Он видел, что дядя добрым отношением к нему хочет загладить свою вину перед сестрой, о которой всегда забывал.
В последующие дни ощущение того, что он попал в колесо мощной машины, все усиливалось. События следовали одно за другим в нарастающем темпе. Не успел Ильицкий представиться начальству и познакомиться с будущими своими товарищами, как офицерскому составу экспедиции объявили, что предстоит прием в Царском Селе.
Все вопросы, связанные с экспедицией на Восток, в район действия забастовщиков, докладывались царю и тут же ему предлагались готовые решения. Однако создавалась видимость, что государь сам вносит новые детали в первоначальный план и что детали эти чрезвычайно важны.
При дворе смутно представляли себе, что происходит в Сибири. Поначалу отчаянным донесениям забайкальского губернатора Холщевникова просто не верили, высмеивали «слабонервного генерала». Многочисленные телеграммы Холщевникова надоели и Петербургу, и командующему тылом Маньчжурской армии Надарову. Холщевников жаловался на забастовщиков, как жалуются на плохих соседей. От него удобно было заслониться и не «вникать». При дворе не любили «вникать». Во всяком случае, стремились отодвинуть «момент вникания».
Донесения Холщевникова впоследствии были проанализированы Меллер-Закомельским и подкрепили выводы барона о «сотрудничестве Холщевникова с мятежниками».
Иркутский генерал-губернатор Кутайсов, человек решительный и грубоватый, гордящийся своей беспощадностью в борьбе с крамолой, не давал пищи успокоению. В его телеграммах была та острота, тот перец, который делал постное блюдо фактов удобоваримым для гурманов двора.
Холщевников писал нудно и тускло о «напряженном состоянии в области, вызванном бедствиями предшествующих лет», об «упорствующей толпе». Старомодные длинные периоды раздражали царя, обычно читавшего документы вслух.
— Пока дочитаешь до точки, слюнями истечешь, — сердито сказал он Витте.
В телеграммах же Кутайсова были слова, которые не позволяли отбросить донесение, не дочитав до конца. Граф предупреждал прямо, без прикрас:
«Брожение между войсками громадное, и если будут беспорядки, то они могут кончиться только смертью тех немногих, которые еще верны государю…»
Но и к этим сообщениям постепенно привыкли. Иркутск далеко, кто знает, что там в действительности происходит. А у страха глаза велики. Волна, пробежав большую дистанцию от Иркутска до Петербурга, неизбежно разбивалась в тысячи мелких брызг.
Успокоительная фраза: «У страха глаза велики», пущенная каким-то оптимистом, уже вошла в обиход, когда разразились события.
В эпически спокойном тоне телеграммы Кутайсова чувствовалось даже некоторое злорадство:
«В Иркутске образовано революционное правительство, мятеж в полном разгаре, резня неизбежна».
Слово, которое все боялись произнести, с размаху выговорил министр внутренних дел Дурново. Граф Дурново был мужчина серьезный и существовал не где-то за тысячи верст, как Кутайсов, а тут, на глазах.
И когда он произнес сакраментальную фразу о том, что «положение на Сибирской дороге может угрожать даже существованию государства», благодушие сменилось паникой.
Стали думать, кому пришел черед стать спасителем отечества, полетели депеши, посыпались докладные записки.
Как всегда, мастер ловить рыбу в мутной воде, вышел на авансцену Витте… Позднее он вспоминал в свойственной ему небрежно-самодовольной манере:
«Я предложил такую меру: послать двух решительных и надежных генералов с отрядами хорошего войска… и во что бы то ни стало водворить порядок на Сибирской железной дороге…»
Ударение приходилось на слова: «во что бы то ни стало». Их начали повторять в разных контекстах, но в одинаковой тональности: как бы необходимые условия решения данной задачи.
Идея пришлась как нельзя кстати. Впрочем, как это иногда случается с удачными идеями, она быстро отделилась от своего творца и начала самостоятельное существование, так что никто уже не интересовался ее автором. Когда успех ее был уже не за горами, мысль о карательной экспедиции, как «плетке-двухвостке», присвоил себе великий князь Николай Николаевич.
