Самурай присел рядом, намереваясь что-то сказать, но девушка опередила его. И ее слова совершенно не вязались с тем, о чем еще секунду назад говорили ее глаза.

– Ты был рабом моего отца, Ихара, а значит и моим. Не смей никогда больше ко мне прикасаться и мешать мне делать то, что я решила.

От своих слов Мана сама же еще больше распалилась. Что этот приемыш себе позволяет?

Лицо самурая стало почти каменным, на скулах заходили желваки. Он встал и отошел к окну.

– Хорошо. Я п-понял, – голос его был глухим и тихим.

Мана поднялась, чтобы уйти. Но остановилась, услышав его следующие слова:

– Там, где я родился, самоубийство считается п-позором, а не подвигом. Если человек решает умереть, значит, он слаб и п-признает, что не может бороться.

…Увидев на палубе тетушку, как всегда прекрасную в своем шелковом, розовом с коралловой отделкой кимоно, Мана собиралась демонстративно пройти мимо, но та ее окликнула.

– Подойди сюда, Манами-сама[1].

Девушка оглянулась и, сделав шаг к родственнице, замерла. Глянула на Шинджу, гневно хмуря брови.

– Ты можешь на меня обижаться, злиться. Но то, что я сделала – для твоего блага.

Дочь покойного князя фыркнула. В этот миг она особенно походила на отца – та же решимость была во взгляде.

– Забыла, кто ты? И кто он? Ты что на себя надела? Кем стала? Никогда в жизни Иоири не прислуживали! Да еще и какому-то молокосу-самураю. Он никто! Просто солдат. Раздеваясь при нем, ты не можешь чувствовать стыда и унижения, ведь это – то же самое что раздеться рядом с мебелью, стеной, дверьми. Пусть знает свое место!

Выслушав ее, Мана ответила на удивление спокойно, будто уже смирилась с произошедшим, пережила и запретила себе об этом вспоминать.

– Это вам, тетушка, надлежит знать свое место. И мы видели, где оно, не забывайте об этом.

Повернувшись, девушка отправилась дальше и уже не видела, как побагровела гладкая персиковая кожа Шинджу, как заблестели ее очи.

«А что, если, и вправду, сделать из нее настоящую шлюху? – в ярости подумала госпожа Хоши и ее губы растянулись в зловещей ухмылке. – Сломать эту маленькую мерзавку с ее княжескими замашками, с этой неприступностью и надменным взглядом, который она каждый раз бросает на окружающих».

Осуществить задуманное труда не составило. За ней и так все мужчины, будто ручные, ходили. Благодаря своей красоте, а также деньгам мужа-купца, Шинджу легко нашла помощника среди команды корабля – матроса по имени Джеро. И когда он с похотливой ухмылкой внес в грязное, пропитанное запахом пота и мочи помещение, где ютились все низшие по званию члены команды, девушку, опоенную чем-то до бессознательного состояния, матросы очень оживились. Находясь долгие месяцы в пути, в большинстве своем они редко видели женщин. Некоторым из них если и везло, то лишь с портовыми девками.

***

Тоши, слуга Ихары, несся, толкая и почти сбивая с ног всех на своем пути. Он сразу узнал Ману, и хотя до этого момента сам был уверен, что это мальчишка, понимал, что должен во что бы то ни стало сообщить все господину.

Когда самурай спокойно вошел в кубрик – общую комнату матросни, и увидел, как несколько человек склонились над неподвижно лежавшей Маной, то вынул малый меч[2] из ножен.

– Отойдите от девушки.

– Что, тоже хочешь поразвлечься? – хихикнул кто-то.

Ихара метнул в говорившего острый, как клинок, взгляд.

– Каждого, кто к ней прикоснется, зарублю. Она – дочь погибшего князя Канадзавы. А я ее охранник. Должен находиться рядом. Жизнь ее охранять… и честь.

Все застыли. Откуда тут, на корабле, следующем на Запад, взялась эта юная аристократка, да еще и в таком виде? Джеро, единственный, кто знал, каким образом девушка оказалась во власти матросов, осторожно отошел назад, за спины товарищей. Если и правда эта сучка – дочь дайме, пусть даже умершего, то ему не поздоровится. Неужели так жестоко обманула его хитрая супруга купца?

Ближе к полуночи госпожа Хоши, стараясь никому не попадаться на глаза, прошла на дальнюю часть палубы, где за столбом мачты ее ждал какой-то человек.

