Едва охранник отнял ручку от холста, голоса смолкли. Сердце неистово забилось. Воздух в зале словно загустел, Леониду стало дурно. Картина перед глазами посыпалась, как в калейдоскопе, и в пелене тумана, застилавшего раскалывающуюся голову, ядовитой змеей поползла мысль – свершилось что-то ужасное.

– Что я наделал?! – начал рвать на себе волосы Леонид. Ноги его подкосились. Чтобы не упасть, охранник в последний момент уперся руками в стену, едва не коснувшись носом безмолвной картины. Теперь он смотрел прямо в нарисованные им глаза и электрическим током, отдаваясь во всех частях тела, пробежало ощущение ужаса.

Леонид почти не помнил следующие несколько дней. Он провел их в натуральном бреду, смешивая в своих показаниях правду, в которую никто не верил, и вымысел, который все сочли похожим на истину.

Журналисты, члены музейной комиссии, работники полиции – все смешалось для Леонида в одно бесформенное пятно краски. Но охраннику было наплевать. Перед глазами у него стоял лишь немигающий взгляд на округлом лице, лишенном прочих черт.

Что касается картины, то через несколько дней после инцидента она была подготовлена к транспортировке и отправлена в столицу на реставрацию. Музейные работники еще долго травили байку, будто перед погрузкой в ящик прямо откуда-то из полотна раздался тихий, слегка шуршащий, но отчетливо различимый шепоток: «Да будет свет!»

Громоздкое свинцовое небо в изнеможении опускалось на Москву и вызывало смертельную скуку у всех, кто поднимет глаза от асфальта. Больницы оказались завалены пациентами с симптомами потери воли к жизни. Врачи падали с ног от усталости и умоляли: «Не смотрите на небо». Больные вопрошали: «Где же тогда искать надежду?»

Москвичи во всем винили политиков. Политики кривили рты и ссылались на Божью волю. Бог же ни о чем таком не помышлял, сгибая натруженную спину и мягко укладывая падающее небо на башню Федерация. «Как патриотично», – думал он, разминая затекшие плечи.

Столичная эпидемия неминуемо превращалась в катастрофу, но дикторы экстренных новостей не били тревогу, в обнимку заснув за столом еще до начала прямого эфира. В итоге ни о волне апатии в городе, ни о небывалом всплеске любви в Останкино страна не узнала, ведь смертельно скучающие операторы поленились включить камеры. В общем, был привычный октябрьский день, которых много. Обычно чуть больше тридцати.

Илье тоже было чуть больше тридцати и в это утро он особенно мрачно вглядывался в хмурое небо, застывшее на уровне окон его квартиры в «тучерезе» Нирнзее.

Успешный, красивый и на первый взгляд совершенно благополучный, Илья невольно считался примером для подражания, на который равнялись друзья и коллеги. Душа компании, франт и острослов он снискал славу сокрушителя дамских сердец, любимчика руководства и обожаемого за щедрость почетного гостя баров по обеим сторонам бульваров. Илья был вхож в лучшие дома искушенной в извращениях столичной золотой молодежи, и в кишащие тараканами студенческие общежития. Его внимания искали разрисованные под кальку красотки и стеснительные до дрожи отличницы, сверкающие запонками нервозные коллеги и беззаботные бомжи в сквере Ростроповича.

Борясь со скукой, приличествующей не стесненному в средствах столичному повесе, Илья стремился жить на пике эмоций, бросать себя из крайности в крайность и всякое свое чувство доводить до абсолюта. Каждый день он перемещался по городу с угрожающей стремительностью шаровой молнии, в один вечер легко оказываясь и на блистательной премьере в Большом театре с обворожительной кокеткой, и в самой зловонной подворотне с алкашами, чьи заплывшие лица давно потеряли различимые черты.

Однако ни стремительный взлет карьеры, ни глубина падения на самое дно человеческих пороков – ничто не заставляло трепетать сердце всем пресытившегося и во всем разочаровавшегося лирического героя. Если бы кто-то смог избежать обаяния его улыбки и внимательно заглянул в глаза, то увидел бы там лишь зияющую пустоту, в которой нет и лучика света.

