Все случилось ночью – в то время, когда выставочное пространство оживает в магических лучах лунного света. Если вы оказывались в музее после закрытия, то непременно поймете, о чем речь. Остальных же должен предупредить от излишне бурных фантазий – скульптуры не бегают по коридорам, портреты не покидают холсты, а чучела волков не нападают на зайцев. Как представители мира культуры, музейные экспонаты, в основном, обладают некоторой сдержанностью и манерами. Оживая, они чуть слышно шепчутся, переводят дух и аккуратно переступают с ноги на ногу, чтобы расправить затекшие члены и снова замереть к приходу первых посетителей. Да и это заметит не каждый.

Впрочем, кое-что удивительное в музейных залах все же бросалось в глаза. Уже которую ночь от картины к картине с крепко нахмуренным лбом медленно бродил сторож Леонид. Он мог бы спокойно спать или смотреть сериал про бандитов на канале с сериалами про бандитов, но мужчина уже давно для себя определил, что должность музейного охранника предполагает помимо прочих три обязанности: называть женщин «сударыни», носить пышные усы и хоть немного разбираться в искусстве, что представлено на вверенной ему территории.

Делая вид, что следит за порядком, днем Леонид ходил по длинным белоснежным коридорам вслед за экскурсоводами, а ночью, пользуясь полной на то свободой, внимательно рассматривал картины, соотнося наблюдаемое с услышанным накануне. Так он уже весьма неплохо изучил основные направления живописи, вероятнее всего отличил бы Репина от Рериха, а Венецианова от Васнецова, но авангардное искусство ему давалось с трудом.

– Эх, была бы здесь наш экскурсовод Юлечка Лантратова, – пробормотал себе под нос Леонид, вглядываясь в эскиз художника Ч., – она бы непременно обратила внимание, что в супрематизме геометрические плоскости словно парят в безвоздушном пространстве, а в этой работе такое ощущение не складывается…

– И что эта вещь в целом больше похожа на кубистическую, хотя форма не сломана, – раздался вдруг откуда-то мягкий учтивый голос.

Леонид испугано отпрянул от картины и завертел головой. Выставочный зал был пуст.

– А потом она бы добавила, что Ч. – один из самых верных последователей Малевича и всегда оставался в рамках его учений, хотя все же сумел найти свою индивидуальность, – продолжал звучать неведомый голос.

– Ой, да она всегда это говорит возле Ч., а потом переходит к С., – вдруг ответил ему другой, такой же тихий, слегка шуршащий, но отчетливо различимый.

– Кто здесь? – Леонид лихорадочно вглядывался в сумрак музейного коридора, но никого не видел. – А ну выходи! Или буду стрелять! – зачем-то добавил он, хотя единственным оружием в амуниции охранника выступала шариковая ручка для кроссвордов.

– Сharmante! – иронично пропел голосок.

– Воинственный какой! – хмыкнул другой.

– А ну замолчите! – шикнул на них третий голос, явно женский, и затем добавил чуть тише, – вам не кажется, что он нас слышит?

– Слышу-слышу! – крикнул в пустоту Леонид, – а ну выходите с поднятыми руками! Где вы прячетесь, не вижу!

Наступила полная тишина. Охранник судорожно крутил головой и тяжело дышал, тщетно стараясь разглядеть в сумраке очертания неведомых гостей.

– Нет у нас рук, – вдруг пробурчал таинственный незнакомец.

– Жора! – с досадой воскликнула женщина.

– А что Жора? – снова пробормотал невидимый Жора, – если он на нас ствол настоит, как мы руки поднимем, мол, сдаемся? О тебе же забочусь, Марин.

– Самому не верится, но в этой ситуации я Георгия поддержу, – раздался другой голос.

– Петр, и ты туда же? – устало вздохнула женщина. – Почему только мне здесь не наплевать на элементарные правила конспирации?

– Ах, Ma chérie, Мариночка-Марина, – протянул Петр, – неужели тебя не интересует сия vita nova? В нашем-то стесненном рамой положении, три бесприютные фигуры, напрочь лишенные каких бы то ни было красок жизни! Я с вами уже покрываюсь кракелюрами от тоски!

– Это не кракелюры, – хмыкнул Жора, – это у тебя от раздутого самомнения рожа трескается.

