Ясность внёс мой дворовой авторитетный товарищ Шурик, и, кстати, тоже рыжий. Он был на год и девять месяцев старше меня, а отчим его работал парикмахером. Шурик-рыжий внимательно рассматривал ручку, раз сто переворачивая её туда и обратно, после чего, протерев рукавом рубашки бусинки пота, выступившие испариной на его веснушчатом лбу, он облизнул пересохшие губы и веско заключил:

– Крашеные, на голове точно крашеные.

Как хорошо, что он всё разъяснил. Представляю, каким убежденным идиотом пришёл бы я во взрослую жизнь. После обнаружения тайника пользоваться логарифмической линейкой я стал чаще и с удовольствием.

Авторитетный старший товарищ.1968 год А.Сегал (Шурик-рыжий)

Когда в институте пришло время логарифмировать, чтобы не смущать папу, я попросил у него 2 рубля и 2 копейки на покупку собственной обыкновенной логарифмической линейки Раменского производства в зелёном коленкоровом футлярчике.

В институте без логарифмической линейки, если, конечно, хочешь что-то знать, делать было нечего. Ну как ещё можно без таблиц Брадиса просчитать критерий Нуссельта устойчивого турбулентного режима движения жидкостей внутри труб, если в формуле есть и критерий Рейнольдса, и критерий Прандтля – оба с дробными показателями степени? Ни одна наша дипломная работа без этих расчетов не обходилась. Так сказать, специфика.

В те далекие времена нашего активного перебрасывания бегунка, вытягивания и затягивания средней узкой линеечки, шепча под нос что-то про мантиссу, ставя закорючки на краешке листика, рассчитывая порядок цифр и, с точностью до половины деления, получая результат, мы ещё не знали, что буквально через два года после окончания нами института придут, наконец-то, электронные счётные машинки, которые считали всё: и синусы с тангенсами, и показатели степени любой дробности, и логарифмы с любым основанием.

Появись они раньше, и не нужно было бы таскать с собой старую, добрую логарифмическую линейку – символ инженерного мастерства. Потёртую до нечеткости цифр, с разболтанным до невероятной погрешности измерений, постоянно слетающим прозрачным бегунком.

И отпала бы необходимость в длительном и изнурительном преобразовании обеих частей выражения, превращая дробный показатель степени в устойчивый, твёрдо стоящий в одном ряду с другими цифрами, коэффициент. Получать чётким выверенным движением, как завершающий мазок мастера, результат, фиксируя его на шкале, и торжествующе оглашать на всю аудиторию заветные цифры, надеясь, что у кого-то тоже получилось что-то близкое и похожее.

На смену деревянному аналоговому вычислительному чуду пришло чудо электронное. Глядя на мерцающие красным цветом тонкие ниточки цифр счётно-электронной новации, оставалось только одно – достать из футляра логарифмическую линейку, выдвинуть подлиннее среднюю тонкую планочку, прижать пальцем так, чтобы зафиксировать её в максимально выдвинутом положении, поудобнее сесть, прогнуться, засунуть тонким концом за шиворот и задумчиво почесать спину.

На этом глава 2 окончена. Она не имеет никакого отношения к развитию сюжета и никаким образом не отображает глубины комизма и трагизма, описанных далее событий. Просто вспомнилось и захотелось написать.

Близилась премьера игры под названием покер.

Внимание! Анонс! В амплуа гранд-кокет дебютирует никогда ранее не игравшая и, к сожалению, ещё не знающая свою роль, даже не видавшая в глаза текст пьесы, путающая новые слова и плохо слышащая суфлера, несравненная и нетронутая, комплектная и чистая, хоть гадай, собравшая в себе неповторимое художественное изящество нашего времени, госпожа La carte noire, известная очень узкому кругу покерных энтузиастов под псевдонимом Чёрная колода.