– Что тебе нужно? – отрывистым шепотом спросила женщина.

В вышедшем из тени ей навстречу мужчине без труда угадывался чуть сутулый коренастый матрос Джеро.

– Плата, – хищно усмехнувшись, ответил он.

– Плата за что? – она нервно стягивала у горла воротник своего роскошного кимоно.

– За молчание. Ведь ни девчонка, ни этот сопляк с катаной не догадываются пока, кто ее под наших ребят чуть не подложил.

– Сколько ты хочешь?

– Деньги мне здесь без надобности.

Шинджу ощутила, как в районе солнечного сплетения похолодело, а от желудка к горлу начал подниматься ком. Она прекрасно знала, что значит, когда так говорит мужчина. Он хочет другой платы… В темноте Джеро не мог видеть, как она побледнела и как исказилось в гримасе отвращения ее лицо. Руки матроса потянулись к поясу оби, удерживающему кимоно и закрепленному с помощью банта.

… Мана не приходила в себя всю ночь. А утром проснулась, как ни в чем не бывало. Девушка, скорее всего, даже не догадывалась о том, что чуть не стала жертвой жестокого надругательства. То, как на нее порой косились занятые работой моряки, вначале показалось странным, но еще больше юную японку удивило повышенное внимание самурая, почти все время находившегося поблизости.

Не секрет, что вместе с людьми на кораблях путешествовали и животные. На судне было несколько коз, домашняя птица, лошади. Если первые и вторые входили в меню находившихся на борту пассажиров, то последние предназначались для продажи. Морякам же надлежало питаться гораздо более простой едой – сухарями, лепешками, дарами моря. Вот они и занимались тем, что рыбачили, чтобы хоть чем-то себя побаловать. В этот день матросы уговорили корабельного повара приготовить им огромную рыбу, выловленную утром. Тот расположился прямо на палубе и специальными ножами ловко разделывал сочного тунца. Мана увлеченно наблюдала за процессом, и повар, заметив слонявшегося без дела «мальчишку» предложил попробовать расчленить рыбу. Девушка неумело взялась за работу, чем насмешила маленького помощника судового кулинара.

Присевший на бочку, стоявшую у кормы, Ихара не сводил с японки глаз.

– Что ты как пес на привязи возле княжны? – прозвучал совсем рядом голос госпожи Хоши. – Или забыл что в первую очередь ты самурай Токугавы, посол Японии?

Касэн повернулся и посмотрел на Шинджу. Сегодня ночью она почему-то не пришла к нему и сейчас казалась то ли печальной, то ли уставшей. Облаченная в простое серое кимоно, украшенное лишь вышитыми на нем алыми цветами и поясом в тон, женщина выглядела в этот момент трогательно и беззащитно. Это подчеркивало и почти полное отсутствие краски на лице, позволяющее рассмотреть ее четко прорисованные природой скулы и небольшие чувственные бледно-розовые губы, обычно спрятанные под слоем помады сочного красного цвета. Такой видеть любовницу Ихара не привык.

– Мне ее отцом велено быть ее телохранителем, – ответил он.

– Тело, значит охранять, – Шинджу хмыкнула. – Главное – не возжелай этого тела.

Он вспомнил, как увидел Ману тогда, во время выходки тетки. Самурай сразу отогнал от себя эти мысли. Даже думать о таком было непозволительно.

– Ей нужна одежда, – сказал вместо ответа Ихара. – Найди для нее что-нибудь. Не следует ей больше скрываться под видом прислуги, это не правильно. Сегодня ночью ее опоили чем-то и хотели изнасиловать.

– О, боги! Кто мог решиться на такое? – Шинджу всплеснула руками, от чего широкие шелковые рукава ее наряда живописно разлетелись в стороны, открывая тонкие запястья.

Вечером на чаепитии у знатных пассажиров Мана появилась в великолепном нежно голубом платье, отделанном по краям рукавов и подолу белым шелком. Пояс одеяния также был из этого материала. Серебристое украшение в туго уложенных волосах добавляло женственности по-детски хрупкой красавице. На наряд для племянницы тетка не поскупилась. Однако девушка совершенно не горела желанием выражать родственнице признательность. Она решила, что никогда в жизни не простит ей то свое унижение перед Ихарой. Правда теперь Шинджу обращалась с Маной нарочито уважительно, всякий раз подчеркивая статус племянницы.