На следующий день, часов в пять, когда каждый был занят своим важным делом – кто-то, лёжа на кровати, читал, а кто-то писал за шатким столовским, на тонких ножках столиком с квадратной мерзко-синей пластиковой исцарапанной столешницей – в комнату, опять-таки без стука, вошли вчерашние аспиранты. На этот раз, надо отдать им должное, поздоровались. Мы не проявили никакой активности, что было частью нашего плана, и продолжали изображать повышенную занятость. Они потоптались и ушли. Через час ситуация повторилась, а ещё через полчаса они не выдержали и спросили:

– Ну что, пацаны, играть будем?

Оторвавшись от своих книг, журналов и просто бумаг с буквами, мы как бы нехотя, но в соответствии с четко разработанным планом, принялись рассаживаться. Если быть точнее, места нами, игроками, были уже заняты – мы на них писали и читали. Оставшиеся свободные, через один, были оставлены специально для гостей – одно место на стуле, а другое на кровати, конструкция которой постоянно заставляла сидящего скользить под стол и больше думать о балансе, чем о картах. Между аспирантами, опять же как бы случайно, оказался Манюня, который своим выдающимся телосложением был естественной помехой для их общения и мог легко со своего места контролировать и пресекать их переглядывания и подсказки.

Харьковские аспиранты нас так и не полюбили. Не скрою, отношения наши, всё-таки, изменились. Взаимная антипатия из ситуационной и спонтанной переросла в стойкую и непреходящую.

Этого ни мы, ни они не скрывали. Подлости с их стороны не прекращались, начиная с первой нашей встречи. То среди ночи приходят, включают свет и роются в своих буфетах, гремя склянками и хлопая дверцами. То, придя с практики, а дверь у нас не запиралась, мы обнаруживали, что все кровати сдвинуты, матрасы перевернуты. Создавалась видимость, что у них что-то пропало, и они добросовестно искали. На все наши претензии ответ один:

– Не нравится – не живите.

И лейтмотивом, который придавал их лицам ожесточенное вдохновение, была крылатая фраза:

– Партком во всем разберется.

Не любили мы их. Они для нас являлись какой-то обезличенной злобной массой. Вот мы и собирались отомстить их представителям доступными нам средствами, можно даже сказать, с их добровольного согласия.

Группа поддержки, как рояль в кустах, тоже была на местах – игра началась. Начали скромно, по маленькой, не зарывались, не рисковали, не блефовали. Тайные помощники прекрасно справлялись со своими обязанностями и постоянно семафорили. Вовремя предупреждали об опасности коробком спичек и рьяно поддерживали повышение ставок пачкой сигарет. Но когда кто-то из наших шёл на увеличение банка, твёрдо уверенный в выигрышности своей комбинации, аспиранты пасовали, и всё начиналось сначала.

Играть было скучно, безнадежность ситуации нашёптывала, что зря тратим время. Не проучим мы их и не заработаем, хотя эти два компонента в данной ситуации состояли в одновалентной связи. Варианты – нас накажут, мы проиграемся и разоримся – согласно тактической и стратегической доктрине, разработанной на военном совете, даже не рассматривались.

Все продолжалось так же нудно, пока один из аспирантов, сделав три замены карт и, видимо, собрав приличную комбинацию, не положил в банк сразу рубль. Для начала очень много.

«Да… Опыт нулевой, – подумал я, – у него на руках комбинация, а он торопится об этом заявить».

Я мог и не смотреть на группу поддержки – достаточно бросить беглый взгляд на Мурчика. Он уже успел посмотреть в мои карты (а как он гениально подглядывает в другие, я так ни разу и не заметил) и крутит в руке коробок спичек, подтверждая мою догадку. Нужно пасовать.

Я для вида задумался. Мурчик принял мою уловку за сомнение и решил расширить поток информации. Громко кашлянул, привлекая моё внимание, сел поудобней с маской отрешённости и безразличия, поёрзал для приличия на стуле и вроде как притих. Но нет. В руках у него оказалось уже два коробка спичек, которыми он ритмично, будто маракасами, принялся отбивать тревожные ритмы аргентинского танго.

Шура и Манюня ушли в пас, я остался один на один – нужно было принимать решение.

