Бранд успел заметить за ним эту привычку: Шеф делал так, когда лгал. «Сказать Торвину? – подумал он. – Или Шефу, чтобы врал поискуснее, когда понадобится?»

Торвин встал, будучи слишком возбужден, чтобы сидеть.

– У христиан есть священная песня, – молвил он. – Она называется «Nunc dimitis»[45], и там поется: «Ныне отпускаешь раба Твоего, Владыка, по слову Твоему, с миром, ибо видели очи мои спасение Твое». Думаю, что я по праву могу ее петь, ибо вот уже больше сотен лет, чем я могу счесть, эта их Церковь все растекалась, все расползалась, захватив сначала южные, а после и северные земли. Они считают, что могут покорить нас всех. Я в жизни не слыхивал, чтобы Церковь хотя бы раз отказалась от приобретенного.

– Они пока ни от чего не отказались, – сказал Шеф. – Король просит вас прислать миссионеров. Он не обещает ни того, что их выслушают, ни того, что народ им поверит.

– У них есть Книга, а у нас – видения! – воскликнул Торвин. – Посмотрим, чья возьмет.

Бранд пробасил со своего стула:

– Торвин, ярл прав. Отправь на это дело вольноотпущенных рабов-англичан.

– Они не знают легенд! – воспротивился Торвин. – Что им известно о Торе и Ньёрде? А саги о Фрейре и Локи? Им неведомы ни священные сказания, ни их тайный смысл!

– И не надо, – хмыкнул Бранд. – Мы посылаем их говорить о деньгах.

Тем ясным воскресным утром жители селения Саттон, что в Беркшире, который принадлежал королевству западных саксов, стянулись, как было велено, к дому Хересвита – их господина и тана покойного короля Этельреда. Теперь же, сказывали, он сделался таном короля Альфреда. Или по-прежнему этелинга?

Их взгляды переходили друг на дружку: селяне подсчитывали, сколько пришло и кто присутствует; не дерзнул ли кто-нибудь нарушить приказы Хересвита являться по зову всем, посещать церковь, которая находилась в трех милях, и учить Закон Божий, стоявший над правилами людскими.

Постепенно все взоры сошлись в одну точку. На расчищенном пятачке перед бревенчатыми господскими хоромами стояли чужаки. Не заморские – во всяком случае, не явные иностранцы. Они ничем не отличались от остальных сорока или пятидесяти мужчин – керлов, рабов и керловых сыновей: низкорослые, в убогих шерстяных коттах и безмолвные. Их было шестеро. Но этих людей ни разу не видели ни в Саттоне, ни в его окрестностях – беспрецедентное событие для английской глуши. Все они опирались на прочные деревянные посохи с полосками железа, похожие на рукояти боевых топоров, но вдвое длиннее.

Деревенские украдкой обособились от них. Местные жители не знали, что это за диковина, но давно приучились подозревать опасность во всяком новшестве, пока его не увидит и не одобрит – или не осудит – господин.

Дверь распахнулась, и вышел Хересвит в сопровождении жены и целого выводка сынов и дочек. При виде потупленных глаз, расчищенного места и незнакомцев он резко остановился и машинально взялся за меч.

– Зачем вам церковь? – воззвал вдруг один чужак, спугнув копавшихся в грязи голубей. – Денек погожий. Почему не погреться на солнышке? Или не поработать в поле, если в том имеется нужда? Зачем переться три мили в Дрейтон и столько же назад? И слушать человека, который будет твердить, что вы должны вовремя уплатить десятину?

– Кто вы такие, черт побери? – прорычал Хересвит, шагнув вперед.

Чужак не смутился и ответил громко, чтобы слышали все. Селяне отметили его странный выговор – всяко английский, но не местный, не беркширский. Может, даже не уэссекский?

– Мы служим Альфреду. У нас есть дозволение короля говорить перед вами. А вы кому служите? Епископу?

– Черта с два вы от Альфреда! – прорычал Хересвит, обнажая клинок. – Вы чужеземцы. Я слышу по вашей речи.

Незнакомцы, державшиеся за посохи, не шелохнулись.

– Да, чужеземцы. Но мы пришли с поручением и принесли вам дар. Дар воли – освобождение от Церкви и рабства.

– Ну, без меня вы не дадите волю моим рабам, – отчеканил Хересвит, принявший решение.

