— Не желаете пройтись со мной по набережной? — предложила дама. — Тоби так любит прогулки! А мы с вами, ваше сиятельство, не торопясь обо всем поговорили бы.

«… и каждый встречный-поперечный увидел бы, что я прогуливаюсь с самим князем Барятинским! Все подруги просто умерли бы от зависти!»

— Извините за то, что не приглашаю к себе, — конфузливо продолжила дама. — Визит молодого мужчины к одинокой женщине — сами понимаете… Приличия…

И так посмотрела мне в глаза, что я мгновенно понял: стоит мне сказать буквально одно слово — забудет и о приличиях, и вообще обо всем на свете.

— Подъезд — сквозной? — спросил я.

— Д-да, — удивилась дама.

— Идёмте. — Я открыл перед ней дверь.

Дама обалдело пискнула, но вопросов не задавала. Прошла внутрь. Я — за ней.

— Где вы живёте?

— Во втором этаже, — покраснев, пролепетала она. И, будто зачарованная, направилась к лестнице.

— Прекрасный выбор, — похвалил я. — Второй этаж — очень удобно.

Прошёл подъезд насквозь и вышел с другой стороны, в глухой двор-колодец. Придержал дверь — для дамы. Она, уже начав подниматься на второй этаж, остановилась. Озадаченно промямлила:

— Ваше сиятельство?..

— Прошу вас, — позвал я.

Дама подошла ко мне. Шагнула за порог и окинула обалдевшим взглядом заднее крыльцо — присыпанное древесным мусором и засиженное голубями. Непохоже, чтобы ей часто доводилось тут бывать.

— Люблю необычную обстановку, — объяснил я, — возбуждает.

Сам быстро оглядел двор и убедился, что прав: ни подглядывать за нами, ни подслушивать разговор здесь некому. Это возле парадного мы торчали на виду у всей улицы. Здесь — куда спокойнее. Учитывая тот нездоровый интерес, что уделяется в последнее время моей нескромной персоне, светить знакомство со мной — небезопасно в первую очередь для собеседника.

— Расскажите, что случилось с госпожой Ивановой, — сказал даме я.

— О… — Дама определенно рассчитывала на интерес другого рода. Но тяга посплетничать победила разочарование. Дама понизила голос: — Вы слышали о том несчастье, которое случилось с её сыном?

— Нет. — Я действительно не интересовался, каким образом это событие Витман разрешил осветить газетной хронике.

— Ах, это такой кошмар! Бедный мальчик в рождественскую ночь катался на автомобиле по улицам и не справился с управлением. Его автомобиль занесло на обледенелой дороге, он перелетел через ограждение и упал в канал. Помощь прибыла слишком поздно, спасти бедняжку не удалось.

Что ж, чего-то в этом духе и следовало ожидать. Причастность Рабиндраната к заговору против императора похоронили в недрах тайной канцелярии. Как по мне — так правильно сделали.

— Какой ужас, — равнодушно сказал я.

Дама закатила глаза.

— Ах, и не говорите! Это было ужасно. Мальчик и прежде увлекался быстрой ездой. Я не раз говорила Эмилии Генриховне, что подобное лихачество не доведёт его до добра! Но — мать есть мать. Она обожала единственного сына, буквально молилась на него. Потакала любым капризам — в том числе и таким самоубийственным. Следовало ожидать, что добром это не закончится. — Дама осуждающе поджала губы.

— Так, а сама Эмилия Генриховна? — поторопил я. — Верно ли понимаю, что она здесь больше не живёт?

— Совершенно верно. — Дама печально опустила глаза. — Смерть единственного сына стала для бедняжки огромным потрясением. Она и прежде-то была… Как бы это сказать… Ну, вы, должно быть, слышали?

— Не слышал.

— Удивительно, право. — Глаза дамы довольно сверкнули: она знала что-то такое, о чем не знал сам князь Барятинский. — В свете давно об этом поговаривают. Бедняжка Эмилия Генриховна… Она не первый год витает в облаках собственных фантазий — если вы понимаете, о чём я…

Я нетерпеливым кивком подтвердил, что понимаю.

— А смерть сына окончательно подорвала её здоровье. — Дама вздохнула.

— Так она — в больнице, что ли? — спросил я. — В какой?

— В больнице? — переспросила дама. — Ну… В каком-то смысле — да.

