Далее следует мгновенная, как укус кобры, неуловимая передача найденного в колоде туза Манюне, а затем обмен карт по отработанной схеме: задумчивый взгляд в потолок, невинная блуждающая улыбка, небрежная поза с опущенной вниз рукой – все атрибуты надводной части айсберга. И тут же два чётких движения под столом: № 1 – моё правое колено аккуратненько накрывает карта с тузом, № 2 – с левого колена исчезает лишняя, ненужная карта, чтобы спустя минуту затеряться в колоде у Шуры. Я отрешённо смотрю на Манюню, знаю, что он сейчас проворачивает под столом, и не замечаю никаких внешних проявлений. Высший пилотаж. В цирке показывать такое нужно. За деньги.

Глянув на свои карты с подоспевшим вовремя пополнением, я удовлетворенно увидел «каре» – ну очень редкую комбинацию – и уверенно пошёл в атаку. Десять рублей отважно полетели в банк.

Полетели – это громко сказано. Червонец – это билет на поезд домой. Это неделя жизни в чужом городе. Он, конечно, и полетел в банк, но только в роли устрашающего элемента, и его денежный эквивалент в данный момент был абсолютно нивелирован.

Заочник сидел ровно, к своим картам так ни разу и не прикоснулся, смотрел спокойно. Лицо ничего не выражало, хотя ещё пять минут тому назад суетился и, вставляя к месту и не к месту селянские шуточки и прибауточки, вместе со всеми убирал осколки. Сейчас сидел молча и чего-то там себе міркував (укр.) на свой лад в потёмках недоступного для нашего понимания мозга.

«Насколько его хватит?» – не успел подумать я.

Скудная мыслишка прервалась в своём полёте – парень из нагрудного кармана пиджака достал сложенные пополам двадцать пять рублей, развернул их, бережно разгладил и положил на мой червонец.

К такому развитию событий я готов не был. У меня были деньги. Но на них ещё нужно было прожить и уехать домой. Я колебался – или положить четвертной и вскрыться, или повысить ставку и продолжать играть. Выигрыш уже был достойным, в победе я был уверен. Но меня неприятно смущало одно – я не знаю его карт, и группа поддержки в полной прострации. Надо подумать… Я достал и пересчитал оставшиеся деньги. Было тридцать рублей с мелочью. Не жирно. Посмотрел на ребят. Как мне показалось, никто из них не сомневался в моём выигрыше, смотрели спокойно, немного рассеянно, продолжая изображать напускное безразличие к происходящему. Я отсчитал три десятки:

– Повышаю.

«Ну, думаю, давай. В пас ты уже не уйдешь, зарылся на славу. Бросай тридцатку. Вскроемся. Предъявишь свой замечательный «стрит» или редкостный по красоте «колор», а я эффектно веером разложу свой «покер», а для понтов последнюю, пятую карту, оставлю закрытой, мол, и так хватит, нечего «покер» светить – пугать фортуну».

Я уже отчетливо видел триумфальный конец партии и осязал, как победоносно раскладываю свои карты и срываю банк. Посмотрел на часы, время было позднее, засиделись, да ещё стекло убирали долго… Короче, пора заканчивать и делить добычу.

Мои мысли перебил заочник:

– Пятьдесят.

И это мне не понравилось. Неприятный холодок мурашками пробежал по спине, забрался под трусы и засвербел колючим шевелящимся сгустком в районе копчика. Пятидесяти рублей у меня не было. Видимо, они решили задавить нас ставками, лимит-то мы не оговорили. А сколько у них денег? Двести, триста рублей, пятьсот на двоих? Нас больше, но мы здесь уже вторую неделю, потратились, несмотря на небольшие выигрыши, которые тут же проедали. И сколько у каждого из нас, студентов, в чужом городе осталось денег? Такого развития событий мы не предусмотрели. Но алгоритм решения проблемы оставался один – играть на выравнивание ставок, вскрываться и смотреть комбинации на руках. У меня, в конце концов, «каре». Вариант уйти в пас равнозначен побегу с передовой.

«Так, спокойно, только не истерить. Нас много, перебьём».

– Помогите материально, – шутливо проговорил я.

