— Как она? — он кивнул на Светлану.

— Плохо, — покачал головой Кукушкин.

— Нашим сообщил?

Радист кивнул.

— Тут еще где-то две группы, сейчас к нам двигаются, просили хотя бы час продержаться.

Сержант задумался:

— Яша, Семен, — Лука посмотрел на Рубенчика с Кукушкиным, — Берите девушек и уходите т и хом, пока есть возможность.

— А ты?

— А я их тут попридержу.

Рубенчик, закусив губу, смотрел на Луку. Ему хотелось возразить, закричать, что он останется тоже, что так не честно, что у него никогда не было такого друга. Но он лишь коротко кивнул, понимая, что другого выхода у них просто нет.

Яша, легко как ребенка поднял и понес Светлану. Кукушкин тащил рацию, а Лена шла налегке. Но даже так, ноги заплетались, цепляясь за корни и друг за друга. На лес опускались сумерки. Еще час и стемнеет совсем. Или подойдет подмога. И тогда они спасены. Только вот не было у них этого часа. За спиной уже возобновилась яростная стрельба. Сержант Лукогорский вступил в свой неравный бой, давая им время уйти, даря надежду на спасение, на жизнь.

[i] Ляга — непроходимое место в лесу. Овражистое или болотистое.

Сегодня он решил спустился в квартиру. Сколько уже не заходил сюда? Неделю, две? Точно почти две недели. Последний раз был здесь в аккурат перед Смоленским наступлением. А так ему хватало диванчика в кабинете. Да и что делать одному в этих огромных казенных хоромах?

В коридоре стоял легкий запах хлорки. С вечера делали уборку, запах не выветрился. «Как в больнице», — подумалось ему. Стерильно и временно. Не включая свет, Сталин подошел к окну и открыл массивную форточку. В лицо освежающе дыхнуло утренним весенним ветерком с запахом сирени. Небо стремительно светлело. Как рано стало светать. Весна. Он и не заметил, как она пришла. Конечно, он знал, какое сегодня число. Апрель. Двадцать седьмое. Только вот календарь давно перестал ассоциироваться с временами года, как таковыми. Остались лишь даты. Начала операций, завершения, промежуточные.

А ведь еще немного и лето. В мире Стаина его назвали «лето коренного перелома». А у них, скорее всего, будет «весна коренного перелома». Он суеверно три раза постучал по оконной раме и тут же из сумерек возник человек в форме. Сталин небрежно отмахнулся рукой, показывая, что все в порядке. Охранник так же бесшумно, как появился, исчез. Иосиф Виссарионович развернулся на пятках и обвел взглядом пустую гостиную, в предрассветных сумерках казавшуюся какой-то ненастоящей, бутафорской, будто на старой кинопленке.

Шаркая мягкими сапогами, прошел в коридор, ноги сами принесли его в комнату дочери. Комод с закрытым чемоданчиком патефона на нем, сверху белоснежная ажурная кружевная салфетка, полка с пластинками, книжные полки, письменный стол, стопка учебников за восьмой класс. А ведь в этом году она должна была закончить школу. Это он ей не дал. Ничего. После войны закончит. Не она одна такая. А там все дороги открыты. Хотела в литературный, пусть идет. Он не будет против. А может, другое что-то выберет. Сталин устало опустился на скрипнувшую, аккуратно застеленную светлым покрывалом, кровать. Плечи поникли, спина ссутулилась. Устал. Напряженные дни. Наступление. Где-то стремительно развивающееся, где-то пробуксовывающее.

