— Я одиннадцатый, объем топлива 56 литров, иду на одном двигателе, шасси не убирается, — ну, да, конечно, они еще на заводе намертво законтрены. На принимающем аэродроме начинается суета. Аэродромные службы в приведены в полную готовность, на рулежке пожарные и медики, сама рулежка освобождена, нервы у людей звенят. И вот, стрекоча, как швейная машинка, из-за деревьев появляется биплан Никифорова и медленно и важно опускается на бетонку. Сколько матов услышал Никифоров от подполковника Микрюкова, выбравшись из кабины! Сколько добрых и ласковых взглядов поймал на себе.

— Дурак ты, Никифоров, и шутки у тебя дурацкие, — немного успокоившись, резюмировал командир бомберов.

— Извини, Василич, — с виноватой улыбкой развел руками Петр, — Кто ж знал, что у тебя на ВКП такие дятлы сидят, — Никифоров развел руками, на что Микрюков в сердцах махнул рукой. Вертолетчик в чем-то был прав. Нет, то, что майор начудил, этого не отнять, а вот то, что на воздушном командном пункте не разобрались, что у них лишний самолет в воздухе, что в докладе в каждом слове несоответствие их машинам, это уже его недоработка, как командира полка. Микрюков с Никифоровым по обоюдному согласию так и замяли бы это дело, потому как виноваты были оба, но вот только замполит Микрюкова майор Потапов думал иначе и доложил о ЧП в политотдел корпуса Ивеличу, тот Стаину, ну, а дальше последовали соответствующие организационные выводы. Досталось всем и Петру, за раздолбайство и нарушение дисциплины радиообмена, и Микрюкову за плохую подготовку ответственного за полеты личного состава. Ну и больнее всех, конечно, досталось дежурному по ВКП. Под недовольное фырканье Никифорова и заразительный смех остальных, Ивелич рассказывал эту историю в лицах с присущим ему артистизмом, резюмировав:

— Нет, Петя, нельзя тебе жениться. Дело это важное, ответственное, а ты товарищ безответственный, несознательный, я бы сказал, товарищ. Но мы это исправим, привлечем товарищей, товарищ Лидочка нам поможет, как лицо заинтересованное, — Ивелич строго посмотрел на Петра, но, увидев красное от возмущения лицо майора, расхохотался, — Ладно, Петро, не будем мы тебя воспитывать, поздно уже. А сейчас, давайте поднимем наши бокалы за молодых, — Николай махнул стаканом в сторону Саши и Насти, — я не буду сегодня много говорить. Вы молодцы, ребята. Война не помеха настоящей любви. Любите друг друга, дорожите друг другом, берегите друг друга. Ну и теперь перед вами стоит еще одна задача, — Ивелич сделал паузу и под вопросительными взглядами Сашки и Насти, усмехнувшись, закончил, — дать Родине, как можно больше маленьких вертолетчиков и вертолетчиц. Горько!

Как волнительно и в то же время стыдно было целоваться вот так перед всеми на показ. А сколько счастья и радости было в глазах Насти, когда Саша, нежно ее приобняв, впился в жадные податливые губы. Все что с ней происходило, казалось девушке какой-то невероятной сказкой. А ведь еще вчера она обижалась на Сашу. Ну не так, совсем не так она представляла себе свою свадьбу. Ни цветов, ни белого платья с фатой! Разве модно так⁈ И куда торопился⁈ После войны бы и поженились по-людски. Но то было вчера. А ночью, уткнувшись в родное, теплое, такое сильное и надежное плечо мужа, поняла — не надо по-другому. Ничего не надо. Ни платья, ни фаты, ни туфелек. Ведь это так, так… Она не могла найти для себя слов, чтобы описать чувства переполняющие ее. А еще она была благодарна мужу, за эти мгновения всепоглощающего, переполняющего сладкой истомой каждую частичку ее молодого, ненасытного тела счастья. И пусть война. Пусть! Теперь и погибнуть не страшно. Нет, оно кончено, не хочется. Хочется пожить мирно. Родить детей. Девочку и мальчика. Саша бы ходил с сыном на рыбалку, а она бы шепталась с дочкой, повязывая бантики и наряжая в красивые платья, играла бы с ней в куклы, учила хозяйству, как учила когда-то ее саму мама. Эх, скорей бы закончилась эта проклятая война! Мама, мамочка. Любимая, родная, ненаглядная ее мамулечка. Как она была рада за дочку и сколько слез за нее пролила. И с какой болью в глазах и нежеланием отпускать провожала ее утром.