До премьеры оставалось несколько дней, но суета не унималась. Чем больше думалось о мелочах и нюансах, которые могут возникнуть, тем больше всплывало вопросов, требующих незамедлительного решения. И самый насущный – чем играть? Понятно, колодой карт, но игра в покер происходит на живые деньги, а рублями много не поиграешь, да и кто захочет. Нужно много мелочи, обыкновенных медных монет. Или, вот ещё, фишки. Помню, в кино меня поразил непроницаемый взгляд игрока, бросающего на ломберный стол фишку одну и очень большую. Выпустив густой сигарный дым, он произносит:

– Повышаю.

Вокруг стола тесно, снято через спины, много дыма, бокалы с вином, потные, алчные и испуганные лица. Или нет, он сказал: «Повышаю», но этого не слышно. Фильм-то немой, а затем заставка и на ней большими буками написано – ПОВЫШАЮ и восклицательный знак. И вся эта сцена – безусловное изображение в ясной и доступной форме порока азартной игры.

Так чем играть? Фишек нет. Вариант, при котором жители приискового поселка Сёркл на Аляске, отработав все лето на Лосиной горе и реке Юкон, скрашивали долгую полярную ночь игрой в покер, ведя расчёты самородками и золотым песком, вес которых измерялся в унциях, мной даже не рассматривался.

Самое простое решение – поменять рублей десять на медную мелочь. Затем желающие играть меняют свои крупные деньги на мои мелкие, а после игры, если останется, обратно. План хорош, но если бы я сказал, что пошёл и быстренько разменял, то это было бы неправдой.

Мелкими деньгами в достаточном количестве обладали исключительно кондукторы и продавцы газированной воды. Живо представив забитый людьми раскачивающийся трамвай, и себя, мокрого от духоты и напряжения, прижатого к месту кондуктора, пересчитывающего просыпающиеся сквозь пальцы деньги, я решил – дело надо иметь только с продавцами газированной воды.

В детстве, особенно в жаркие дни, в мои обязанности входила ежедневная зарядка сифонов в будочке возле углового входа в «Военторг» на углу Карла Либкнехта и Ленина. Газированную воду отпускали через окошко фасада, сифоны заправляли тоже через окошко, но другое, сбоку. Изо дня в день выглядело это монотонно и однообразно – вечная очередь, жавшаяся в жалкую тень от маленького козырька будочки, сладкий запах сиропа, обязательно пчёлы, лениво ползающие по металлическим крышкам длинных разноцветных стеклянных с краниками внизу цилиндров. В проеме открытой двери висит длинная, развевающаяся марля с привязанными внизу по углам большими гайками. Сквозняк её надувает, и будка кажется парусником, выброшенным на берег посреди улицы, а за раздутым, колеблющимся парусом то появляются, то исчезают большие баллоны с газом, смахивающие на ракеты этого парусного ракетоносца, не сдающегося и рвущегося к морю.

Бывало, что время в очереди я коротал, решая одну очень странную задачку: стакан газированной воды без сиропа стоит одну копейку, а заправить сифон стоит шесть копеек. Вопрос – неужели в такой большой сифон входят только шесть стаканов? Заправив сифон, я шёл домой с надеждой провести следственный эксперимент и посчитать, сколько стаканов выпито из сифона, но ничего не получалось. Кроме меня никто не пил по полному стакану, а сколько пили воды после того, как я засыпал, никто, естественно, не докладывал.

В шестом классе, слушая моего костромского дедушку, который любил рассказывать о своих похождениях под обобщающим заголовком «Из жизни коммивояжера», я неожиданно получил ответ на эту задачку в свете оптовой и розничной торговли. На том и успокоился.

Но тут возникла другая задача: стакан газированной воды с сиропом стоил четыре копейки, а заправить сифон с сиропом (недостижимая мечта, блаженство, нирвана, ах, если бы я раньше знал это слово!) стоило сорок шесть копеек. Если четыре копейки умножить (как с чистой водой) на шесть – получаем двадцать четыре копейки, а продают за сорок шесть. Закон оптово-розничной торговли не сработал.