Тяжело вздохнув, лег на подушку, ноги остались на полу. Неудобно. Кряхтя поднялся и стянул сапоги. По комнате пошел запашок. Дочь бы не одобрила. Но ее нет. Она в госпитале. Ему уже доложили. Операция прошла нормально. Организм молодой, справится. Вовремя попала на стол. Надо будет Володю поблагодарить за Елену. Как отец отца. Вытащила. На себе. По лесу. Молодец! Он запомнил ее. Впервые увидел на каком-то довоенном мероприятии. Кажется, Новый год встречали. Да, точно Новый год. Юная школьница с угловатой фигурой и по-детски восторженным взглядом. А потом спустя год, на награждении. Уже девушка. Уверенная в себе, с шальными глазами, видевшими горе и радость, как у отца в девятнадцатом под Царицыным. Именно этим бесшабашным взглядом Волков Сталину и запомнился. Приятно, что не ошибся, полезным человеком оказался Володя. И дочь хорошую воспитал. Надо будет отметить ее. Только не за Светлану. За Светлану не правильно. А вот за добытые разведданные в самый раз. По спине пробежал холодок. Представилось, как дочь с подругой, падая в горящем вертолете, передают координаты немецкого аэродрома. А ведь, сколько подобных случаев происходит на фронте каждый день. Представления пачками рассматриваются Президиумом. Но там безликие фамилии, а тут родная дочь! А ведь думал, да что там думал — был уверен, что выше этого, сильней. Нет! Ошибался. Как ни держи себя в руках, как не загоняй чувства в самые дальние, самые недоступные уголки опаленной души, все равно больно. Только перестало саднить сердце за Якова, и вот Светлана. А еще Васька постоянно на рожон лезет. Горячий! Как он в молодости. Сетанка[i] не такая. Она больше в мать. Утонченная, романтичная, избалованная и немножко истеричная. Да что там, совсем не немножко! Была. В феврале к нему приехала совсем другая, незнакомая девочка, вернее девушка. Серьезная, сжатая как пружина, с тяжелым упрямым взглядом исподлобья. Упрямая. Вбила себе в голову, что должна летать! И ведь полетела! В самое пекло наступления. А он не стал останавливать. Хотя мог. И никто бы не упрекнул. Наоборот. Семен, Клим, Борис Михайлович, Василевский, все убеждали его отозвать Светлану с фронта. Они не понимают, не знают. Лучше погибнуть, сгореть в семнадцать, чем так, как она там жизнь прожила. Бесполезно, гадко, подло. Сейчас другое дело. Сейчас, после ранения можно и в тыл ее отозвать. Только откажется. Упрется. Но поговорить все одно надо. Завтра поедет в госпиталь. Заодно и других раненых навестит. Из первых рук узнает, как оно там на передовой. Потери большие. Как не хотелось бы их избежать, не получается. Немцы сопротивляются ожесточенно, фанатично. За каждой победной реляцией, за каждым отбитым у врага метром, кровь советских людей. Не научились еще командиры беречь бойцов. Да и политработники по старинке действуют. Шапкозакидательское даешь еще у многих засело в голове! Ко дню рождения Старика, к Первомаю! Пришлось лично вмешиваться, остужать горячие головы. Кому-то остужать радикально. Суровая необходимость. Время авральщины ушло! Уже ясно, кто в этой войне будет победителем. А мир. Мир тоже выиграем. Есть, чем удивить заклятых друзей. Сильно удивить. Смертельно, если понадобится.