– С меня довольно! – взвизгнул Петр, – бросаю перчатку! Дуэль! Дуэль до последней капли краски! Да начнется Danse macabre!

– Какую перчатку? У тебя даже рук нет, балда, – прыснул Жора.

– Да прекратите, сколько можно! – тщетно пытаясь унять спорщиков, тараторила Марина. Страсти кипели нешуточные.

Прислушиваясь к перепалке неизвестных, Леонид шаг за шагом медленно шел на звуки спора, пока не остановился у картины художницы Л. в конце зала. Постсупрематическая работа, по всей видимости являющаяся оммажем на живопись самого Малевича, состояла из трех мягких округлых фигур, изображенных по пояс – двух мужских позади и женской по центру на переднем плане. Бледное небо на фоне, обозначенное вверху картины полоской легкой синевы, почти совсем выцветало к горизонту. В холодном пространстве угасающих красок яркими цветовыми пятнами были четко выписаны геометричные фигуры с округлыми телами, длинными шеями и желтоватыми лицами, полностью лишенными черт. Леонид застыл перед картиной, потеряв дав речи – голоса явно доносились из холста.

– А ну заткнулись оба! – властно прогремела вдруг Марина, и спорщики тут же угомонились. – Кажется, он стоит прямо перед нами.

– Не вижу, у меня ведь нет глаз, – язвительно отозвался Жора.

– Мсье, если вы и правда здесь, подал бы вам руку, чтобы засвидетельствовать свое почтение, но таковой возможности не имею, – извиняющимся тоном добавил Петр.

– Что за чертовщина!? – закричал на весь зал Леонид.

(Прим. Вернее, он употребил несколько другое выражение, но оную газету читают в том числе нежные цветочки, норовящие упасть в обморок от любой скабрезности, посему, укажу так. Уверяю вас, это единственное намеренное искажение в нашей истории! Продолжим!)

– Пожалуйста, не при дамах! – испуганно воскликнул Петр.

– Да, не при Петеньке, – хихикнул Жора, – он у нас чувствительный!

– Я схожу сума, – замотал головой Леонид, – этого не может быть! Да-да, этого никак не может быть. Наверное, я сплю. Я сейчас просто ущипну себя и проснусь. Да-да, конечно, это просто дурной сон, закемарил на посту, известное дело.

Леонид закрыл глаза и принялся щипать себя за все, до чего дотянулся. Перестарался и сделал больно. Поморщился, укорил себя за излишнее рвение и приоткрыл один глаз – перед ним все еще висели «Три фигуры».

– Ну как? – раздался из картины меланхоличный голос Жоры.

– Нет-нет-нет-нет-нееет, – протянул охранник, отошел от картины, сделал круг по залу и вернулся, продолжая мотать головой.

– Вы здесь? – раздался голос Петра. Он старался говорить нарочито мягко и любезно.

– Это какая-то шутка? – Леонид стал пристально вглядываться в картину и бегать глазами по стене в поисках устройства, откуда мог звучать голос. – Где-то должен быть динамик, – бурчал себе под нос охранник, – я ведь такое уже видел, да-да, точно видел, в скульптурах этих, как их, питерских «перфораторов» с цветными волосами и железками в носу.

– Должно быть, вы хотели сказать «перформеров», – вежливо уточнил Петр, – смею вас заверить, мы не относимся к современному искусству, хотя и придерживаемся прогрессивных взглядов. По крайне мере, некоторые из нас.

– Так, мне надоел этот цирк, парни, – выпалила Марина. – Хотели пообщаться? Что ж, пожалуйста! Только давайте тогда уж по существу. Я – Марина, – добавила она уже мягче, – справа от меня Георгий, слева Петр.

– Друзья зовут меня Пьер, – учтиво добавил Петр.

– Откуда у тебя друзья? – не преминул уколоть того Жора, но шпилька ответа не удостоилась.

– А вы кто? – продолжала Марина.

– Охранник я. Леня. То есть Леонид, – замялся Леонид.

– О, какое чудесное имя! Могучий муж, храбрый спартанский царь! – торжественно воскликнул Петр.

– Ну, ладно вам, – засмущался Леонид, – немного может и могучий, но это у меня выправка просто еще с армейки, да и куртка чутка великовата…

– Чудесно, как чудесно! – не переставал умиляться Петр.