— Может быть, нужно купить молока? Идем вместе купим, — предложила Вика.

— У нас еще есть, — отозвалась Инга. — Две пирамидки, шестипроцентного.

Они зашагали рядом. Вдруг Вика сказала:

— Инга, я все знаю… про твою маму. Раньше не знала, теперь знаю… Ты не сердись на Веру. Она хорошая. Она тоже не знала. Вера не собирается заменить тебе маму. Просто работает с тобой вместе. Она не задавака, хотя и народная… Вера, можно сказать, ради своей матери жизнь загубила.

И тут Инга в первый раз спросила, а до сих пор только слушала:

— Как загубила?

— Мать-то ее прикована к постели.

— Зачем… прикована?

— Ранена была, вот зачем. Вера всю жизнь отдала матери. Врачи, лекарства. Ты — будущий врач — должна понимать. Она могла бы замуж выйти, жизнь устроить. Видная женщина… Народная артистка…

Инга ничего не ответила. Она еще не поняла, почему Верина мама ранена и почему Вера жизнь загубила.

Так они шли молча.

У одного дома Вика сказала:

— Здесь они с мамой живут… на втором этаже… Видишь два окна?

— А мама все болеет? — спросила Инга, глядя в Верино окно.

— Она на войне была санитаркой. Ранило.

— Разве в санитарок стреляют? — Инга недоверчиво посмотрела на свою спутницу.

— Пуля не разбирает, где солдат, где санитар.

— Почему… не разбирает?

— Не знаю… почему, — призналась Вика. — Я ведь на войне не была.

Они стояли молча. Инга все разглядывала окно. Потом обе побрели дальше.

— Понимаешь, людей жалко. Веру и ее мать. И тут еще вчерашняя история…

— Какая история? — спросила Инга.

— На вокзале. Сцена встречи не вышла. Три дубля — в корзину. Вера плакала…

Инга удивленно посмотрела на Вику.

— Она плакала по кино?

— Да не по кино, по жизни. Ревела она с горя! Надо ей помочь.

— Надо, — не сразу сказала Инга.

Вика остановилась и вдруг крепко расцеловала Ингу.

— Ты у меня девка что надо! Я знала, что ты — человек. Мы с тобой будем друзьями на всю жизнь. У меня тоже мамы нет. Я детдомовская… Я не зря новые туфли сносила… Мы им покажем Брусничкину!.. Мы им такую Брусничкину покажем!.. Я им каждый день могу приводить по Брусничкиной!..

— Привела Брусничкину? — спросил Павел Карелин, когда на другой день Вика вошла в комнату съемочной группы.

— Нет, — поджав губы, ответила Вика. — У Брусничкиной ангина. Температура тридцать восемь и две.

— Этого еще недоставало! — вскипел Карелин. — Когда она поправится?

— Не скоро, — спокойно ответила Вика. — У нее осложнение.

— У нас осложнение! Что же нам, закрывать картину? Или переходить в простой?

Карелин пятерней вцепился в бородку.

— Все будет в порядке, — сказала Вика. — Она будет сниматься хорошо.

— Кто будет сниматься?

— Инга. Она будет улыбаться. Она поцелует Веру. Она…

— Да откуда ты все это взяла?

— Я же опытный работник. Я же отвечаю за свои слова. Она придет завтра. И все будет в ажуре. Никаких простоев.

— Прямо не кинематограф, а какой-то аттракцион! Где Вера?

И тут в комнату вошла Вера.

— Я согласна сниматься с Ингой, — подтвердила она. — Я передумала насчет Брусничкиной.

Перед большим серым домом, в котором жила Вера с матерью, стояла Инга и все не могла решиться переступить порог. Она смотрела на два окна на втором этаже, словно хотела увидеть, что скрывается за ними.

Так она долго простояла перед подъездом. Пока наконец решилась и надавила плечом тяжелую дверь. Инга поднялась на второй этаж. Постояла на площадке, не зная, в какую дверь звонить.

Позвонила в правую.

Ей открыла девочка.

— Вам кого?

Хотя они были однолетки, девочка-хозяйка обращалась к Инге на «вы».

— Мне Веру… Веру Федоровну.

Девочка измерила Ингу взглядом и сухо сказала:

— Идемте.

Они шли по длинному коридору, и их шаги гулко отзывались под сводами высокого потолка.

Девочка подвела Ингу к двери и сказала:

— Постучите.

