Он ненадолго уезжает к родным в Ригу, и тотчас директор департамента полиции извещает начальника Лифляндского губернского жандармского управления:
«…бывший студент В. К. Курнатовский поддерживает сношения со своими петербургскими знакомыми, разделяющими его преступные убеждения».
И когда в своих скитаниях он на короткое время исчезает из поля зрения сыска, грозная телеграмма департамента полиции призывает к порядку ротозеев:
«Сообщите немедленно, где и что делает студент Виктор Константинович Курнатовский».
Ему удалось уехать за границу, в Швейцарию. Но и в Цюрихе следят за ним заграничные агенты царской охранки.
В русской читальне Виктор Константинович с жадностью читал русские газеты, среди плевел официальных сообщений отыскивал зерна правды о происходящем на родине. А соглядатай уже отмечал его цепким взглядом. И в жандармской сводке сообщалось:
«…студент Курнатовский передал некоему лицу «Подпольную Россию» Степняка и книгу Энгельса…»
Не успел он переехать границу, как жандармы хватают его и — снова ссылка. На этот раз — в Сибирь…
С ледоставом движение по Енисею прекращалось. Отстоящий от железной дороги на четыреста с лишним верст, Минусинск казался еще более заброшенным, отгороженным от жизни нескончаемым пространством безлюдных степей, ледяной пустыней рек, снежных дорог, по которым от станка к станку, от одной этапной избы до другой тянулись лишь арестантские партии да почтовая кибитка, ныряя в сугробах, выносилась тройкой заморенных лошадей к «присутственному месту».
Минусинск словно погружался в долгую зимнюю спячку. Заносило снегом большую немощеную площадь в центре города, и с его белой пеленой сливалась неуклюжая, приземистая церковь.
Первой мыслью приезжего было: вот здесь суждено тебе медленно остывать, теряя пыл души и хороня надежды.
Прибывший сюда новый ссыльный ни в коей мере не был лишен жизненного опыта, горького опыта. Но, будучи оптимистом, он умел побороть первое впечатление, как бы тягостно оно ни было. «И здесь может быть радость, и жизнь, и работа, и мечты», — так чувствовал он.
Все тут крупно, ярко, броско. Природа и люди под стать друг другу — гиганты. Минусинск заинтересовал и обрадовал Курнатовского. Простая и образная местная речь, чуть напевная, неторопливая, звучала в его ушах отрадою. И отрадою для глаз ложилась раздольная равнина, уводящая вдаль.
Меж отрогов Саянских гор, в живописной луговой долине, красиво лежало большое село Курагинское — место ссылки Виктора Константиновича Курнатовского.
В том, что социал-демократов расселяли подальше от рабочих центров, по глухим деревням, у властей был свой расчет. Расчет наивный, состоявший в том, что крестьяне, да еще сибирские, не составят «питательной среды» для социал-демократической пропаганды. Между тем ссыльные, вторгаясь в окружающую их жизнь, несомненно, влияли на нее, а порой оставляли глубокий след в душах людей, с которыми сталкивала их судьба.
Для Курнатовского главным событием в этот период была встреча с Лениным.
Владимиру Ильичу исполнилось 28 лет. Он был полон энергии, жизненных сил, надежд и планов. Дни его окрашивались большой любовью и счастьем в этой любви. Надежда Константиновна была с ним, понимала его во всем, разделяла его мысли, настроения.
Он работал много, упорно, плодотворно. Уже преодолена была горечь первых дней в Шушенском, когда, по его признанию, он избегал смотреть на карту Европейской России, чтобы не чувствовать страшной отдаленности от привычных мест в этих снегах, этой тишине, среди первозданной природы.
Но и здесь была Россия и милый сердцу ее ландшафт. И здесь был народ, огромное поле для наблюдения и изучения крестьянской жизни и даже возможность прямой помощи крестьянам, приходившим за советом. Глубоко интересовали Ленина люди. Он любил рассудительные и веские крестьянские речи. Он умел находить в них искры юмора и крупицы народной мудрости. Но самым важным в его жизни здесь была работа во имя будущего партии.