«Положить рубль и вскрыться бессмысленно, я его сразу же и проиграю. Проще всего бросить карты и спасовать… А может блефануть?

У меня на руках «тройка» в дамах и две маленьких червы, причем дама тоже червовая, итого три червы, но это не пять, это ничего – чистый проигрыш. Судя по двум коробкам спичек у Мурчика в руках, у аспиранта не меньше чем «стрит», шансов выиграть, уравняв ставки, нет. Только блеф. А если он упрётся? Попробую поднять его до десяти рублей, чтобы испугался. А если не испугается?»

Поколебавшись ещё немного, секунды две-три, я положил в банк три рубля. Ритм аргентинского танго зазвучал ещё громче, амплитуда движения рук Мурчика с коробками спичек достигла небезопасной для окружающих нервной пульсации. Мурчик знал и мои кары, и аспиранта. Излишек информации его будоражил.

Аспирант, видимо, обалдевший от того, что у него есть комбинация и может выиграть, тут же торопливо положил в банк свою трёшку, тем самым предлагая вскрыть карты и подтвердить свою победу. Я положил синенькую пятерку.

В комнате наступила тишина. Аспирант думал. Манюня, внимательно глядя на меня, неторопливо перетасовывал оставшиеся без игры карты. Практически одновременно поднялись из-за стола не участвующие в игре Шура и второй аспирант. Обойдя стол, аспирант долго смотрел в карты своего товарища, потом они начали шептаться, посматривая в мою сторону. Я сидел сфинксом, стараясь не проявить никаких эмоций. В это время Шура, потягиваясь и похрустывая суставами, прошел мимо Мурчика. Как бы в порядке проведения разминочной зарядки он наклонился на долю секунды так, что его ухо пролетело возле Мурчика лица, и по шевелению Мурчика губ я понял, что тот Шуре что-то сказал. Что-то короткое, но очень ёмкое. Например, «без двух червей колор» или «без дамы каре». Затем таким же вальяжным шагом, ещё раз потянувшись и издав львиный рык, Шура уселся на свое место. Аспирантский совет в Филях окончился передачей игроку двух бумажек по пять рублей, одну из которых он тут же положил на стол.

Ситуация прояснилась, у них осталось ещё пять рублей, и если я положу десятку – они сдуются. Во внутреннем кармане у меня хранились деньги на дорогу домой, их трогать нельзя, но не сейчас – до мелкой дрожи внутри живота чувствовал, что выигрыш близко. Я отсчитал из заначки десять рублей, и они красным цветом победы накрыли всю жёлто-сине-зеленую кучку лежащих на столе денег.

Аспиранты начали нервничать, советоваться и выяснять у нас:

– До какого предела можно повышать ставки?

И тут же получили язвительное разъяснение:

– О лимите ставок договариваются перед игрой.

Пока они, суетливо шаря по карманам, совещались, Шура отобрал у Манюни колоду, которую тот меланхолически перетасовывал, и занялся внимательным просматриванием оставшихся карт. Смотрел, перекладывал местами, хмыкал. Затем резко собрал их всех вместе и передал Манюне, что-то сказав на ухо. Будучи в состоянии сфинкса, тем не менее, я видел все эти манипуляции, не теряя из вида аспирантов, которые продолжали шарить по своим карманам. В карманах ничего не нашли. Свободный от игры аспирант минут на пять исчез и довольный собой вернулся в десяткой в руке. Присмотревшись, я увидел, что она у него не одна.

«Кошмар… – пронеслось у меня в голове, – приплыли…»

Пока помощник моего соперника радостно усаживался, я почувствовал, как кто-то тронул меня за колено. Я не шевельнулся, а только скосил глаза вправо, там сидел Шура, одной рукой он скреб свой небритый подбородок, вторая спокойно лежала на столе. Слева, рядом со мной, сидел играющий аспирант, двумя руками прижимающий сложенные карты «к орденам». Напротив меня Манюня и второй аспирант. Манюня сидел, откинувшись на стуле, с невинным взглядом мечтательных ярко-зелёных глаз, устремленных в дальний верхний угол комнаты. Одной рукой он подпирал голову, которая в пастельной меланхолии склонилась на бок, а вторая рука, как плеть безвольно свисала вниз.