Инга постучала. Тихо, робко.

— Кто там скребется? — послышался изнутри хриплый, низкий голос.

— Заходи! — шепнула девочка. — Не бойся!

И открыла перед Ингой дверь.

Инга увидела женщину, которая лежала на кровати. Рядом стоял столик с телефоном, с книгами и бумагами.

Женщина посмотрела на Ингу.

— Здравствуй, красавица! Ты из семьдесят пятой школы?

— Не-ет… Я из седьмой. Из второго «В».

— Тебя вожатая прислала?

— Не-ет, я сама.

— Садись, — приказала женщина.

Инга послушно опустилась на стул, который стоял около постели, и подумала: это и есть санитарка.

— Ты ко мне по какому вопросу? — спросила хозяйка гостью.

— Я не по вопросу, — сказала Инга. — Меня зовут Инга.

— Слышала, слышала, — оживилась мать Веры. — Ты что, пришла жаловаться… на Веру?

— Я не жаловаться… я не ябеда… Но маму же никто не может заменить…

Женщина приподнялась на локте и внимательно посмотрела на Ингу. Потом спросила:

— Давно это… случилось? — Она уже знала всю историю Инги.

— В конце лета, — сказала девочка, опустив глаза.

— Я тебя жалеть не буду. — Верина мама приподнялась на локте. — Я тебе так скажу: держись, девка! Держись!

— Мама тоже говорила: держись! Пусть Вера не сердится… Ей ведь тоже трудно.

— Трудно, — сказала Верина мама, — трудно со мной. Она терпит. Я сама удивляюсь, как она терпит.

— Она не терпит, — вдруг сказала Инга. — Она любит…

Некоторое время больная женщина молчала. Потом она оживилась, и глаза ее заблестели.

— Понимаешь, Инга, случается, что одна маленькая девочка оказывается умнее пяти взрослых баб. Ты только никому этого не говори. Но имей в виду. Она любит.

— А верно, вы были на войне? — вдруг спросила Инга.

— Это было давно.

— Вы забыли? Моя бабушка всегда забывает, что раньше было.

— Рада бы забыть, да ноги напоминают.

— Что напоминают ноги?

— Долго рассказывать…

— Расскажите.

— Я тащила на себе раненого, — сказала бывшая санитарка. — А эти гады из миномета…

— Разве у вас не было винтовки?

— Нет.

— Почему?

— Рук не было свободных… для винтовки. Я же раненых тащила.

— Вы не стреляли, почему же они из миномета?

Старуха ответила не сразу. Она внимательно посмотрела на гостью и сказала:

— Потому что они — фашисты.

Старуха закашлялась, и лицо ее стало багровым. Потом она успокоилась и подняла глаза на Ингу.

— Подойди к этой стенке и посмотри. Фотография старая, но глаза у тебя молодые — разглядишь.

Инга подошла к стене. Из маленькой рамки на нее смотрела санитарка, в пилотке, гимнастерке, через плечо санитарная сумка с крестом. А винтовки действительно не было.

Инга долго рассматривала фотографию. Потом оглянулась.

— Возьми себе… на память, — сказала Верина мама.

— А вам?

— У меня еще есть. Если нравится — возьми.

— Нравится, — сказала Инга.

И сняла со стены старую фронтовую фотографию.

Родился месяц. Он лежал на спине, задрав острый носик вверх, и над ним, как осколочек, сверкала звездочка. Месяц был тоненький и хрупкий. И чтобы не было жестко, ему под голову легла тучка.

Инга стояла посреди двора и рассматривала новорожденный месяц. Ей казалось, что если она крикнет, месяц отзовется тоненьким голосом.

Вечером папа увидел на стене незнакомую фотографию.

— Кто это? — спросил папа, рассматривая фотографию.

— Фронтовая санитарка, — был ответ. — Верина мама. В нее на войне стреляли. А у нее не было лишних рук для винтовки.

Папа внимательно посмотрел на дочь. И тогда Инга спросила:

— Почему в санитарок стреляют? Тех, кто лечит, нельзя трогать, иначе некому будет лечить.

— Ты правильно рассуждаешь, Инга, — после некоторого раздумья ответил отец. — Но в жизни бывает иначе. Сломя голову мчится самосвал. Асфальт свежий. Шофер тормозит. Машину заносит. А для самосвала «скорая помощь» — как скорлупка.