Государь сообщил в письме матери:
«Николаше пришла отличная мысль… Из России послать Меллер-Закомельского с войсками, жандармами и пулеметами в Сибирь до Иркутска, а из Харбина Ренненкампфа ему навстречу».
«Николаша» — великий князь Николай Николаевич был не хитер на выдумки, инициатива в таком деле его украшала. Некоторое время при дворе так усердно твердили о двух поездах, словно заучивали условия арифметической задачи.
«Продолжающаяся смута и сопротивление законным властям служащих на Сибирской магистрали ставят армию и государство в ненормальное положение и задерживают эвакуацию войск.
В устранение столь исключительных обстоятельств повелеваю: безотлагательно возложить на генерал-лейтенанта Ренненкампфа восстановление среди всех служащих на Забайкальской и Сибирской ж. д. полного с их стороны подчинения требованиям законных властей. Для достижения этого применить все меры, которые ген. Ренненкампф найдет необходимым для исполнения поставленной ему обязанности.
Мятежный дух среди части телеграфно- и ж.-д. служащих, необходимость обеспечить и вывести армию из ее тяжелого положения побудят доверенного мною генерала не останавливаться ни перед какими затруднениями, чтобы сломить дух сопротивления и мятежа.
…Передайте Ренненкампфу, что я и Россия ожидаем от его энергичной деятельности быстрого и окончательного выхода из тяжелого и ненормального положения, в котором находится в настоящее время эта важнейшая государственная линия благодаря смуте ж.-д. служащих и подстрекательств извне.
Мои повеления приведите в исполнение безотлагательно».
(Шифрованная телеграмма Николая II главнокомандующему генерал-адъютанту Линевичу.)
Телеграмма самодержца не могла быть передана должным путем: телеграф бездействовал, телеграфисты бастовали. Депеша проделала путь чуть ли не вокруг света, чтобы попасть по назначению.
Именно это обстоятельство наконец убедило царя в серьезности положения.
Барон Ренненкампф вступил в дело.
«9 января выезжаю. Буду действовать по обстоятельствам, прибегая к полевому суду зпт при вооруженном сопротивлении расстреливать без суда».
(Телеграмма Ренненкампфа начальнику штаба генералу Палицыну).
Ренненкампф снарядил два поезда. В первом — рота пехоты, чины железнодорожного батальона и телеграфа, запасы материалов для быстрого восстановления железнодорожного пути и телеграфа. Во втором — три роты пехоты, четыре пулемета, два горных орудия.
Следом двигались эшелоны 17, 18, 19 и 20-го восточносибирских стрелковых полков.
Приглашение в Царское Село к высочайшему столу вызвало необычайное волнение в составе экспедиции Меллер-Закомельского. Гофмаршальская часть пригласила только строевых офицеров. Жандармский ротмистр Куц и юрист Энгельке, входившие в состав экспедиции, не получив приглашения, были совершенно убиты. Можно было подумать, что они потерпели жизненный крах.
Хотя в приглашении форма одежды была объявлена «обыкновенная», все выглядели парадно, и Малый зал, в котором собрались, сверкал хрустальными подвесками люстр, драгоценностями дам и их множественными отражениями в зеркалах.
Во дворце гостей встречали фрейлины и члены императорской фамилии. Во главе каждого стола сидел кто-либо из августейших особ или придворная дама.
Пока государь и государыня еще не выходили из внутренних покоев, сдержанные беседы в разных концах текли вяло. Однако вокруг Меллер-Закомельского было оживленно. Статс-дамы оглядывали его откровенно любопытными глазами. Они, видимо, знали о миссии барона даже больше, чем некоторые его офицеры. Дамы задавали вопросы вроде бы невинные, но в них таился намек, и барон отлично угадывал затаенный интерес дам, отвечал с наигранным простодушием.
