— Вы видите перед собой квалифицированного адвоката по личному распоряжению Станислава Владимировича. Я не понимаю причину вашего гнева, вы по внешности судите профессионализм людей?

— Я по опыту знаю, матерый дядька больше поможет, чем какая-то пигалица, — он раздраженно отодвигает стул и садится на него.

— Павел Александрович, я пропущу мимо ушей ваши оскорбления. Давайте поступим следующим образом. Вы расскажете мне все, что произошло, а я передам Станиславу Владимировичу, что вы хотите его личное сопровождение.

Он сперва долго смотрит на меня исподлобья, а потом молча кивает.

«И что это? Согласился? Ну, надо же, барин разрешил.»

Радует больше всего факт, что он не узнал меня.

Федулов очень изменился: взгляд более тяжелый и холодный, тело крепче. Он и раньше был высоким, а сейчас словно скала. Грубые руки со сбитыми костяшками. Нос немного кривой — видимо, был сломан, но это маленькая черта лишь придавала еще больше суровости мужчине.

Наши дни

Возвращаюсь домой в смешанных чувствах.

Федулов поделился максимально подробно, насколько он мог, информацией по своему делу. Мужчина говорил уверенно и четко, в какой-то момент я даже начала верить ему, в его невиновность. Но вовремя вспомнила кто сидит напротив. Ему нельзя верить. Он — зло.

Уже припарковавшись у дома, выключаю двигатель машины и решаю просто посидеть в тишине, чтобы понять свои чувства. Они действительно разные. Павел напоминает мне о детстве, о несчастливом времени потери близкого человека и жизни в детдоме. Те воспоминания, которые я тщательно прячу глубоко внутри себя и не даю им повода выйти, на самом деле помню каждый божий день, проведенный в детдоме. Помню, но не вспоминаю.

За первый год жизни в приемной семье, к слову, с которой мне безумно повезло, я начала медленно приходить в себя. Мама Катя водила меня к психологу, где мной действительно занимались. Через полгода я начала произносить односложные предложения. Еще позже — более сложные речевые конструкции.

В обычную школу меня не брали, поэтому я была на домашнем обучении. Мама Катя занималась со мной каждый день, вкладывая в меня знания и даря огромное количество любви и ласки. Чтобы отогреть мое сердце.

Я никогда не спрашиваю у приемных родителей, почему из большого количества детей, они взяли меня, девочку с дефектом. Кажется, что если я спрошу, то услышу слова жалости. А мне так не хочется жалеть себя, хочется быть сильной.

В порыве благодарности и любви я набираю номер мамы:

— Алиса, детка, как же я рада, что ты позвонила! Как твои дела? В гости когда приедешь?

— Привет! Я хотела на той неделе заехать, но навалилась куча дел. Обещаю, что завтра вечером буду у вас.

— Отлично, солнышко. Мы с папой ужасно соскучились. Он, кстати, наконец-то починил старый карниз в твоей комнате, что висел на соплях. А еще мы купили Блейду новую лежанку и миску. Он тоже скучает…

Я улыбаюсь, представляя как папа Витя вешает карниз под командный голос этой чудо-женщины, а под ногами мешается мой Блейд.

Блейд — дворовый пес. Я его притащила домой в шестнадцать лет. Он казался одиноким и таким же разбитым, как и я. В глазах этой умной и бездомной собаки я нашла понимание. Мы были нужны друг другу. Блейд, вкупе с приемными родителями, растопил мое сердце. Он постоянно крутился хвостиком вокруг меня. Лаял на всех, кто косо смотрел в нашу сторону. Защищал даже от бабулек на скамейке.

Но пришло время съезжать от родителей к Леше, Блейд не принял его. Первую неделю он жил с нами. Леша его не обижал и покупал всякие игрушки. Но псу было плевать. Он рвал одежду мужчины, грыз обувь и мочился в нее. В общем и целом — вел себя не как взрослый и воспитанный пес, каким он являлся. Пришлось привезти питомца обратно к родителям. Но я до сих пор испытываю вину перед ним, словно бросила его и променяла на другого.

— Мам, я заеду завтра. Железно.

— Хорошо, дорогая. Я приготовлю твой любимый абрикосовый пирог. До встречи!

