Хотелось просто лежать, наслаждаться моментом и слушать тишину.

Когда я пришел в палатку и уложил голову на подушку, часы показывали 1:45. Я моментально уснул. Яркие эмоции энергозатратны. Марокканские сюжеты возникали перед глазами: дороги, верблюды, люди… А затем яркая световая вспышка залила все ярким белым светом. Затем звездная бесконечность пронеслась перед глазами. Пространство стремительно двигалось к одной точке, оставляя длинные полосы, и, сужаясь, ускорялось к центру… И в один миг схлопнулось в маленькой точке. Ноль. Тишина. Пустота.

Пищание будильника вернуло меня в реальность. Телефон показывал четыре утра. В соседней комнате кто-то из ребят со вздохом перевернулся, и снова послышалось тихое сопение. Ранние подъемы занимают законное место в лидирующей группе моего «списка ненависти», но это утро было особенным – не каждый раз просыпаешься в Сахаре. Так что я с воодушевлением поднялся с кровати, надел джеллабу, взял фотоаппарат и снова отправился на вершину дюны.

Утро в пустыне было прохладным. Песок, успевший остыть за ночь, теперь освежал и холодил стопы.

Я уселся на вершине, пытаясь разбудить сонное тело, и направил взгляд к востоку. Через несколько минут началась магия. Прямо из-за дюн медленно поднималось солнце, озаряя все вокруг волшебным светом. Песок в его утренних лучах становился красно-оранжевым – пустыня в эти минуты горела рассветным огнем. Солнце заряжало энергией все вокруг. Я нашел ответ на свой недавний вопрос: «Лучше заката в пустыне может быть рассвет в пустыне».

Рассвет в пустыне – это что-то невероятное, магическое, будоражащее сознание. Он показывает, что тепло и свет способны пробудить жизнь даже в мертвом, на первый взгляд, мире.

Когда стало светло, на далеких дюнах я заметил еще несколько людей, встречающих рассвет вместе со мной. А затем ощутил легкое прикосновение к моей руке. По ней ползла букашка. На песке я заметил еще несколько букашек, спешивших по своим делам; они оставляли еле заметные полосы мелких следов на песке. Пустыня проснулась. Наступал новый день, новая маленькая жизнь.

Вскоре проснулся и наш лагерь. Из шатра вышла Катя с зубной щеткой и пастой, помахала мне рукой и отправилась к душу. Я вернулся, умылся и зашел в столовый шатер на завтрак. Нас угощали йогуртом, яйцами вкрутую, знаменитыми блинами «тысяча дырочек» с джемом и маслом, кофе и мятным чаем. Внутри меня роились странные чувства. С одной стороны, хотелось скорее отправиться к новым городам и новым эмоциях, с другой – еще хоть немного задержаться в Сахаре и напитаться ее энергией.

Но все же мы сели в джип и поехали назад в Мерзугу, к нашей машине. За рулем сидел усатый бербер в джинсах и рубашке. Национальное представление закончилось, и началась обычная жизнь. Я смотрел в окно и удивлялся, как сильно изменился цвет песка в утреннем свете. Теперь он был бледно-золотистого оттенка, немного приближаясь к зеленому. Прошло всего пару часов, а песок уже другой. Невероятно.

Мы загрузились в нашу машину и отправились в путь.

Серая трасса вела нас к знаменитому Марракешу[9], уходя прямой линией к горизонту, а в зеркале заднего вида сияли пески пленительной Сахары. Мы уезжали все дальше и дальше, оставляя пустыню позади. Но я знал уже наверняка: Сахара будет со мной, она навсегда поселилась в моем сердце.

Терракотовый город, еще недавно вдалеке сияющий в алом закатном свете, медленно и планомерно двигался навстречу. Будто это не мы ехали к нему, а он, расползаясь, поглощал нас. На маленькой черной машине, словно на лодке, мы плавно вплывали в его лоно.

Степа с Катей высадили меня рядом с большой мечетью, неподалеку от которой я снял место в риаде, а сами уехали в отель. Мы решили разделиться, пожить какое-то время каждый своей жизнью путешественника, чтобы встретиться через несколько дней и отправиться к последней совместной точке на нашей карте.

Марракеш напоминал большой рынок. Повсюду торговые лавки, шум и рыночная суета. Он поражал меня разнообразием товаров и услуг, переплетением запахов и красок. Здесь на дорогах встречались чумазые пешеходы, рабочие с повозками, дорогие иномарки и лошадиные колесницы, обрамленные золотой лепниной. Рядом с большими красивыми домами жили старые разрушающиеся лачуги, тут же располагались торговые лавки.