— Вы можете говорить конкретно? — не сдержался я. — Где находится госпожа Иванова?

Дама обиженно поджала губы.

— Что ж, если угодно… Она — в скорбном доме, господин Барятинский.

Я не сразу сообразил, что означает это словосочетание. Переспросил:

— В скорбном доме?

— Том, что на Мойке, — пояснила дама. Так многозначительно, словно адрес должен был сказать мне сразу обо всем. — Неужто не слышали?

— Слышал. — Я решил, что вопросов достаточно. — Благодарю.

Сев в машину, первым делом поспешил убраться от дома госпожи Ивановой. Слежки за мной нет — уж это враз срисовал бы, — но лучше поберечься, мало ли что. В городе я ориентировался неплохо, направление выбрал так, чтобы побыстрее оказаться на Мойке. А у ближайшей телефонной будки остановился.

Принялся листать толстенный телефонный справочник, лежащий на специальной подставке. Страницы были истрепаны, но целы — все до одной. Вырывать их, дабы использовать не по прямому назначению, в этом благословенном мире не приходило в голову, очевидно, никому — даже распоследним отбросам общества.

Больницы… Я вёл пальцем по перечню, обращая внимание на адреса. Услышав о «скорбном доме», прежде всего подумал о местном аналоге того, что в моём мире называли хосписами. Но палец быстро добрался до строчки: «Лѣчебнiца для душевнобольныхъ святаго Николыя Чудотворца». Адрес: набережная реки Мойки.

Вот оно что…

Через пятнадцать минут я въехал во двор больницы.

— К госпоже Ивановой? — удивилась женщина в белой косынке с красным крестом на лбу, сидящая за стойкой регистратуры. — Извольте обождать. Я приглашу врача.

Скоро появился врач — почтенный господин с седой бородкой клинышком. Этот меня сразу узнал.

— Господин Барятинский? Рад! Чрезвычайно рад познакомиться с вами. Наслышан о том фуроре, что вы произвели на Игре в Кронштадте. А вот причина, побудившая вас посетить нашу обитель, боюсь, не самая радостная… Что вам угодно?

— Я хотел бы поговорить с госпожой Ивановой, — сказал я.

Врач развёл руками:

— Вы — не первый и не последний, кто желал бы этого. Но, увы…

— С ней запрещено общаться? — Я добавил голосу суровости. — Могу узнать, кто наложил запрет?

— Запрещено? — удивился врач. — Вовсе нет… Вот что, ваше сиятельство, — увидев, что я хмурюсь, заторопился он. — Давайте-ка я провожу вас прямо к ней. Право, так будет проще.

Я принял от женщины, сидящей за стойкой регистрации, белый медицинский халат и накинул его на плечи. Врач развернулся и жестом пригласил меня следовать за собой.

Мы прошли по длинном коридору и вышли из здания больницы через чёрный ход.

— Здесь у нас — настоящий парк, — с гордостью сказал врач. — Полюбуйтесь, какая красота!

Я, оглядевшись вокруг, решил, что персоналу больницы и впрямь есть, чем гордиться. Парк был устроен с любовью и глубоким пониманием предмета. Тенистые аллеи, солнечные лужайки, нарядные клумбы. Скамейки, стоящие как в уединении, так и под углом друг к другу, и даже прудик с небольшим фонтаном.

— У вашей больницы прекрасный попечитель, — похвалил я.

— Даже передать не могу, ваше сиятельство, как нас всех огорчила смерть вашего дорогого батюшки, — отозвался врач. — Слухи-то — знаете, наверное, — ходили разные. Мы уж тут, было, вовсе отчаялись, не знали, чего и ждать. Кого теперь нам их императорское величество попечителями назначат?.. Кому передадут — после стольких веков, что мы под крылом князей Барятинских жили?.. Зато уж сколько было радости, когда вы вернули место в Ближнем кругу! Я самолично во здравие ваше молебен заказывал. И уверен, что многие мои коллеги — так же.

Н-да. Двойка тебе, Капитан Чейн. Мог бы и сообразить, что попечителем больницы — как, впрочем, большинства медицинских учреждений Империи, — являешься, по сути, ты сам.

Врач, впрочем, кажется, решил, что я шучу.

— У пациентов сейчас — как раз прогулка, — продолжил он. — Госпожа Иванова, полагаю, находится там же, где обычно. Идёмте.