Сталин самодовольно улыбнулся. В памяти вдруг всплыл далекий хмурый октябрьский день сорок первого. Двадцатое. Эту дату он запомнил навсегда. А еще мальчишеское бледное, как мел лицо с дергающейся от волнения и страха щекой. Если бы не материальное подтверждение в виде вертолета, образцов вооружения и ноутбука, все это походило на дурацкий фарс или наглую игру чьих-то спецслужб. Зато сколько теперь возможностей, какое пространство для маневра, политического, экономического, научного. Не ошибиться бы только, использовать правильно подарок потомков. Глупостей и так наворочено. Растерялся. Не понимал, что и как делать. Сталин недовольно прищурился. Очень уж сильно не укладывалось появление Ковчега и Александра в его мироощущение. Хотя… Не был бы он материалистом до мозга костей, подумал бы, что в отношении Стаина какая-то неведомая сила подталкивает в принятии нужных именно ей решений. И это настораживало, даже пугало. Ведь правильней было изолировать мальчишку в золотой клетке, подвести нужных, подготовленных людей, установить постоянное наблюдение. А вместо этого, непонятное теперь и ему самому решение со школой, с созданием авиакорпуса. И главное и вокруг никто не озадачился, не обеспокоился. Был, конечно, интерес к парню. Но какое-то вялый. Скорее смотрели, как использовать Стаина в своих интересах. И на удивление быстро успокоились. По линии разведок тоже тишина. Легкое копошение, не больше. Хотя тут как сказать. Засвеченная агентурная сеть американцев. Хитрые подходы со стороны англичан. Правда, эти быстро успокоились, посчитав Александра очередным выскочкой дядюшки Джо. Но опять же, слишком быстро. Абвер, провалившись с захватом вертолета с экипажем, так вообще, отмахнулся от Стаина и вертолетов, как от чего-то мало значимого, абсолютно не интересного. Почему? Не должно так быть! Или он сам себя накручивает? Ведь если разобраться, то кто такой Стаин для непосвященных в тайну Ковчега? Сын дореволюционных друзей товарища Сталина, обласканный советским вождем и выскочивший на гребне военной фортуны на самый верх. Талантливый, может даже гениальный летчик. Поэт и певец. Патриот. Герой. Парень с обложки. Продукт советской пропаганды, выставленный на всеобщее обозрение. Сюда же можно добавить совместную службу и дружбу с детьми Сталина и Тимуром Фрунзе. А фактически командовать корпусом может и заместитель. Опытный и известный всем Гуляев или начштаба Коротков, знакомый немцам и союзникам еще по Испании. Даже во время показательных полетов для послов Стаин не летал, а лишь сопровождал гостей на аэродром и отвечал на вопросы. Если смотреть на ситуацию с этой точки зрения, то становится понятным отсутствие интереса к парню. Зачем тратить ценные ресурсы на красочный фасад, который, скорее всего, является приманкой спецслужб? Сейчас вся резидентура союзников, противников и даже нейтралов кинута на закрытые города. Лаврентий каждый день докладывает об очередных пойманных шпионах. Действительно шпионах, а не оболганных «доброжелательными» коллегами бедолаг. С этими решили просто, написал ложный донос, получаешь столько, сколько получил бы оклеветанный тобой товарищ. А так как, служишь ты в месте секретном, отбывать наказание будешь там же, принося пользу Родине, и каждый день глядя в глаза людям, знающим, кто ты есть на самом деле. Пока выводы делать рано, но доносов и, правда, стало меньше. А то в той истории кляузы писали все, судилища устраивали тоже все, а виноватым оказался один Сталин. По большому счету — плевать. Историю пишут победители. В этот раз он не проиграет, даже после смерти. Уже есть те, кто придет на замену. Не лично ему. Всем им. Те самые ребята, которых кровь из носу надо сохранить. Которые сейчас на фронте. И те, что моложе, кто только учится в суворовских и нахимовских училищах и кого еще предстоит устроить в жизни, те, кто потерял родных и близких, оказался совсем один и прибился к частям Красной армии. А есть и такие, что попали под влияние преступников и бандитов. Они еще не враги, из них еще можно вырастить настоящих людей. Закончится эта война и начнется другая, за умы. И в ней тоже нужны будут подготовленные бойцы. В той истории они этот момент упустили. В этой такого не будет. Не будет двадцатого съезда, шестидесятников, романтики диссидентства, поклонения перед западом. Как этого добиться? Он не знает. Пока не знает. Но пытается понять. У него есть опыт того мира, есть свой опыт, есть информация ресурсы и возможности. Людей бы побольше. Надежных, преданных, честных. Мехлиса не хватает. Сталин не очень любил Льва Захаровича, но считал полезным. А вот когда того не стало, почувствовал, сколько черновой партийной работы тянул на себе этот человек. И ведь сумел переломить себя, к людям стал относиться мягче. А вот от чувства вины за то, что совершил в мире Ковчега избавиться не смог. Искал смерть и нашел. Сам себе вынес приговор, сам же и привел его в исполнение. Дурак! Нутро обожгло раздражением, которое, впрочем, быстро успокоилось. Ничего. Незаменимых не бывает.