Мысли бешеным круговоротом носились в голове у Насти. Она будто в тумане слушала тосты,которые говори им с Сашей, поддакивала разговорам, сквозь счастливый угар не совсем понимая, о чем они. Ей просто было хорошо и радостно. Откуда-то появился граммофон. Ах, точно, это же теперь их граммофон, подарок от ребят. Красивый. Коля Ивелич сказал — английский. Наверное, хороший. Вон как гордится, что сумел его где-то достать. Улыбающийся Назаркин уже ставит какую-то пластинку. Надо же, оказывается их особист умеет улыбаться! Никогда бы не подумала. Он всегда такой серьезный, суровый. Почти как ее Саша. Комнату наполнил голос Утесова. «Сердце, тебе не хочется покоя…»! Не хочется! Ох, как не хочется! А хочется танцевать! Только вот Сашка не танцует. Говорит, не умеет. Чудак, разве это важно. Она бы научила. А он ни в какую. Стесняется. На небольшом свободном пятаке у двери уже топтались Зинка со своим Кортоковым и Тихонов с Бершанской. Место есть, всем хватить. Чай, не в вальсе кружиться. А как хорошо бы было! Нет, надо научить мужа танцевать. Зинка обещала когда-то. Забыла, видать, со своим Коротковым. Ну и хорошо, что забыла! Нечего, сама как-нибудь справится.

— Саш, давай потанцуем? — Настя ткнула мужа локтем в бок и прыснула от смеха, в ответ на его испуганный взгляд. Коньяк как-то резко ударил в голову. Видимо, бессонная ночь сказалась. А может это и не коньяк вовсе. — Пойдем! — она подскочила и потянула Сашку из-за стола. Парень нехотя, с пунцовым лицом, поднялся, а Настя упорно тянула его туда, где толклись танцующие пары. Она сама положила его руку себе на талию, сама вложила свою руку в его горячую, обжигающую ладонь, и, ухватив его второй рукой за плечо, бесстыдно приникла к нему всем телом. Плевать! Ей можно. Она жена! Сашка неуклюже затоптался на месте, подражая Короткову и Тихонову, косясь на оставшихся за столом. Ему казалось, что над его неловкостью сейчас рассмеются, а языкатая Волкова опять выдаст что-нибудь язвительное. Но нет. Никто не смеялся. Евдокия Яковлевна задумчиво смотрела на них, а на губах ее играла легкая, немного грустная улыбка. Иевлев с Назаркиным что-то горячо обсуждали с красными разгоряченными спиртным лицами. Ида с Леной тихонько перешептывались пока к ним не подошли братья, приглашая танцевать. На пятачке сразу стало тесно. Но разве это может кого-то остановить? Пары сталкивались, перешучиваясь. Утесова сменил нелюбимый Сашкой, недавно вернувшийся на Родину Вертинский. Но сегодня даже его пафосно-трагичный голос не так раздражал. Никто не заметил, как дверь в кабинет приоткрылась, и на пороге возник Берия. Пройти, не расталкивая танцующих было невозможно, и Лаврентий Павлович так и замер в дверях, прислонившись к косяку с улыбкой на лице. Назаркин, видимо почувствовав легкий сквозняк, кинул взгляд на вход и увидел начальство. Берия жестом остановил порывающегося вскочить подчиненного, приложив палец к губам. Но было уже поздно. Вслед за Назаркиным Лаврентия Павловича увидел Ивелич и буквально тут же Стаин, мгновенно оторвавшийся от Насти и вытянувшийся по стойке смирно, одновременно командуя:

— Смирно!

— Не надо смирно, — махнул рукой Берия, входя в кабинет. Народ, при виде наркома прижался к стенкам, оставив по центру Сашку с Настей. — Я сегодня к вам просто в гости, хоть меня и не приглашали, — он укоризненно покачал головой, глядя на вспыхнувшего Стаина и зардевшуюся Настю с веселой искоркой в глазах. Неудобно получилось. Но молодые не планировали торжеств, думали просто посидеть скромно своим кругом. И откуда только узнал? Хотя, это же Берия. Доложили. Да, даже тот же Назаркин. Или Ивелич. А может и Калюжный из райотдела. — Ладно, не жмись, — он махнул рукой, — понимаю и не осуждаю. Поздравляю! — Берия подошел к Саше с Настей и, улыбнувшись, хлопнул Стаина по плечу. — И тебя, красавица, поздравляю, — он подмигнул замершей пред ним бледной Насте.