Призыв прозвучал с небольшим опозданием – из карманов ребят уже лезли трёшки, пятерки, десятки.

– Надо записывать кто и сколько даёт, – сказал Профессор, самый пунктуальный и высокоорганизованный из нас, вырывая из тетрадки двойной листик. – Назовем «Фонд материальной помощи», – пошутил он и красивыми крупными чертёжными буквами вывел заголовок.

Через несколько минут Шура собрал пятьдесят рублей и, недоверчиво глянув исподлобья на замерших селян, лично положил их в банк. Мне только оставалось констатировать свершившийся факт, и я произнёс:

– Вскрываемся?..

Я должен был сказать это весомо и утвердительно, но голос подвел – к моей нечеткой дикции с пришёпетыванием и легким интеллигентным прикартавливанием, которые это слово изменили до неузнаваемости, добавились ещё и предательские вопросительные нотки. Я прокашлялся, прочистил горло и повторил твёрдо, по-деловому чётко, тщательно выговаривая с повелительной интонацией все буквы:

– Вскрываемся.

Я посмотрел на студента-заочника-селянина и увидел, как его рука медленно, но неумолимо опять полезла во внутренний карман пиджака.

– Ты что корову продал? – вырвалось у меня. – Предупреждать надо.

– Та не, – ответил он на полном серьёзе, – у нас коровы нема, маманя только козу держит, там… на молоко, на брынзу.

И вытащил, гад, сто рублей. Опять же развернул, разгладил ладошкой, неторопливо сложил пополам, аккуратно развёл концы и домиком поставил на самый верх нашей, только что с таким трудом собранной, кучки.

Катастрофа! Все притихли и молча, тупо, будто никогда в своей жизни не видели денег, уставились на эти сто рублей. Они как памятник тому, чей профиль изображен на лицевой стороне купюры, венчали денежную композицию.

Жизненно важно! Срочно! Сто рублей! Мы принялись громко, не обращая внимания на соперников, обсуждать, где взять деньги. Вывернули все карманы, привлекли ребят из смежной комнаты, кто-то взялся пройтись по студентам общежития и одолжить.

Каким ничтожным мне тогда показалось моё «каре», когда тебя давят деньгами, и ты не можешь ответить. И пусть даже «покер» руках, но ты не способен его дотянуть до вскрытия, просто нет денег…

«Покер» – подумал я. – А если у него «покер»? Он так спокойно себя ведёт, не боится, поднимает ставки… Если «покер», то не в тузах – четыре туза у меня… Нужен срочно джокер. Тогда «покер» в тузах мой, и перебить его уже ничем невозможно. Абсолютное оружие… Так, действуем. Срочно необходим один джокер».

Я сооружаю новую комбинацию из коробка спичек и пачки сигарет, но на меня никто не смотрит, все заняты поисками денег. Стараюсь привлечь внимание, и всё более и более убеждаюсь, что у селянина на руках «покер».

«Но не в тузах, это точно – тузы у меня», – как заклинание повторял я про себя.

Смотрю пристально на Шуру и глазами скашиваю на спичечно-сигаретную конструкцию. Шура усиленно занят сбором средств и ничего не замечает. Я начинаю громко кашлять, когда он на меня наконец-то посмотрел, я двумя пальцами, указательным и средним, провел вдоль носа сверху вниз, а затем указательным под носом, как бы утирая сопли, – это была буква «Д» детской дворовой азбуки глухонемых. Я требовал найти джокер. Не понял. Хуже того, он поднялся из-за стола и занервничал стоя.

Незадолго до Харькова. Москва, парк Горького, 1975 год. А.Шишов, А.Токаев (Шура)

Я не выдержал и пнул Манюню под столом. Тут же в ответ этот невинный, непонимающий, отвлеченный взгляд. Я чуть ли не пальцем показываю на коробки, смотри, мне нужен джокер. Его густые ресницы дрогнули – он меня понял. Взял со стола колоду и принялся её перебирать. Один раз, бегло просматривая и перекладывая из одной ладони в другую, затем ещё раз, но уже медленней и внимательно. И так же безрезультатно. Оба джокера были на руках, причем не на моих.

Как же мы раньше не додумались проверить?! Два джокера могут скомбинировать всё что угодно.