В это хмурое утро телефон был на удивление безмолвен. Обычно по субботам еще до обеда «три дома на вечер зовут», а тут тишина. Илья снова проверил вымершие чаты и раздраженно швырнул телефон на кровать. Он не любил оставаться один. Едва стремительный бег жизни замедлялся, как в голову начинали проникать известные экзистенциальные мысли, не ведущие никуда, кроме как к барной стойке. Пытаясь сбежать от них, Илья торопливо оделся и вышел на улицу, полагая занять себя бесцельной прогулкой в ожидании какого-нибудь ангажемента.

Тверской бульвар был на удивление немноголюден. Лица редких прохожих с печально-блеклыми глазами казались еще серее свинцового неба. Одинокая дама рассеянно прогуливалась с пустым поводком, вяло влекущимся за ней по пыли. На скамейке в венке из багряных кленовых листьев сладко спал бездомный. Где-то вдалеке безутешно выла собака и словно умножая сконцентрированную в воздухе печаль, на ступеньках МХАТа надрывно плакал ребенок. Разочаровавшись ли в репертуаре, либо просто чувствуя себя покинутым, он добавлял в унылый октябрьский пейзаж тот неуловимый штрих, который из прочих равных выделяет истинный шедевр.

Теша себя надеждой справиться со скукой, в мрачном созерцании Илья фланировал по бульварам пока не вышел на Патриарший мост. Так и не дождавшись появления сколько-нибудь интригующих предложений от разношерстной оравы приятелей, он решил зайти в одну из кофеен на Красном Октябре, где давно заприметил и «отложил» на подобный случай весьма привлекательную баристу Татьяну. Илья не сомневался, что, подключив все свое обаяние, он сможет уговорить ее сразу отправиться в «дом холостяков», минуя формальности в виде ужина и светской беседы. «Такие бессмысленные дни удобнее всего пережидать в объятиях женщины», – подумал герой и утвердился в собственном решении.

– Магнитик не желаете? – бесцеремонно прервал размышления Ильи откуда-то раздавшийся голос. В ленивой полудреме города он звучал раздражающе бодро.

– Магнитик? – рассеянно переспросил Илья, подняв от земли глаза и увидев перед собой полную краснощекую женщину, опоясанную серым пуховым платком.

– Ага, – деловито кивнула та, указывая рукой на большую металлическую доску с россыпью магнитов, болтающуюся на перилах моста. – У меня тут есть Царь-пушка, Малый театр в тени Большого, Ленин на пне, чей-то дворец в Геленджике, кстати, пользуется спросом… Вы берите-берите, воспоминания о столице на любой холодильник!

– Мне не нужно, спасибо, – натянуто улыбнулся Илья, попытавшись изобразить вежливость.

– Да ты же толком не поглядел, молодой человек! – покупателей сегодня было немного, и женщина явно не собиралась упускать потенциального клиента. – Вот, подойди, подойди поближе, я тебе сейчас повыше подниму!

Бойкая продавщица торопливо подняла доску с магнитами и поставила на перила моста, придерживая рукой. Илья собрался с силами и снисходительно улыбнулся: «Ну, хорошо, давайте этот с дворцом. Могу переводом?».

Определенно довольная собой, свободной рукой женщина стремительно принялась отковыривать нужный магнит от доски, не давая покупателю время опомниться и передумать. От ее суетливых неловких движений жестянка вдруг скользнула на перилах, опрокинулась и полетела с моста в реку.

Лицо женщины побелело. Она в ужасе схватилась за голову руками и как подкошенная рухнула на колени.

– Моя пенсия! В них вся моя пенсия! На что я теперь жить буду! – неистово кричала она, сотрясаясь всем телом. – Горе мне, Господи!

Интуиция подсказала Илье, что в сложившейся ситуации приличным было бы выразить соболезнование. Он подошел и положил руку на плечо плачущей женщине.

– Давайте я возмещу. Частично…

– Спаси их! Спаси, родной! – продавщица вдруг подскочила на ноги и вцепилась в пальто Ильи, вперившись в того обезумевшим взглядом. – Спаси несчастную!