Среди множества его мыслей о предстоящем пути определилась как главная в ту пору одна: как преодолеть вредоносное влияние экономизма, подобно суховею, испепеляющего первые зеленые ростки рабочего движения. Как покончить с разбродом в партии, создать костяк движения, укрепить тонкие, непрочные нити, связывающие его руководителей. Нити, то и дело трагически обрываемые провалами и арестами.
В напряжении мысли бессонными ночами вынашивался и рождался план «Искры».
Курнатовский понял Ленина сразу, после их первой встречи. Он ставил Ленина выше Плеханова. Плеханов уже долгие годы стоял на пьедестале лидера и теоретика, а Ленин был в начале своего пути. И все же Курнатовский зорким взглядом увидел в Ленине будущего вождя.
Курнатовский был близок к напряженной духовной жизни Ленина. Их сближали также и скупые радости ссыльной жизни, и ее беды: смерть товарища переживалась здесь, при тесном общении, с особенной остротой.
Курнатовский чутко прислушивался не только к тому, что говорит Владимир Ильич, не только оценивал его мысли, которые привлекали логикой, боевой нацеленностью и глубоким знанием жизни.
Виктор Константинович смотрел и слушал, как живет Ленин. Как он жил в этой минусинской ссылке? Он жил, как и мыслил: очень смело, прямо и в каком-то упоении борьбой. Борьба в этом тихом, заснеженном углу шла все время, напряженно, не ослабевая. Она, как быстрая вода подо льдом, пробивала сонную тишь «старой ссылки».
Эта «старая ссылка» связывалась с пребыванием здесь народовольцев, со сложными личными взаимоотношениями.
Слишком глубока уже была пропасть, отделяющая Ленина от «стариков». Он как бы пробивал, очищал путь в будущее, и это было его работой сегодня. Сегодняшний день озарялся светом грядущего, на приближение которого он направлял свою огромную энергию.
От его взгляда не укрывались те новые процессы, что возникали в международном рабочем движении.
Курнатовский знал цену наукообразным доводам и «модным, хлестким фразам», которые высмеивал Ленин. И в прямой речи Владимира Ильича о самом важном — о судьбах движения — звучала для Курнатовского непререкаемая сила правды.
Работая систематически, сверхнапряженно, Ленин умел наслаждаться окружающим, суровой и прекрасной природой Сибири, бурными веснами с пестрым цветением лесных полян, стремительно проносящимся летом, за которым бредет уже по дорогам плодоносная осень, рассыпая алые брызги брусники.
И долгие зимы, когда морозный туман курится над рекой и доносится дальний вой волчьих свадеб, привлекали дикой своей красотой. Умел он забавляться игрою с детьми, проделками собаки Женьки, проказами резвого котенка. Он охотно смеялся, искренне и самозабвенно.
Виктор Константинович тоже остро чувствовал красоту природы. Но, более замкнутый, он часто уходил в себя.
Бывали у него дни черные: глубокого уныния, которое позже стали называть депрессией.
Неотступность полицейского преследования, вечное ощущение соглядатая за спиной наложили особый отпечаток на облик Курнатовского. Порой на высокий лоб его набегали резкие морщины, взгляд как бы обращался внутрь, плечи опускались в изнеможении. Обычная жизнерадостность его покидала.
Но такие приступы проходили быстро, и он снова обретал способность наслаждаться природой, общением с товарищами, хорошей поэтической строкой. Снова возвращалась к нему охотничья страсть.
Минусинская ссылка сохранилась в памяти Виктора Константиновича не тягостными, одинокими ночами, а веселыми часами в компании живых, интересных людей, где звучала песня Глеба Максимилиановича Кржижановского, и смех красивой и очень подвижной его жены Зинаиды Павловны Невзоровой, и сияла милая улыбка молодой Надежды Константиновны Крупской. Читали новинки литературы, доходившей сюда по подписке и с оказией, с шумом выходили в ночь, на простор, надышаться не могли морозным воздухом, хвоей, тишиной зимнего леса.
