить, по-человечески договориться, и вот, полиция, и полицейский (она его сто раз лечила) диву давался, как это она столько лет за рулем, а без прав.
Это просто формальность, — говорит Девочка самоуверенно и переключается на первую скорость.
У меня перепутались объявления, — оправдывается инструктор по вождению, но, по правде говоря, Девочке это вовсе не кажется извинением.
Женитесь по объявлению? — вдруг спрашивает она, но уже спустя мгновение ей становится неловко.
Остановитесь здесь, — показывает мужчина. И пока мигает поворотник, он, слишком резво для своих зрелых лет, выпрыгивает из машины, и вот уже возвращается с охапкой газет и с чем-то еще, с сигаретой для астматиков в зубах. Суетливо улыбается Девочке.
Что это у него за акцент, — гадает она, улыбаясь в ответ сквозь стекло. То есть, инструктор складывал фразы правильно, никто бы ничего не заметил, если бы он их просто читал, но если прислушаться, что-то это напоминает. Такой типичный акцент, похож на сильный, приятный, небанальный запах лосьона после бритья, — подумала Девочка, а потом сразу удивилась, как это ей могло что-то подобное прийти в голову.
«Д» — это сокращение для «дурака», — объяснял инструктор, позволяя ей ехать, куда хочется. Поэтому я все перепутал.
А «Красный сигнал»? Девочка показывает на надпись на капоте. Это «не влезай — убьет»?
Ах, нет, — отмахивается инструктор, раскрывая газету. Но красный цвет всегда в моде, так сказать, «Эвергрин», — наверное, он намекал на какие-то студенческие беспорядки, о которых писали в газетах, с нажимом, готовый рассмеяться, — то есть, красное — вечно зелено! И, сказав это, опять показал желтые зубы.
Венгр, — подумала Девочка почти вслух, ну, да, слышно же, говорит с иностранным акцентом! Она была счастлива, что раскусила его, разоблачила, словно отомстила ему за ту обнаженность. А если бы она любезно задала ему вопрос, он бы ответил ей вежливо, что его зовут Пал, Блашкович Пал, он говорит мягко, потому что венгр, что спина у него немного сгорбленная, потому что он был сапожником, ну, наверное, спина так и так бы сгорбилась, потому что ему за пятьдесят, как говорится, разменял шестой десяток, у них наверняка есть общие знакомые, потому что это не такой уж большой город, чтобы удивляться, как тесен мир.
Девочке это о чем-то напомнило, но дело было не в языке.
Возьмите, — говорит Пал, вытерев большое лицо, и протянул ей раскрытый целлофановый пакетик с освежающими бумажными салфетками. Позднее июньское послеполуденное время, еще все раскалено, человек потеет, будь он и флегматик по природе. Девочка снимает очки, кладет их на колени, двумя пальцами вытаскивает из пачки мягкую влажную бумажку, утопающую в духах, разворачивает ее, благодарно утирает лоб, щеки, нос, подбородок, чувствует горечь на губах, думает, что при таком умывании могла бы стереть и черты лица, и машинально смотрит в зеркало заднего вида, на котором висели — кроличья лапка и желто-черный вымпел футбольного клуба.