Дома стоит тишина. Скорее всего Леша задерживается на работе или находится в спортзале. Это радует. На данный момент у меня совершенно нет ресурсов рассказывать, как прошел этот чертовски сложный день. А Алексей точно спросит…

Пока я варила гречку и напевала себе под нос мелодию, которую слышу с утра по радио уже вторую неделю, в соседней комнате на тумбе разрывается телефон. Кто-то настойчиво пытается дозвониться до моей скромной натуры.

— Слушаю, — обычно я не беру неизвестные номера, но тут два пропущенных, явно кто-то рвется в диалог.

— Я думал, вы сдохли, — от знакомого голоса идет пот по спине и начинают дрожать руки.

— Откуда у вас телефон? В СИЗО запрещены средства связи.

— Алиса, как вас там по батюшке, вы только что продемонстрировали свою некомпетентность. Всегда можно дать на лапу, чтобы организовать звонок. Не бесите меня своей девичьей тупостью, я по делу.

«Боже, дай сил не нахамить ему и послать на все четыре стороны!»

— Павел, соблюдайте субординацию!

— Похер на твою субординацию. Жду тебя завтра в час дня ровно, я тут кое-что осмыслил. Надо поговорить. Бронскому пока не передавай информацию, что я отказался от твоих услуг.

— Во-первых, Павел, мы не переходили на «ты».

— А во-вторых, мне все еще похер. Сказал же. Слушай внимательно мои слова. Всегда. Завтра в час, — после бросает трубку, оставляя меня злую, даже взбешенную.

Он считает, что последнее слово за ним. Ненавижу. Еще и вода из-под гречки убежала, заляпав кристально чистую плиту.

Ужасный день. Ужасный Федулов.

***

Сидя в камере для переговоров в назначенное время, ожидаю обвиняемого. Выполнить его указания было очень сложным решением, он меня раздражает. А мысль, что это именно он является моим детским кошмаром, вообще не дает покоя.

Тело местами покрывается гусиной кожей, а ладони потеют. Как бы ты не пытался скрыть волнение — тело всегда выдает. Поэтому я сейчас я стараюсь глубоко дышать.

От дыхательных практик меня отвлек лязг металлической двери и голос конвоира:

— У вас пятнадцать минут.

Павел молча подходит к столу, расслабленно опускается на стул, сцепляя руки в замок, а локти размещая на краю обшарпанного стола. Его глаза устремлены прямо на меня — ощущение, словно на моем лбу разрастается огромная дыра от его взгляда.

— Молодец, что вовремя приехала. Не люблю, когда опаздывают.

— Если честно, после вашего хамства мне вообще не хотелось приезжать. Но я это сделала, потому что уважаю Станислава Владимировича, и не могу его подвести.

— Ладно, малая, я тебя понял. Нежный аленький цветочек, зачем пошла в адвокатуру?

— Мы будем обсуждать мою деятельность или же перейдем ближе к делу?

Он улыбается уголками губ и наклоняется в мою сторону, обдав нежную кожу горячим дыханием. Его рука тянется к моим волосам и убирает выбившуюся прядь за ухо.

— Павел Александрович, что вы себе позволяете? Соблюдайте дистанцию.

— Будешь такой недотрогой, останешься в девах.

«Господи, какой же урод!»

— Ладно, перейдем к делу. Есть такой человечек, Мишуров. Владеет сетью АЗС «Нефтьпром», видела наверняка? — киваю. — Ну так вот, эта гнида хочет меня засадить минимум на полжизни. Вышел из девяностых, а повадки остались. Крыса.

— Павел, у него региональная сеть, а у вас контора. Зачем ему вы?

— Не будь наивной, контора у меня по бумагам только. Повертишь пару раз попкой, глазками похлопаешь — он клюнет. Любит таких чистеньких, как ты. Поездишь с ним по саунам и дачам, заодно послушаешь о чем разговаривает с партнерами, и найдешь для меня одну папку.

«Он больной?»

— Я не проститутка, чтобы мутить с каким-то мужиком в поисках компромата, помогая другому сомнительному персонажу.

— Так тебе не обязательно с ним трахаться, Василиса. Ну только если захочешь, конечно.

Мне в ту же секунду захотелось треснуть этого придурка по его лицу. Да так, чтобы все мозги вышибить. Хотя их там нет уже.