Марракеш пестрил красками, он был ярким и разноцветным. Фасады домов, оттенки растений, цветов, интерьеров и одежды местных жителей будто вобрали в себя всю палитру. Меня удивляло, как, казалось бы, несочетаемые цвета в этой стране жили в удивительной гармонии, которая приводила в восторг. Какой-нибудь торговец в голубой джеллабе и желтом тюрбане мог сидеть на синем стуле на фоне зеленой стены, продавая красные сувениры – и выглядела эта красочная картина сбалансированной и восхитительной. Цвета зданий, одежды и красочных товаров ярко сияли под жарким африканским солнцем.

Однако многочисленные туристы сделали город чересчур коммерческим, с нарочито искусственной самобытностью, лишив его того неосязаемого колорита, за которым я ехал сюда. Тяжело пытаться погрузиться в местную культуру, когда на исторической площади Джамаа-эль-Фна, внесенной в список всемирного наследия «ЮНЕСКО», африканец в костюме adidas пытается продать тебе сим-карту, телефон, поддельные духи или часы. Цены здесь были выше, чем в других городах, а товар имел отшлифованный вид, словно его купили в супермаркете. Наверное, если бы я начал свое путешествие с Марракеша, у меня о нем сложилось бы иное, более радужное впечатление.

Я поселился в риаде с огромной пальмой в холле, росшей прямо из земли, словно риад построили вокруг нее. Ржавеющие двухэтажные койки, желтоватые матрасы, выцветшие одеяла и запах сырости. Это все освещал слабый свет лампы, висящей на черном проводе, – свет уныния и тоски.

На полке у стены я нашел потрепанную книгу Достоевского «Подросток» на русском языке. Ну где еще, как не в такой атмосфере, читать Достоевского? Подумать только, Федор Михайлович – и в Африке. Русская классика не имеет границ.

Риад нагонял скуку и угнетал, поэтому лучшим решением было приходить в него лишь спать.

Когда опустилась ночь и воздух стал прохладным, я вышел в город. Ночной Марракеш отличался от дневного.

В то время как страна готовилась ко сну, площадь Джамаа-эль-Фна даже и не собиралась ложиться, а только пробуждалась. Она сияла в свете фонарей, огней и прожекторов развлекательных мероприятий и палаток с едой. Удивительно, что еще несколько часов назад площадь представляла из себя пустое просторное пространство с несколькими тележками продавцов сока, а теперь она кишит людьми и пестрит ярмарочным разнообразием.

«Эй, джеллаба, хочешь поесть?», «Может, фреш?», «Модные часы специально для тебя, джеллаба!», «Погладишь моего осла?», «Посмотри на кобру!», «Давай набьем тебе тату!», «Дай денег (просто так)», – слышалось со всех сторон. Я отбивался как мог. Особо проницательные продавцы действовали более тонко. Признавая во мне русского, они завязывали разговор, произнося пары русских фраз, специально выученных для таких случаев. Меня обижал тот факт, что торговцы принимали меня за наивного туриста, которого можно развести и способного клюнуть на дешевый прием. Ведь я же не такой, у меня за спиной опыт путешествий и общения с разными людьми. Правда, на этот трюк у меня имелся свой прием, который я придумал и отшлифовал еще на рынках Стамбула.

Как только ко мне приближался самонадеянный торговец и произносил несколько русских фраз, я никак не реагировал, делая вид, что не понимаю его. А затем, когда все же наши взгляды встречались, я произносил несвязные вещи на придуманном мной языке, что-то вроде: «Каштумар, габ ду ни, сипе? Куштам ир». Ошарашенный продавец задавал мне вопрос: Where are you from? Я отвечал: From Hungary. Ему оставалось лишь растерянно улыбаться. Если же продавец продолжал меня доставать уже на английском, я говорил, что не понимаю его, и снова переходил на выдуманный венгерский язык. Это была идеальная, четко выверенная схема. Мне казалось, что венгры не имеют ярко выраженной внешности, а язык их вряд ли широко известен во всем мире. Вот я и пользовался этим. Необходимо было лишь держаться уверенно и быстро придумывать новые звуки (слова). Хотя однажды в Турции я попался. Один из продавцов насторожился, услышав мою выдуманную речь. На английском он рассказал, что когда-то жил в Венгрии, и то, что я произношу, не является венгерским языком. Пришлось сознаться. Мы посмеялись, и он, оценив глубину схемы, предложил хорошую скидку на свой товар.