Он взмахнул мечом, намереваясь полоснуть по горлу ближайшего пришельца.

Тот моментально выставил свою странную штуковину с железными ободами. Меч клацнул о металл и выскочил из неумелых рук Хересвита. Тан присел на корточки и зашарил по земле, не сводя глаз с чужаков.

– Полегче, господин, – сказал незнакомец. – Мы пришли с миром. Если соблаговолишь выслушать, мы изложим королевскую волю и объясним, как можем быть его слугами и в то же время чужеземцами.

Хересвит не привык ни слушать, ни договариваться. Он снова выпрямился с мечом в руке и сделал выпад, метя в колено. Клинок опять налетел на посох, атака была отбита легко. Когда тан в очередной раз изготовился к бою, чужак шагнул вперед и толкнул его посохом в грудь.

– На помощь! – воззвал Хересвит к безмолвным зрителям и бросился вперед, на сей раз склонив плечо, чтобы ударить снизу и выпустить противнику внутренности.

– Довольно, – произнес другой незнакомец и сунул посох ему под ноги.

Тан рухнул, затем попытался встать. Первый незнакомец вытряхнул из рукава короткую холщовую кишку – мешочек с песком для усмирения рабов. Он ударил всего один раз, в висок, и присел, готовый повторить. Когда Хересмит повалился ничком и остался лежать, он кивнул, выпрямился, убрал мешочек и дал знак жене тана, чтобы занялась мужем.

– Итак, – обратился чужеземец к оцепеневшим зрителям, – позвольте мне рассказать, кто мы такие и кем были раньше. Мы люди Пути из Норфолка. В этот же самый день годом раньше были рабами Церкви. Сейчас я расскажу, как нам удалось получить волю.

Рабы, которых насчитывалось в толпе с десяток мужчин и столько же женщин, испуганно переглянулись.

– А вашим фрименам, – продолжил Сибба, который сперва был рабом в илийской обители, затем катапультистом в армии идущих Путем, а после стал ветераном битвы, где потерпел поражение сам Ивар Бескостный, – вашим фрименам мы поведаем, как нам дали землю. По двадцать акров на брата, – добавил он. – И не нужно гнуть спину на хозяина, а подчиняемся мы только нашему ярлу Шефу. А также Пути, которому служим добровольно – добровольно, учтите! Двадцать акров. Не облагаемых десятиной. Есть ли здесь вольные, которые могут похвастаться тем же?

Теперь переглянулись фримены, и по толпе разошелся заинтересованный гул.

Как только Хересвита, ударяя головой о кочки, уволокли прочь, его арендаторы окружили пришельцев, не обращая внимания на позабытый в грязи меч.

– Во сколько вам обходится служение Христу? – приступил к делу Сибба. – В деньгах? Слушайте, и я скажу вам…

– Они повсюду, – доложил епископский бейлиф. – Густо, как блох на старой псине.

Епископ Даниил свел брови в ответ на эту шуточку, но придержал язык, ибо нуждался в новостях.

– Так-то вот, – продолжил бейлиф. – Похоже, что все они из Норфолка. И называют себя вольноотпущенниками. Это смахивает на правду. Суди сам, преподобный: если перечесть всех рабов, какие найдутся только в наших имениях вокруг Уинчестера да в шайрах и монастырях, это уже тысяча. Человек, о котором ты говоришь, – новый ярл, как называют его язычники, – мог бы из одного Норфолка выслать три тысячи рабов с проповедью.

– Их нужно переловить, – проскрежетал Даниил. – Выполоть, как сорную траву!

– Кабы это было так просто! Если верить тому, что я слышал, то ни рабы, ни керлы их не выдадут. Таны не в силах схватить их. Когда пробуют, получают отпор. Проповедники не ходят поодиночке. Обычно странствуют парами, иногда сбиваются в дюжину или двадцать душ, и мелкому хутору с ними не справиться. А кроме того…

– Что – кроме того?

Бейлиф со всей осторожностью подбирал слова.

– Быть может, эти пришельцы и врут… но их слова… о том, что они действуют по велению короля Альфреда…

– Этелинга Альфреда! Его не короновали!

– Прошу прощения, господин. Этелинга Альфреда. Но даже среди танов есть такие, кто не отваживается выдать людей, насланных королем на Церковь. Они говорят… они говорят, что пусть сильные мира сего грызутся, а их дело – сторона.